Он кивнул, вроде бы с уважением.
– Верхний больше не боится? – Он опустился на корточки. – Почему? Боялся, когда я резал метку мидов. – Он указал мне на грудь.
Я дернулся:
– Ничего не мог с собой поделать.
– Порежу тя снова. Если захочу.
Он вытащил нож.
О Господи. Я стиснул зубы и зажмурился, стараясь не заплакать.
Резкий укол в плечо. Я дернулся в сторону и открыл глаза. Он ухмылялся.
– Ну и что? – заговорил я дрогнувшим голосом. – Я тоже бы так смог. Если бы нож был у меня.
– Это кто тут трущобник? – угрожающе проговорил он.
– А разве ты не из них?
– Я мид, – подумав, изрек он наконец.
Нужно продолжать с ним разговаривать, чтобы он не начал бить меня снова. Похоже, он испытывал ко мне уважение за то, что я сопротивлялся. Я спросил:
– Как тебя звать? Мид?
– Я ж говорю, Пуук. А тя?
– Джаред.
– Джаред, – произнес он незнакомое слово. – А племя?
– Не понимаю… Я из Вашингтона.
– Я был. – Он усердно ткнул себя пальцем в грудь. – Чанг брал!
– Как скажешь. – Я пошевелился. – Руки болят. Развяжи меня.
– Не, – он поднял голову вверх, к дневному свету. – Хочу мзду.
Теперь, когда он вроде бы успокоился и был в состоянии рассуждать, я не хотел, чтобы он уходил.
– Пуук, если ты меня отпустишь, мой отец даст тебе вознаграждение.
– Это чё – возграждение?
– Деньги.
– Уже взял, – он сунул руку к себе в карман, вытащил несколько смятых банкнот и похлопал меня по брюкам. – Оттуда.
– Проклятый вор! – Я снова попытался освободить руки.
– Теперь мои.
Он встал.
Я сдержал себя.
– Подумай, сколько денег ты получишь, когда освободишь меня!
– Не. Я тя продам.
Я содрогнулся. Одному только Богу известно, чем это все закончится.
Он потрогал мои носки, точно прицениваясь, сколько они могут стоить. Только сейчас я понял, что на мне нет ботинок.
– Щё вернусь, верхний.
Он подпрыгнул, ухватился за люк, подтянулся и исчез.
Я снова съежился в углу. Кто он такой? Почему мучает меня? Он забрал у меня половину одежды. Неужели заберет и остальное? Что тогда? Я постарался отогнать страх перед неизвестным. На спине выступила испарина.
Я скрестил ноги, подавляя желание помочиться. Скорей бы вернулся этот нижний.
Время шло. Я старался сидеть неподвижно, чтобы не потревожить рану на груди и ободранные кисти. Интересно, что раньше было в этом здании? Лифт отделан латунью. Полуистлевшее покрытие пола, похоже, раньше было роскошным ковром.
Мне стало тревожно, и я начал громко звать на помощь, пока не охрип. Никто не ответил.
Я стискивал ноги, надеясь, что Пуук все-таки вернется раньше, чем я намочу штаны. Это было бы непереносимое унижение.
Становилось все темнее. Я слышал, что оставаться ночью на улице очень опасно. А если он не вернется? Я поежился, несмотря на жару. Совершенно беспомощный, руки связаны за спиной – без Пуука я умру от голода или от жажды. Кабина лифта станет мне гробом. Отец так и не узнает, что со мной случилось. Я с тоской вспоминал свою комнату в нашем коттедже. Что-то скрипнуло.
– Пуук? – стало уже слишком темно, чтобы разглядеть. – Мид?
Молчание.
Я забеспокоился, потом обезумел от страха. Если я останусь здесь один на всю ночь – связанный, покинутый, точно рехнусь до утра.
– ПУУК! – заорал я во все горло.
Сначала полное молчание. Потом снова скрип.
Я ждал, когда появится мальчишка, напряженно вслушивался, пытаясь услышать хоть какой-то слабый звук. Что это было: ветер? Чьи-то голоса? Или все это мне послышалось?
Я вспомнил жутких, отвратительных дикарей, которые гнались за мной.
А вдруг наверху не Пуук, а кто-то другой? Мысленно передо мной пронеслись картины мучений.
Стараясь теперь вести себя как можно тише, я съежился в углу. И ждал.
Что-то разбудило меня. – Я поморгал глазами, но ничего не увидел.
Раздался какой-то звук, потом замигал огонек.
– Пуук? – шепотом спросил я.
– Йо! – Он приземлился у моих ног. Я задрожал от страха и пронзительно вскрикнул.
– Чё, напугал тя, верхний?
Я кивнул. Слишком я испугался, чтобы притворяться.
Он хохотнул.
– Консерву принес.
Мальчишка вынул из мешка две консервные банки.
– Куча мзды. Никто Пуука не надул.
Он поставил на пол перм-батарейку «Вальдес» с прикрепленной к ней лампочкой, сдернул крышку с консервной банки и что-то подцепил грязной ложкой. – Открой рот, я кормлю.
– Развяжи меня, пожалуйста, – я пошевелил руками.
– Не, – он пихнул банку мне в лицо.
– Я не могу так есть!
– Давай.
– И потом, мне нужно в туалет, – выдавил я из себя и покраснел.
– Чё? – Он взглянул на меня пустыми глазами.
– Туалет, – повторил я. – И побыстрее.
Он пожал плечами:
– Не знаю.
И снова протянул ложку с какой-то тушенкой. Мой рот наполнился слюной, но я покачал головой.
– Пуук, пожалуйста, отведи меня. – Я уже едва терпел.
Мальчишка долго разглядывал меня, потом сообразил:
– Ссать?
Я кивнул. Он помог мне подняться.
– Давай в угол.
– Это омерзительно.
– Не. Не выпущу.
– У меня так порезана грудь, что я едва хожу! Ты забрал мои ботинки, и у тебя нож. Как я сбегу?
Он вздохнул и поставил банку на пол.
– Больно много с тобой хлопот. Щас.
Он схватил лампочку и полез в люк.
– Не бросай меня в темноте!
Ноль внимания.
К этому времени уже наступила ночь, и в лифте стало совершенно темно. От страха я громко и часто дышал в ожидании, когда снова раздадутся его шаги.
– Пуук? – Я сжал зубы. Всегда плохо переносил темноту.
Здание заскрипело.
– Это ты?
Я со всех сил стиснул ноги, едва сдерживаясь. Мне нужен свет. Нужно попросить его…
Лифт дернулся. Что-то пролетело в нескольких сантиметрах от моего лица, и раздался грохот.
Пронзительно закричав, я налетел на стенку, потянув за веревку, которая впилась в мои распухшие кисти.
– Господи, Господи, прошу тебя, хоть кто-нибудь, не-е-ет! – Я едва узнал свой голос.
Послышалось гоготанье. Появился свет.
Пуук привалился к стене, едва держась на ногах от смеха.
– Попался, верхний! – Он показывал пальцем на мои брюки, покатываясь от смеха.
Я поглядел на мокрые брюки и от стыда готов был умереть на месте.
– Я-то волок подставку, чтоб помочь те выбраться отсюда, а зря!
Ухмыляясь во весь рот, он пошарил над люком и спустил ведро.
Я заплакал.
Он снова засмеялся.
– Сосунок-верхний.
Перевернул ведро и уселся на него.
– Будешь знать, как орать на Пуука.
Я скорчился в углу. Слезы и сопли текли по щекам. Вытереть их я не мог. Господи, лучше мне умереть!
– Ладно, ладно, верхний. Ничё. Просто напугался. – Голос его смягчился. – Садись.
Он пододвинул ко мне перевернутое ведро.
– Не нужно. Я…
Он заставил меня сесть. Ноги у меня щипало. Меня затошнило от резкого запаха, поднимающегося от брюк.
– Ешь. Будет лучше.
Я старался подавить рыдания.
– Развяжи меня на минутку. Пожалуйста!
– Не. – Он похлопал меня по плечу, – Принес те консерву. Ешь.
Он поднес мне ложку ко рту.
Я начал жевать. Непривычный вкус, но мне страшно хотелось есть. Совершенно униженный, я сел прямо и дал ему кормить себя, как ребенка. Я с жадностью все проглатывал, как только он подносил ложку.
– Можно мне воды?
Он поднес банку.
– Спасибо, – униженно поблагодарил я. Чувствовал себя страшно неловко. – Мне нужны другие штаны.
Он усмехнулся:
– Че тут лавка Чанга?
– Не пони…
– Других нет. Все одно мы со Сви сымем твои. Завтра. Для мены.
– Вы – что? – возмутился я.
– В лифте не нужны.
Внезапно мне стало все равно, в мокрых я брюках или нет. Я вздохнул и прислонился к стенке.
– Пуук, когда ты отпустишь меня?
– Нужно скумекать, как тя продать. Может, спрошу Карло, если не будет наезжать.
Мне очень не понравились его слова.
– Продать?
– Ну. Чё, кормить тя всю зиму?
Я ничего не понимал.
– Так продай меня моему отцу. Это я и пытался тебе ска…
Пуук сплюнул.
– На кой ему платить за парнишку-верхнего, раз он такой рёхнутый и сбежал на улицы к нижним?
Я покраснел.
– У нас в семьях заботятся друг о друге. Мы не такие, как вы, гряз… – Я не договорил, чтобы не злить его, – Потом я очень сообразительный, и он знает об этом.
– Ха! Да чё ты можешь – стоящего?
Мне бы сидеть смирно, но не давали связанные руки и боль в груди.
– Много чего. Могу… – Я судорожно соображал, что сказать. -…программировать компы лучше всех. Как, по-твоему, я достал деньги, чтобы прилететь в Нью-Йорк? Могу проникнуть в любую систему, какие бы преграды ни ставили.
Я слегка преувеличил, но не очень сильно. И когда выберусь отсюда, докажу. После всего случившегося я сам перед собой обязан это сделать, а Рольф мне поможет. Вместе мы проникнем куда угодно…
– Компы, – трущобник сплюнул снова, – У нас нету.
Обессилев, я закрыл глаза.
– Не спи. Ща шпиртуху достану.
Я побледнел.
– Чтоб зажило, верхний. – Он постучал себя по груди. – Карло так делает, когда метит.
– Прошу тебя!
– Чтоб зажило. Теперь будет полегче. – Он вытащил тряпку и бутылочку. – Не дергайся.
Он приблизился, и я стиснул зубы. Спорить было бесполезно.
Когда с пыткой было покончено, я лег на пол и время от времени не удерживался от стона. Пуук осуждающе хмыкнул и постучал себя по груди.
– Прям как Джэг. Ой! Ай!
– Слушай, трущобник, давай я сотворю с тобой такое! – огрызнулся я.
Он поднял брови, словно обдумывал мое предложение.
– Не, должен Карло. И вздохнул.
– Пошел спать. Утром покормлю. Он поднял фонарь.
– Слушай, я не могу без света, – напряженно проговорил я. – Оставь мне лампочку.
Он помотал головой.
– Не. Не оставлю. Больно дорогая.
– НЕ ОСТАВЛЯЙ МЕНЯ СВЯЗАННОГО В ТЕМНОТЕ!
Похоже, он почувствовал мою панику, но с негодованием сказал:
– Чтоб я оставил свет вашингтонскому верхнячку, а сам в темноте свалился?
– Пуук, ради бога!
Он вздохнул:
– Ладно, ладно, останусь тут.
Я рассчитывал совсем на другое. Оцепенев, я смотрел, как он прямо в одежде улегся на спину и убавил свет.
– Спи, верхний.
Я лежал на боку. Страшно болела грудь. Брюки были сырыми. Лучше не вспоминать, из-за чего. Я облизал губы. Хорошо бы еще поесть. Кажется, он принес две банки консервов?
– Пуук, что мы ели?
– Консерву.
– Было вкусно.
Я надеялся, что он поймет намек.
Молчание.
– Где ты ее достал?
– Мена. Теперь у меня куча.
– А можно мне еще?
Он снова вздохнул.
– Ну ты и зануда, верхний. Ладно.
Он встал, вынул из мешка другую банку и вскрыл ее.
– На.
У меня глаза на лоб полезли.
– Подожди!
– Ты чё?
– Подержи банку у света, чтобы можно было прочитать!
Я прищурился, вглядываясь в надпись.
– О Господи! – выдохнул я, – Ах ты ублюдок!
– Чё случилось?
– Иди в задницу! – Я изогнулся и со всей силы двинул ногой, целясь ему в живот. Он охнул и свалился.
Я нагнулся и попытался извергнуть из себя все, что проглотил.
– А ну стой!
Он подполз и встряхнул меня.
– Чё случилось?
– Ты кормил меня собачьей едой!
Он нахмурился:
– И чё? Я все время это ем!
Я в отчаянии начал дергать веревки и тут же взвыл от боли. Что-то лопнуло на груди. Я посмотрел вниз и увидел выступившую кровь.
– Да что же это такое! – Я беспомощно заплакал. Пуук наблюдал, сидя в углу. Лицо приняло озабоченное выражение.
– Чё такого? – пробормотал он, – Жратва, и все. Хрена ли разницы, чё жрать – собачью еду или собак?
Я заплакал навзрыд.
Глаза у него заблестели.
– Слышь, верхний, не надо, – уговаривал он. – Не хотел обидеть.
Он попытался погладить меня по голове. Я вырвался.
Он сел рядом, прижав меня вниз, заставил лечь на спину, так что моя голова оказалась у него на коленях, как на подушке, и убавил свет. Я пытался высвободиться, но бесполезно.
В полном отчаянии я лежал и всхлипывал. Прошло много времени, прежде чем мое дыхание успокоилось.
Через какое-то время я заснул, чувствуя у себя на голове его руку.
23. Пуук
Когда Чанг балабонил про древние замки и лыцарей, это здорово: сжигать замки, резать вражеских солдат. Но Пуук запомнил: содержание пленника гораздо тяжелее, чем он думал.
В книгах Чанга не говорится, что захватчик даже не может на улицу выйти без беспокойства: как бы пленник не свалил. Даже нет упоминания, что нужно таскать наверх воду, самому скармливать ему каждый кусок, слушать, как жалуется на еду и плачет, пока не заснет.
Уф, я готов сам его пришить и продать одежку.
Назавтра я снес Чангу обувку верхнего, поменял на кучу консерв – теперь Пуук не беспокоится, что жевать зимой. Такой отличной обувки в жизни не видал: ни одной дырочки. Думаете, верхний обрадовался жратве? Заныл – консерва для собак, а не для людей.
Этот верхний, похоже, туповат. Не догоняет простых вещей, что ему говорит Пуук, даже если громко. Все время ноет: Пуук, пожалуйста, ослабь веревку хоть чуть-чуть, я буду хорошо себя вести. Пожалуйста, Пуук, отведи меня в туалет, здесь не могу, ради бога, неужели не понимаешь, мне нужно поссать, ПОЖАЛУЙСТА.
Я машу у него перед носом ножом, рассказываю, как его изрежу, если убежит, развязываю ему руки, помогаю выбраться из лифта. Руки у него раздуло – может, и впрямь я завязал туговато. Идет и все время хватается за грудь, будто боится, как бы она не расползлась от малюсеньких порезов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81