А если вдруг увидим хоть незначительное ухудшение...
— А сейчас что вас тревожит? — спросил Клинг.
Он пристально смотрел на Шейрин. Негритянка подумала, что ему не терпится услышать, ее мнение о состоянии Джорджии Моубри.
— В настоящий момент ее состояние стабильно, — произнесла она.
— Но она же без сознания. Да? — заволновалась Эйлин.
— Разве это хорошо?
— Под наркозом, — поправила ее Шейрин. — Чтобы понизить активность головного мозга. Рана тяжелая, повреждение очень серьезное. Она лишилась глаза...
— Господи, — охнула Эйлин.
— Мы не могли его спасти.
Эйлин кивнула головой.
— Сколько времени пролежит она в реанимационной палате? — поинтересовался Клинг.
— Я же сказала, почти неделю. Как только ей станет лучше, мы переведем ее в...
— Ей станет лучше? — спросила Эйлин.
— Мы надеемся на это. Но вы же знаете лучше меня, что в нее выстрелили с относительно близкого расстояния...
— Близкого? — переспросил Клинг.
— Примерно полтора метра, — сказала Эйлин.
— Ни ожогов, ни следов пороха, — заметила Шейрин. — Из раны вытекло мало крови.
— Из какого оружия стреляли? — спросил Клинг.
— "Ллама" 0,22-го калибра, — ответила Шейрин. — Я вам скажу всю правду... в подобных случаях... тяжелая рана... повреждения черепных костей... сильное кровотечение...
— Мне показалось, что вы сказали, будто крови вытекло мало, — удивилась Эйлин.
— Из раны. Но когда мы вскрыли череп, то обнаружили разрыв большой вены головного мозга. Скажу вам, наше счастье, что удалось привезти ее живой в больницу. Она выжила после первого шока. Черепное ранение разрывной пулей большого калибра, кости разможжены, осколки проникли в мозг... уже одно только это страшно. Но пока мы не знаем, насколько серьезно поврежден мозг... вот.
Поврежден мозг, подумала Эйлин, Господи помилуй.
— Это обеспокоило комиссара, — продолжала Шейрин. — Он пожелал узнать подробности трагедии на Камберлендской улице. Там были телевизионщики, сняли квартиру, где держали заложницу. Но он не хочет, чтобы горожане узнали, что раненый полицейский — женщина, что она ранена в глаз. Ни в коем случае. Даже мне до самого утра он не позволял сообщить ее имя. И Брейди звонил... инспектор Брейд и, командир...
— Да.
— ...звонил через каждые десять минут. Вот только не знаю, что больше его беспокоит — ее судьба или судьба его программы. Не так давно он уже потерял женщину-парламентера...
— Да, — подтвердила Эйлин.
— Тогда вам все понятно.
— Да, доктор Кук...
— Шейрин, пожалуйста...
— Шейрин... можете ли вы предсказать дальнейшее течение болезни?
— Не могу. Пока не могу.
— А когда сможете? — спросил Клинг.
— Когда она придет в сознание. И мы всесторонне обследуем ее.
— Мы не хотим терять Джорджию, — сказала Эйлин.
— Никто этого не хочет, поверьте мне, — проговорила Шейрин. — Поэтому и я здесь.
* * *
В 22.20 — через 35 часов после трагедии — медицинская сестра, делавшая ночной обход больных, вошла в палату Джорджии и увидела, что она задыхается, несмотря на то что в ее легкие подавался кислород из дыхательного аппарата. Она, не мешкая, доложила об этом дежурному врачу, тот осмотрел больную и вызвал на консультацию одного из ведущих специалистов.
Час спустя, как раз перед приходом ночной смены, врачи пришли к заключению, что у Джорджии возникло воспаление легких. По их предположению, в течение первых нескольких минут после ранения в ее легкие попала рвотная масса. Рвота была естественной реакцией организма на проникновение пули в мозг. Она глубоко вздохнула, и рвотная масса через ноздри пошла в легкие. В рвотной массе содержится желудочная кислота, очень едкое вещество. Химическое воспаление легких было неизбежным и быстро перешло в бактериальное.
Врачи механическими средствами отсосали рвотную массу из легких Джорджии и приступили к лечению ее антибиотиками. Потом они поместили ее на машину принудительного дыхания, которую медики между собой называли Ма-придых. Ее назначение — поддерживать под давлением легкие в слегка расширенном состоянии.
У Джорджии Моубри начались послеоперационные осложнения.
Собрание началось в десять часов вечера. Часы уже показывали 0.10, а писаки все еще митинговали. Вопрос стоял буквально об их жизни и смерти.
Писаки назвали свое объединение союзом.
Союз писак Парковой улицы.
Парковая улица — место, где они встречались. Маленькая паршивая тупиковая улочка, упиравшаяся в Гровер-Парк. По обеим сторонам она была застроена многоквартирными домами и обсажена чахоточными, покрытыми сажей, деревьями. Здесь жил Генри Брайт, президент Союза. Даже стены своей собственной квартиры он разрисовал краскопультом.
Сверху донизу. Настоящее буйство красок. Генри Брайту было 32 года, и он прекрасно знал, чего хотел добиться в своем городе. А добиться он хотел известности и славы. На века прославиться как писака, оставивший непревзойденным число автографов.
В прежние времена объединения писак гордились масштабом своих художеств. Кое-кому из них удалось прославиться.
А один писака даже вывесил свои работы в музеях. Некоторым покажется странным, что пачкун смог так прославиться, потому что большинство горожан считает, что этих вандалов самих надо повесить за большие пальцы на базарной площади. В те времена писаки при поддержке писателей другого сорта и в самом деле считали себя художниками. Они сплачивались в группы, ассоциации, лиги, союзы. Как бы ни назывались эти организации, они имели одну цель — защищать «произведения» своих членов.
Члены Союза писак Парковой улицы сейчас не работали краскопультами. Они не создавали двухцветных или многоцветных картин краскопультами или форсунками со смесителями, потому что в наши дни напридумывали краскоотталкивающие материалы, с которых краска стекает, словно слезы. Или же писака ночь напролет мог трудиться над своим шедевром, а на следующий день его все равно смывали кислотой, и от него ничего не оставалось. К тому же краски недолговечны.
Долговечным было рисование на стекле. Ключом или кольцом с твердым камнем. Если у вас есть такой инструмент, вы можете оставлять свои автографы на стекле или пластмассе. ГБ, например, если вас зовут Генри Брайт. Три других члена Союза подписывались ЛР, ДК и ЭБ. А когда все четверо коллективно испоганивали большое оконное стекло, каждый из них ставил свой персональный автограф, а в углу окна они выводили знак своего Союза — СППУ.
В прошлую субботу ночью они всей компанией разрисовали витринное стекло большого ювелирного магазина в центре города на Холл-Авеню. Разрисовали, все четверо подписались, а в правом нижнем углу вывели знак Союза. Чтобы заменить стекло, нужно выложить несколько тысяч долларов. Проще оставить все, как есть.
Пусть люди рассматривают витрину сквозь стекло с инициалами писак.
Генри собрал сборище этой ночью, потому что видел, как перепуганы его сообщники. А больше всех Ларри. Ему было только шестнадцать, но он был усердным писакой. Его автограф ЛР красовался по всему городу. ЛР — Ларри Рутерфорд. Он выводил свой автограф бриллиантом, вставленным в кольцо, доставшееся ему от дедушки. И вот Ларри струхнул, когда Генри предложил компаньонам всем вместе в конце недели снова навестить Холл-Авеню и разрисовать витрину книжного магазина, того самого, что напротив большого ювелирного...
— Получится Аллея нашего Союза, — сказал он. — Каково ваше мнение?
— Чтобы нас там убили, да? — пробормотал Ларри.
Этой ночью они дискутировали вопрос, не сделать ли им остановку, будь она проклята, на пути к бессмертию. Генри абсолютно не интересовало, как его приятели будут распространять свои автографы — это дело их личных амбиций. Но в какой-то степени страдала честь Союза. Самой большой его мечтой было прославиться на весь город, чтобы слава о нем перешагнула через реку, распространилась на запад, по всем Соединенным Штатам Америки. А для этого нужно выводить автограф ГБ на окнах из стекла и пластмассы по всей стране. ГБ — Генри Брайт. Ах да, знаменитый писака. Разве вы его не знаете?
— А я вот что думаю, — подал голос Эфраим, единственный негр — член Союза. Его полное имя было Эфраим Бим, подписывался он инициалами ЭБ. — Нам нужно переждать, пока все это не успокоится. Зачем рисковать? Я согласен с Ларри. Этот тип действительно чокнутый. Он, видно, дал обет извести всех нас, уничтожить нас, понимаете, очистить город — вот что я думаю. Очистить его от писак.
— Что, если парень будет действовать в том же духе месяц, два месяца, год — всегда? — возразил Генри. — А мы все это время будем скрываться от него? Залезем в норы?
Много ему будет чести, Эф. Вот как я думаю.
— Дело в том. Генри, — не унимался Эфраим, — что он, возможно, бродит среди нас и стреляет в людей. Лучше переждать, и вы сами понимаете, что это будет правильно...
— Писать автографы — вот что правильно, дери тебя черт, — выругался Генри.
— Разве я отрицаю это? — удивился Эфраим. — Я говорю то, что есть — вот, что я говорю. И еще скажу: на чьей стороне сила, тот и прав. Понимаете? Тот мужик, который бродит по городу, стреляет настоящими пулями. А мертвый никогда не воскреснет, — прибавил он.
— Речь здесь идет не о том, — взял слово Исаак... Исаак Хротто. Автограф — ИХ. Иногда он чувствует себя страшным грешником, подписываясь этими святыми инициалами. — Достаточно ли мы храбры, чтобы среди ночи выйти на улицу и повстречаться с каким-то психом, который не одобряет то, что мы совершаем в нашем городе...
— Слушайте, слушайте, — заверещал Эфраим.
— ...а о том, что было бы благоразумно ненадолго затаиться, пока ему не надоест его занятие.
— Слушайте, слушайте.
— Потому что мне вовсе не хочется заснуть навеки с пулей в голове. Покорно благодарю, — закончил Исаак и кивнул головой Ларри. Тот кивнул ему в ответ.
— По-моему, нам следует поступить именно так, — сказал Ларри.
Шестнадцатилетний мальчишка с тонким пушком на лице, сияющими синими глазами и кукольным румянцем на щеках.
— Мне кажется. Генри, только вы один не желаете на время уняться, — проговорил он и необдуманно прибавил:
— Меня это восхищает. Правда. Но тот тип не шутит, и то, что произошло на прошлой неделе, лучше всякой метлы вымело с улиц других писак. Значит, если тип ищет писак, а они затаились, не совершит ли наш Союз глупость, подарив ему то, что он ищет? Подставив ему желанные мишени?
Мы пойдем в центр на Холл-Авеню, как вы хотите...
— Я хочу попробовать ту проклятую витрину книжного магазина, — сказал Генри.
— Я тоже, — отозвался Ларри. — Неужели вы думаете, что все мы не хотим обработать то окно? Да оно ждет не дождется, чтобы его обработали. Как раз напротив ювелирного магазина, на одном из самых людных перекрестков центра. Будьте спокойны, мы обработаем то окно. У нас получится Аллея Союза, и мы прославимся! Но не сейчас, Генри. Пройдет немного времени, и тип выдохнется...
— Пока что это не предвидится, — возразил Генри.
— Фараоны повяжут его...
— Ха!
— Он уже убил троих, и легавые, должно быть, напали на его след, — вставил свое слово Эфраим.
— Нам недолго осталось ждать, — сказал Исаак.
Генри покачал головой и водрузил на нос очки. Из-за очков смотрели его глаза, в них выражалось скорее разочарование, чем гнев. Он рассчитывал на своих компаньонов и так надеялся, что они не подведут его. Самый старший в Союзе, он легко стал его естественным лидером, хотя был меньше всех ростом. Толстый коротышка. Торчавшие во все стороны жесткие волосы и приземистая фигура делали его похожим на перепуганного дикобраза. Шестнадцатилетний Ларри, высокий и очень красивый, не шел с ним ни в какое сравнение.
Слова и решимость лидера, казалось, заставили компаньонов задуматься над его позицией.
— Если вы не пойдете со мной, я сам обработаю то окно, — заявил Генри.
Все посмотрели на него.
— Не буду ждать до конца недели. Сегодня же и обработаю его.
Никто не проронил ни слова.
— Кто со мной? — спросил он.
Молчание.
— Ладно, собрание закрыто, — подытожил Генри.
Ему никогда не приходило в голову, что желание запечатлеть свое имя на всех окнах мира не согласовывалось с его ростом 168 см.
* * *
Она была, безусловно, права. Нужно прикончить еще одного. Он хотел остановиться на трех, но она, как всегда, оказалась права.
— Ты остановишься на третьем, — сказала она, — а они переждут и снова примутся за старое. Пришить троих и на этом успокоиться? Это не то, что уйти в отставку после получения третьей премии Академии Наук или покрасовавшись три года в списке бестселлеров. Не забывай, ты уничтожаешь пачкунов. Это твоя боевая задача. Понял? А человек, поставивший перед собой такую задачу, не должен останавливаться на третьем.
Это она говорила ему прошлой ночью в постели.
Они лежали и рассуждали о том, что будут делать после того, как прикончат последнего. Она вслух поинтересовалась, сколько их может быть? Пять? Шесть? Лежала на боку в подаренной им на Рождество пурпурной ночной сорочке очень маленького, почти кукольного, размера, без трусиков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
— А сейчас что вас тревожит? — спросил Клинг.
Он пристально смотрел на Шейрин. Негритянка подумала, что ему не терпится услышать, ее мнение о состоянии Джорджии Моубри.
— В настоящий момент ее состояние стабильно, — произнесла она.
— Но она же без сознания. Да? — заволновалась Эйлин.
— Разве это хорошо?
— Под наркозом, — поправила ее Шейрин. — Чтобы понизить активность головного мозга. Рана тяжелая, повреждение очень серьезное. Она лишилась глаза...
— Господи, — охнула Эйлин.
— Мы не могли его спасти.
Эйлин кивнула головой.
— Сколько времени пролежит она в реанимационной палате? — поинтересовался Клинг.
— Я же сказала, почти неделю. Как только ей станет лучше, мы переведем ее в...
— Ей станет лучше? — спросила Эйлин.
— Мы надеемся на это. Но вы же знаете лучше меня, что в нее выстрелили с относительно близкого расстояния...
— Близкого? — переспросил Клинг.
— Примерно полтора метра, — сказала Эйлин.
— Ни ожогов, ни следов пороха, — заметила Шейрин. — Из раны вытекло мало крови.
— Из какого оружия стреляли? — спросил Клинг.
— "Ллама" 0,22-го калибра, — ответила Шейрин. — Я вам скажу всю правду... в подобных случаях... тяжелая рана... повреждения черепных костей... сильное кровотечение...
— Мне показалось, что вы сказали, будто крови вытекло мало, — удивилась Эйлин.
— Из раны. Но когда мы вскрыли череп, то обнаружили разрыв большой вены головного мозга. Скажу вам, наше счастье, что удалось привезти ее живой в больницу. Она выжила после первого шока. Черепное ранение разрывной пулей большого калибра, кости разможжены, осколки проникли в мозг... уже одно только это страшно. Но пока мы не знаем, насколько серьезно поврежден мозг... вот.
Поврежден мозг, подумала Эйлин, Господи помилуй.
— Это обеспокоило комиссара, — продолжала Шейрин. — Он пожелал узнать подробности трагедии на Камберлендской улице. Там были телевизионщики, сняли квартиру, где держали заложницу. Но он не хочет, чтобы горожане узнали, что раненый полицейский — женщина, что она ранена в глаз. Ни в коем случае. Даже мне до самого утра он не позволял сообщить ее имя. И Брейди звонил... инспектор Брейд и, командир...
— Да.
— ...звонил через каждые десять минут. Вот только не знаю, что больше его беспокоит — ее судьба или судьба его программы. Не так давно он уже потерял женщину-парламентера...
— Да, — подтвердила Эйлин.
— Тогда вам все понятно.
— Да, доктор Кук...
— Шейрин, пожалуйста...
— Шейрин... можете ли вы предсказать дальнейшее течение болезни?
— Не могу. Пока не могу.
— А когда сможете? — спросил Клинг.
— Когда она придет в сознание. И мы всесторонне обследуем ее.
— Мы не хотим терять Джорджию, — сказала Эйлин.
— Никто этого не хочет, поверьте мне, — проговорила Шейрин. — Поэтому и я здесь.
* * *
В 22.20 — через 35 часов после трагедии — медицинская сестра, делавшая ночной обход больных, вошла в палату Джорджии и увидела, что она задыхается, несмотря на то что в ее легкие подавался кислород из дыхательного аппарата. Она, не мешкая, доложила об этом дежурному врачу, тот осмотрел больную и вызвал на консультацию одного из ведущих специалистов.
Час спустя, как раз перед приходом ночной смены, врачи пришли к заключению, что у Джорджии возникло воспаление легких. По их предположению, в течение первых нескольких минут после ранения в ее легкие попала рвотная масса. Рвота была естественной реакцией организма на проникновение пули в мозг. Она глубоко вздохнула, и рвотная масса через ноздри пошла в легкие. В рвотной массе содержится желудочная кислота, очень едкое вещество. Химическое воспаление легких было неизбежным и быстро перешло в бактериальное.
Врачи механическими средствами отсосали рвотную массу из легких Джорджии и приступили к лечению ее антибиотиками. Потом они поместили ее на машину принудительного дыхания, которую медики между собой называли Ма-придых. Ее назначение — поддерживать под давлением легкие в слегка расширенном состоянии.
У Джорджии Моубри начались послеоперационные осложнения.
Собрание началось в десять часов вечера. Часы уже показывали 0.10, а писаки все еще митинговали. Вопрос стоял буквально об их жизни и смерти.
Писаки назвали свое объединение союзом.
Союз писак Парковой улицы.
Парковая улица — место, где они встречались. Маленькая паршивая тупиковая улочка, упиравшаяся в Гровер-Парк. По обеим сторонам она была застроена многоквартирными домами и обсажена чахоточными, покрытыми сажей, деревьями. Здесь жил Генри Брайт, президент Союза. Даже стены своей собственной квартиры он разрисовал краскопультом.
Сверху донизу. Настоящее буйство красок. Генри Брайту было 32 года, и он прекрасно знал, чего хотел добиться в своем городе. А добиться он хотел известности и славы. На века прославиться как писака, оставивший непревзойденным число автографов.
В прежние времена объединения писак гордились масштабом своих художеств. Кое-кому из них удалось прославиться.
А один писака даже вывесил свои работы в музеях. Некоторым покажется странным, что пачкун смог так прославиться, потому что большинство горожан считает, что этих вандалов самих надо повесить за большие пальцы на базарной площади. В те времена писаки при поддержке писателей другого сорта и в самом деле считали себя художниками. Они сплачивались в группы, ассоциации, лиги, союзы. Как бы ни назывались эти организации, они имели одну цель — защищать «произведения» своих членов.
Члены Союза писак Парковой улицы сейчас не работали краскопультами. Они не создавали двухцветных или многоцветных картин краскопультами или форсунками со смесителями, потому что в наши дни напридумывали краскоотталкивающие материалы, с которых краска стекает, словно слезы. Или же писака ночь напролет мог трудиться над своим шедевром, а на следующий день его все равно смывали кислотой, и от него ничего не оставалось. К тому же краски недолговечны.
Долговечным было рисование на стекле. Ключом или кольцом с твердым камнем. Если у вас есть такой инструмент, вы можете оставлять свои автографы на стекле или пластмассе. ГБ, например, если вас зовут Генри Брайт. Три других члена Союза подписывались ЛР, ДК и ЭБ. А когда все четверо коллективно испоганивали большое оконное стекло, каждый из них ставил свой персональный автограф, а в углу окна они выводили знак своего Союза — СППУ.
В прошлую субботу ночью они всей компанией разрисовали витринное стекло большого ювелирного магазина в центре города на Холл-Авеню. Разрисовали, все четверо подписались, а в правом нижнем углу вывели знак Союза. Чтобы заменить стекло, нужно выложить несколько тысяч долларов. Проще оставить все, как есть.
Пусть люди рассматривают витрину сквозь стекло с инициалами писак.
Генри собрал сборище этой ночью, потому что видел, как перепуганы его сообщники. А больше всех Ларри. Ему было только шестнадцать, но он был усердным писакой. Его автограф ЛР красовался по всему городу. ЛР — Ларри Рутерфорд. Он выводил свой автограф бриллиантом, вставленным в кольцо, доставшееся ему от дедушки. И вот Ларри струхнул, когда Генри предложил компаньонам всем вместе в конце недели снова навестить Холл-Авеню и разрисовать витрину книжного магазина, того самого, что напротив большого ювелирного...
— Получится Аллея нашего Союза, — сказал он. — Каково ваше мнение?
— Чтобы нас там убили, да? — пробормотал Ларри.
Этой ночью они дискутировали вопрос, не сделать ли им остановку, будь она проклята, на пути к бессмертию. Генри абсолютно не интересовало, как его приятели будут распространять свои автографы — это дело их личных амбиций. Но в какой-то степени страдала честь Союза. Самой большой его мечтой было прославиться на весь город, чтобы слава о нем перешагнула через реку, распространилась на запад, по всем Соединенным Штатам Америки. А для этого нужно выводить автограф ГБ на окнах из стекла и пластмассы по всей стране. ГБ — Генри Брайт. Ах да, знаменитый писака. Разве вы его не знаете?
— А я вот что думаю, — подал голос Эфраим, единственный негр — член Союза. Его полное имя было Эфраим Бим, подписывался он инициалами ЭБ. — Нам нужно переждать, пока все это не успокоится. Зачем рисковать? Я согласен с Ларри. Этот тип действительно чокнутый. Он, видно, дал обет извести всех нас, уничтожить нас, понимаете, очистить город — вот что я думаю. Очистить его от писак.
— Что, если парень будет действовать в том же духе месяц, два месяца, год — всегда? — возразил Генри. — А мы все это время будем скрываться от него? Залезем в норы?
Много ему будет чести, Эф. Вот как я думаю.
— Дело в том. Генри, — не унимался Эфраим, — что он, возможно, бродит среди нас и стреляет в людей. Лучше переждать, и вы сами понимаете, что это будет правильно...
— Писать автографы — вот что правильно, дери тебя черт, — выругался Генри.
— Разве я отрицаю это? — удивился Эфраим. — Я говорю то, что есть — вот, что я говорю. И еще скажу: на чьей стороне сила, тот и прав. Понимаете? Тот мужик, который бродит по городу, стреляет настоящими пулями. А мертвый никогда не воскреснет, — прибавил он.
— Речь здесь идет не о том, — взял слово Исаак... Исаак Хротто. Автограф — ИХ. Иногда он чувствует себя страшным грешником, подписываясь этими святыми инициалами. — Достаточно ли мы храбры, чтобы среди ночи выйти на улицу и повстречаться с каким-то психом, который не одобряет то, что мы совершаем в нашем городе...
— Слушайте, слушайте, — заверещал Эфраим.
— ...а о том, что было бы благоразумно ненадолго затаиться, пока ему не надоест его занятие.
— Слушайте, слушайте.
— Потому что мне вовсе не хочется заснуть навеки с пулей в голове. Покорно благодарю, — закончил Исаак и кивнул головой Ларри. Тот кивнул ему в ответ.
— По-моему, нам следует поступить именно так, — сказал Ларри.
Шестнадцатилетний мальчишка с тонким пушком на лице, сияющими синими глазами и кукольным румянцем на щеках.
— Мне кажется. Генри, только вы один не желаете на время уняться, — проговорил он и необдуманно прибавил:
— Меня это восхищает. Правда. Но тот тип не шутит, и то, что произошло на прошлой неделе, лучше всякой метлы вымело с улиц других писак. Значит, если тип ищет писак, а они затаились, не совершит ли наш Союз глупость, подарив ему то, что он ищет? Подставив ему желанные мишени?
Мы пойдем в центр на Холл-Авеню, как вы хотите...
— Я хочу попробовать ту проклятую витрину книжного магазина, — сказал Генри.
— Я тоже, — отозвался Ларри. — Неужели вы думаете, что все мы не хотим обработать то окно? Да оно ждет не дождется, чтобы его обработали. Как раз напротив ювелирного магазина, на одном из самых людных перекрестков центра. Будьте спокойны, мы обработаем то окно. У нас получится Аллея Союза, и мы прославимся! Но не сейчас, Генри. Пройдет немного времени, и тип выдохнется...
— Пока что это не предвидится, — возразил Генри.
— Фараоны повяжут его...
— Ха!
— Он уже убил троих, и легавые, должно быть, напали на его след, — вставил свое слово Эфраим.
— Нам недолго осталось ждать, — сказал Исаак.
Генри покачал головой и водрузил на нос очки. Из-за очков смотрели его глаза, в них выражалось скорее разочарование, чем гнев. Он рассчитывал на своих компаньонов и так надеялся, что они не подведут его. Самый старший в Союзе, он легко стал его естественным лидером, хотя был меньше всех ростом. Толстый коротышка. Торчавшие во все стороны жесткие волосы и приземистая фигура делали его похожим на перепуганного дикобраза. Шестнадцатилетний Ларри, высокий и очень красивый, не шел с ним ни в какое сравнение.
Слова и решимость лидера, казалось, заставили компаньонов задуматься над его позицией.
— Если вы не пойдете со мной, я сам обработаю то окно, — заявил Генри.
Все посмотрели на него.
— Не буду ждать до конца недели. Сегодня же и обработаю его.
Никто не проронил ни слова.
— Кто со мной? — спросил он.
Молчание.
— Ладно, собрание закрыто, — подытожил Генри.
Ему никогда не приходило в голову, что желание запечатлеть свое имя на всех окнах мира не согласовывалось с его ростом 168 см.
* * *
Она была, безусловно, права. Нужно прикончить еще одного. Он хотел остановиться на трех, но она, как всегда, оказалась права.
— Ты остановишься на третьем, — сказала она, — а они переждут и снова примутся за старое. Пришить троих и на этом успокоиться? Это не то, что уйти в отставку после получения третьей премии Академии Наук или покрасовавшись три года в списке бестселлеров. Не забывай, ты уничтожаешь пачкунов. Это твоя боевая задача. Понял? А человек, поставивший перед собой такую задачу, не должен останавливаться на третьем.
Это она говорила ему прошлой ночью в постели.
Они лежали и рассуждали о том, что будут делать после того, как прикончат последнего. Она вслух поинтересовалась, сколько их может быть? Пять? Шесть? Лежала на боку в подаренной им на Рождество пурпурной ночной сорочке очень маленького, почти кукольного, размера, без трусиков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45