Эльфийка синеглазая на лошадке своей едет, лютню настраивает. Дочь порока, конечно, но ведь какая красивая – глаз не оторвать. А этот-то, страшный, и верно брат ей. Это ж только брат может за пять ночевок ни разу в келью к такой женщине не зайти. Масхут вон не удержался, попробовал зайти... Ну и летел Масхут через весь двор. Да нет, никто его не бил – Эльрис его, как котенка нашкодившего, взял за ремень да за шиворот и бросил. Хорошо Масхут летел. Ай хорошо. Но не понравилось ему летать. Не ходит больше к эльфийке.
А Эльрис, как всегда, впереди. Его Махмуд в голову каравана отправил. Его, значит, в голову, а девочку, значит, в хвост. Ведь и Махмуд себе тоже что-то думал. Да только посмотрел, как Масхут летал, и не думает больше. Эх, люди... Рождены ползать, куда вам летать! Махмуд не думает. А Эльрис – впереди. Ему самому так вроде привычней. Но как на конях сидят! Что он, что сестра его. Слышал Сулайман, что эльфы – наездники не хуже исманов. Слышал. Сейчас увидел. Лучше эльфы. Стыдно признаться в этом старому толстому Сулайману, чей прадед вместе с эльфами под Аль-Барад ходил. Стыдно, да куда денешься – свои ведь глаза не обманывают.
Кина настраивала лютню, отпустив поводья и глядя на мерно вышагивающий караван. Огромные верблюды плыли над дорогой, выпятив надменные морды и не замечая в своей надменности, как смешно смотрится веревка, тянущаяся к хвосту переднего верблюда. Всадники охраны, легкие, поджарые, бритоголовые, то и дело срывались с места и носились вокруг каравана, оглашая окрестности свистом и гиканьем. Кина понимала прекрасно, что все эти взрослые мальчишки только и рвутся показать ей свою удаль. Оставив попытки взять ее с наскоку после первой неудачи этого забавного парня, как же его... Масхута, они теперь стараются просто произвести впечатление и перещеголять один другого. А Масхут... Кина улыбнулась и подкрутила колок. Какое у него лицо было, когда он на ноги встал! Весь двор хохотал. Эльрик только не смеялся. Кина вспомнила, как она выглядывала из-за широкой, такой надежной спины. Как потер бритый затылок и нерешительно ухмыльнулся Масхут. Он пошел к ним снова, но она совершенно не испугалась. Первый раз за бесконечные месяцы не испугалась. Потому что совершенно ничего не боялась, когда Эльрик стоял впереди, защищая ее от всего на свете. А Масхут подошел и поклонился, что-то на исманском пробормотав.
Эльрик ему ответил.
Потом к Кине развернулся. Сказал на эльфийском:
– Он извиняется. Ты его простишь?
– Конечно. – Она так разволновалась почему-то, что вышла вперед, взяв, правда, на всякий случай Эльрика за руку. – Только пусть он больше так не делает.
Длинная фраза на исманском – Кина еще не успела привыкнуть к тому, как легко переходит ее «брат» с языка на язык. Масхут снова поклонился. Эльрик кивнул в ответ. И к костру, возле которого сидели развеселившиеся воины, они ушли вместе. Коренастый, низкий исман. И стройный, высоченный шефанго...
«Эльф, – напомнила себе Кина, – здесь он эльф». Эльрик на своей высокой рыжей кобыле ехал впереди каравана, словно позабыв о существовании девушки. Кина пробежала пальцами по струнам. Взяла несколько пробных аккордов и запела.
Она пела на эльфийском, удобно устроившись в седле, перебирая тонкими пальцами звонкие серебряные созвучия. И песня ее была для нее самой неожиданно светлой, хотя, кажется, давно уже разучилась Кина петь светлые песни. А когда Эльрик обернулся, отвлекшись от мрачного своего наблюдения за пустынной дорогой, эльфийка рассмеялась от непонятного чувства победы. И хотя тут же шефанго пришпорил кобылу, вновь вырываясь вперед, что-то в нем изменилось. В контуре напрягшихся плеч, в чуть застывшей, не такой свободной, как секунду назад, посадке, в том, наконец, как нервно заплясала Греза, чутко реагируя на каждое движение своего всадника.
Вы можете мне не поверить,
И посчитать всё обманом,
Но я вижу – распахнуты двери
Над матовой кромкой тумана...
Звонкий голос Кины летел над удивительно зелеными лугами, над прогретой солнцем дорогой, над притихшим караваном. И Сулайман, свесившись с высоченного верблюда, слушал внимательно, щуря на солнце маленькие черные глазки.
«Хорошо поешь, дочь порока, – думал он, слушая мелодию. – Хорошо поешь, но плохо ведешь себя. Совсем плохо, девочка. Старый Сулайман не любит, когда его воины ведут себя как безусые мальчишки. Старый Сулайман не любит, когда его люди забывают о своих обязанностях. Мне нравится твой брат, певица. Но не ты. Ты мешаешь старому Сулайману... Очень мешаешь».
Густо-синее небо начало по-вечернему светлеть. И заревели, чуя близкий отдых, верблюды. Прибавили рыси лошади. Окончательно расслабились охранники, понявшие, что совершенно ничего плохого не ждет их на удентальских дорогах; "Где ж ты дерьма такого набрал, Сулайман? – Эльрик передернул плечами, пытаясь сбросить непонятную, гнетущую тревогу. – Ведь умный же вроде мужик! Ну какие из этих сопляков вояки?
«Кина...» Какие из них, к акулам, охранники?" Нет. На предчувствие опасности его ощущения не походили. Давило, как перед грозой, – да. Но...
«Великая Тьма! Как она поет...» скорее просто от неожиданного осознания того, что здесь и сейчас эти потерявшие голову исманы будут совершенно бесполезны, если дойдет до боя «С кем?» хотя бы с забредшей сюда из Карталя бандой. Это ж не караван, а подарок просто – хоть голыми руками бери.
Редкие деревья, окаймлявшие дорогу, постепенно превращались в жиденький лесок.
«Эльрик, соберись! Выброси девочку из головы...» И, словно взявшись помочь ему избавиться от наваждения, ударило, кольнуло резко и остро предчувствие. Мгновенный страх. Опасность! Смерть...
Шефанго остановил лошадь, замер, напряженно прислушиваясь то ли к лесу, то ли к себе самому. Поднял руку, делая небрежный знак пальцами. В исманской легкой коннице этот жест издавна означал внимание и готовность к бою. Вертлявый, шустрый Али потянул было лук из саадака, но десятник ударил его по руке:
– Здесь я командую!
А Эльрик уже не обращал внимания на то, что происходит за его спиной. Он привык – да, он привык и не успел отвыкнуть за несколько лет – к тому, что, увидев мимолетный этот знак, воины позади вскидывают луки. Готовые стрелять. Готовые прикрыть того, кто впереди. Даже самые плохие воины. Даже самые...
Смерть скользила по земле, под травой, под деревьями. Смерть... Чудовищная змея. Змей! Задрожала, всхрапывая, норовя закусить удила,
Греза. Змея не было еще видно, но Эльрик вскинул взведенный арбалет, зная, что, если даже он промахнется, дождь стрел из-за спины даст ему возможность отступить и перезарядить оружие. Драться с такой тварью (его шестое чувство обычно склонно было преуменьшать реальные размеры опасности, но Змей действительно был огромен) – верное самоубийство.
– Что там такое, эльф? Если ты поднял тревогу...
И времени осталось только на то, чтобы понять – не прикроют. Не успели. Не поняли. Не захотели. А Махмуд-десятник нахлестывал лошадь, оропясь вырваться вперед. И даже на то, чтобы остановить его, времени не осталось...
Вырванные с корнем деревья у обочины взметнулись в воздух. Чудовищная голова с пастью, полной острых зубов, поднялась над дорогой. Греза завизжала почти по-человечески и кинулась куда-то, ошалев от ужаса... Попыталась кинуться. Впервые за всю ее семилетнюю жизнь всадник грубо и резко дернул повод, в кровь разрывая нежные губы, приказывая стоять, заставляя стоять вопреки всему. Даже вопреки смерти.
Миновав застывшую лошадь, пасть метнулась к Махмуду... Был десятник. И не стало десятника. Только кровь в пыли да перекушенные у бабок лошадиные ноги.
Эльрик де Фокс
Наверное, все произошло очень быстро, но для меня в бою время течет иначе, и я видел, как медленно, страшно медленно сбились в кучу напуганные верблюды. Как скатился с седла Сулайман и побежал, спотыкаясь, куда-то в сторону. Как воины охраны, позабыв обо всем, нахлестывали коней, улепетывая от ужасной твари. И Кину, вырвавшуюся из этой толчеи, с лютней, заброшенной за спину. Кину, со всех ног спешащую ко мне.
Арбалетный болт свистнул, уходя вперед и вверх. Прямо в нёбо вновь распахнувшейся пасти. Дохлый, конечно, арбалетик. Но лучшего я еще не встречал. Они ведь на людей рассчитаны, арбалеты-то. На людей. Ну на эльфов, в крайнем случае...
Кусок змеиной головы вылетел вместе с глазом. А толку?! Мозгов у твари все равно не оказалось. И надо было бежать. Да только совсем рядом грохотала копытами лошадка Кины. И не ушли бы мы вместе. Не...
Мне повезло, что Змей так и не успел выбраться на дорогу полностью. Все-таки деревья ограничивали его подвижность.
Чем-то эта драка напоминала достопамятное сражение анласитского Гуиса-драконоборца.
Тяжелые удары о землю окровавленной головы твари. Мой топор, достающий ее, отсекающий солидные куски скользкого, вонючего мяса. Беснующаяся лошадь. Удрать я ей не дал, и теперь Греза дралась за жизнь вместе со мной.
И все-таки он был быстрым, этот Змей. Очень быстрым. Когда его удар выбил меня из седла, я сгоряча еще вскочил – не потому, что надеялся его убить, а чтобы отвлечь от эльфийки, – и кинулся вперед, как воробей на ястреба. Выскочить из-под падающей замертво туши я успел. А потом...
Жесткая постель, беленый потолок над головой. Кина в кресле, глядящая на меня так, будто я был всеми ее любимыми и умирающими родственниками вместе взятыми. Мешающие дышать повязки. Запах трав. Эльфийских, между прочим. Я таких и не знаю.
– Это мы где?
Н-да. Назвать свой вопрос оригинальным я не могу. Но ничего другого почему-то в голову не пришло.
Кина встрепенулась, сообразив, что я жив и почти здоров. Всплеснула руками и бросилась меня обнимать, обливаясь почему-то слезами. С чего бы? Или она расстроилась по поводу того, что я все-таки не умер?
Помимо слез, бессвязных восклицаний и сырой подушки я получил и чуть-чуть информации. Правда, странной. Что-то о героических сражениях. Бесстрашных воинах. Ну и заодно о том, что два полученных мной удара – в грудь, головой Змея, и тот, спиной о землю – должны были бы свести меня в могилу. Однако ж не свели.
– Еще бы. Подумаешь, червяк! Интересно, почему в обществе красивых женщин (пусть эльфиек) так и тянет выпендриваться?
Кина сама, наверное, не смогла бы себе объяснить, почему, когда кошмарное чудовище вырвалось из такого мирного, светлого леса и начала разбегаться в ужасе верная охрана Сулаймана, она сама не помчалась куда глаза глядят. Какая-то сила заставила ее пришпорить сопротивляющуюся лошадь, направляясь к Эльрику. К Эльрику, который остался один против воплощенного ужаса. Один против всех, защищая ее.
Светлый Владыка, она ни на миг не усомнилась, что он защищает именно ее.
– Сгинь к акулам, дура! – заревел шефанго на эльфийском, каким-то жутким, не своим, рычащим низким голосом. А неказистая лошаденка продолжала мчаться вперед, похоже, потеряв голову от страха. Какими-то отрывочными кусками видела Кина то мечущуюся Грезу, то алые отблески солнца на лезвии топора, то страшную голову Змея, в которую с хрустом врезалась сталь.
Разбрызгивая кровавые ошметки, змеиная голова врезалась Эльрику в грудь и вышибла шефанго из седла. Кина услышала истошный визг и не поняла, что визжит сама. Все закончилось. Так быстро и страшно. Но де Фокс вскочил, словно оттолкнувшись от земли всем телом. Быстро и гибко. Он должен был умереть. Сперва он, а потом Кина... Он еще жил.
Змей и Эльрик ударили одновременно. Вскрикнула по-человечески Греза, когда чешуйчатая голова обрушилась ей на спину, ломая хребет. Забила копытами, валясь в дорожную пыль. А сверху, то ли зашипев, то ли закаркав, заливая дорогу кровью, упал Змей. Мертвый. Шефанго ушел из-под удара, который должен был размазать его по земле. И только потом опустился рядом. Не упал, а именно опустился. И остался сидеть, уронив голову на заляпанные кровью чешуи.
– Вот! Герой! – кричал, позабыв о своей обычной сдержанности, Сулайман, пока самодельные носилки с Эльриком рысью волокли к недалекому уже постоялому двору. – Вот! – Слюна брызгала с полных губ исмана. – А вы, вы все, дети шакала! Постыдная помесь свиньи и бродячего пса! Пожиратели отбросов! Трусливая падаль, недостойная носить оружие. Ты умеешь лечить, девочка? – обратился он к Кине неожиданно ласково. – Скажи старому Сулайману, ты умеешь лечить? Ну где я найду лекаря в этой забытой Пламенем дыре?! Ты должна выходить своего брата. Ты должна, или я отправлю тебя вслед за ним.
– Молчал бы, толстопузый! – зло огрызнулась Кина. И добавила на всякий случай одно из слов, подхваченных ею в незабвенной Румии. Не то,
которое сказала она, когда пришла в себя в номере Трессы. Но, видимо, не хуже. Во всяком случае, когда она вспомнила однажды это слово при Эльрике, уши у шефанго почернели, и он очень вежливо попросил Кину никогда больше так не говорить.
Сулайман осекся. Налился дурным румянцем. И умолк.
К счастью, в северном городке, на границе Айнодора с Орочьими горами, лечить умела любая женщина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
А Эльрис, как всегда, впереди. Его Махмуд в голову каравана отправил. Его, значит, в голову, а девочку, значит, в хвост. Ведь и Махмуд себе тоже что-то думал. Да только посмотрел, как Масхут летал, и не думает больше. Эх, люди... Рождены ползать, куда вам летать! Махмуд не думает. А Эльрис – впереди. Ему самому так вроде привычней. Но как на конях сидят! Что он, что сестра его. Слышал Сулайман, что эльфы – наездники не хуже исманов. Слышал. Сейчас увидел. Лучше эльфы. Стыдно признаться в этом старому толстому Сулайману, чей прадед вместе с эльфами под Аль-Барад ходил. Стыдно, да куда денешься – свои ведь глаза не обманывают.
Кина настраивала лютню, отпустив поводья и глядя на мерно вышагивающий караван. Огромные верблюды плыли над дорогой, выпятив надменные морды и не замечая в своей надменности, как смешно смотрится веревка, тянущаяся к хвосту переднего верблюда. Всадники охраны, легкие, поджарые, бритоголовые, то и дело срывались с места и носились вокруг каравана, оглашая окрестности свистом и гиканьем. Кина понимала прекрасно, что все эти взрослые мальчишки только и рвутся показать ей свою удаль. Оставив попытки взять ее с наскоку после первой неудачи этого забавного парня, как же его... Масхута, они теперь стараются просто произвести впечатление и перещеголять один другого. А Масхут... Кина улыбнулась и подкрутила колок. Какое у него лицо было, когда он на ноги встал! Весь двор хохотал. Эльрик только не смеялся. Кина вспомнила, как она выглядывала из-за широкой, такой надежной спины. Как потер бритый затылок и нерешительно ухмыльнулся Масхут. Он пошел к ним снова, но она совершенно не испугалась. Первый раз за бесконечные месяцы не испугалась. Потому что совершенно ничего не боялась, когда Эльрик стоял впереди, защищая ее от всего на свете. А Масхут подошел и поклонился, что-то на исманском пробормотав.
Эльрик ему ответил.
Потом к Кине развернулся. Сказал на эльфийском:
– Он извиняется. Ты его простишь?
– Конечно. – Она так разволновалась почему-то, что вышла вперед, взяв, правда, на всякий случай Эльрика за руку. – Только пусть он больше так не делает.
Длинная фраза на исманском – Кина еще не успела привыкнуть к тому, как легко переходит ее «брат» с языка на язык. Масхут снова поклонился. Эльрик кивнул в ответ. И к костру, возле которого сидели развеселившиеся воины, они ушли вместе. Коренастый, низкий исман. И стройный, высоченный шефанго...
«Эльф, – напомнила себе Кина, – здесь он эльф». Эльрик на своей высокой рыжей кобыле ехал впереди каравана, словно позабыв о существовании девушки. Кина пробежала пальцами по струнам. Взяла несколько пробных аккордов и запела.
Она пела на эльфийском, удобно устроившись в седле, перебирая тонкими пальцами звонкие серебряные созвучия. И песня ее была для нее самой неожиданно светлой, хотя, кажется, давно уже разучилась Кина петь светлые песни. А когда Эльрик обернулся, отвлекшись от мрачного своего наблюдения за пустынной дорогой, эльфийка рассмеялась от непонятного чувства победы. И хотя тут же шефанго пришпорил кобылу, вновь вырываясь вперед, что-то в нем изменилось. В контуре напрягшихся плеч, в чуть застывшей, не такой свободной, как секунду назад, посадке, в том, наконец, как нервно заплясала Греза, чутко реагируя на каждое движение своего всадника.
Вы можете мне не поверить,
И посчитать всё обманом,
Но я вижу – распахнуты двери
Над матовой кромкой тумана...
Звонкий голос Кины летел над удивительно зелеными лугами, над прогретой солнцем дорогой, над притихшим караваном. И Сулайман, свесившись с высоченного верблюда, слушал внимательно, щуря на солнце маленькие черные глазки.
«Хорошо поешь, дочь порока, – думал он, слушая мелодию. – Хорошо поешь, но плохо ведешь себя. Совсем плохо, девочка. Старый Сулайман не любит, когда его воины ведут себя как безусые мальчишки. Старый Сулайман не любит, когда его люди забывают о своих обязанностях. Мне нравится твой брат, певица. Но не ты. Ты мешаешь старому Сулайману... Очень мешаешь».
Густо-синее небо начало по-вечернему светлеть. И заревели, чуя близкий отдых, верблюды. Прибавили рыси лошади. Окончательно расслабились охранники, понявшие, что совершенно ничего плохого не ждет их на удентальских дорогах; "Где ж ты дерьма такого набрал, Сулайман? – Эльрик передернул плечами, пытаясь сбросить непонятную, гнетущую тревогу. – Ведь умный же вроде мужик! Ну какие из этих сопляков вояки?
«Кина...» Какие из них, к акулам, охранники?" Нет. На предчувствие опасности его ощущения не походили. Давило, как перед грозой, – да. Но...
«Великая Тьма! Как она поет...» скорее просто от неожиданного осознания того, что здесь и сейчас эти потерявшие голову исманы будут совершенно бесполезны, если дойдет до боя «С кем?» хотя бы с забредшей сюда из Карталя бандой. Это ж не караван, а подарок просто – хоть голыми руками бери.
Редкие деревья, окаймлявшие дорогу, постепенно превращались в жиденький лесок.
«Эльрик, соберись! Выброси девочку из головы...» И, словно взявшись помочь ему избавиться от наваждения, ударило, кольнуло резко и остро предчувствие. Мгновенный страх. Опасность! Смерть...
Шефанго остановил лошадь, замер, напряженно прислушиваясь то ли к лесу, то ли к себе самому. Поднял руку, делая небрежный знак пальцами. В исманской легкой коннице этот жест издавна означал внимание и готовность к бою. Вертлявый, шустрый Али потянул было лук из саадака, но десятник ударил его по руке:
– Здесь я командую!
А Эльрик уже не обращал внимания на то, что происходит за его спиной. Он привык – да, он привык и не успел отвыкнуть за несколько лет – к тому, что, увидев мимолетный этот знак, воины позади вскидывают луки. Готовые стрелять. Готовые прикрыть того, кто впереди. Даже самые плохие воины. Даже самые...
Смерть скользила по земле, под травой, под деревьями. Смерть... Чудовищная змея. Змей! Задрожала, всхрапывая, норовя закусить удила,
Греза. Змея не было еще видно, но Эльрик вскинул взведенный арбалет, зная, что, если даже он промахнется, дождь стрел из-за спины даст ему возможность отступить и перезарядить оружие. Драться с такой тварью (его шестое чувство обычно склонно было преуменьшать реальные размеры опасности, но Змей действительно был огромен) – верное самоубийство.
– Что там такое, эльф? Если ты поднял тревогу...
И времени осталось только на то, чтобы понять – не прикроют. Не успели. Не поняли. Не захотели. А Махмуд-десятник нахлестывал лошадь, оропясь вырваться вперед. И даже на то, чтобы остановить его, времени не осталось...
Вырванные с корнем деревья у обочины взметнулись в воздух. Чудовищная голова с пастью, полной острых зубов, поднялась над дорогой. Греза завизжала почти по-человечески и кинулась куда-то, ошалев от ужаса... Попыталась кинуться. Впервые за всю ее семилетнюю жизнь всадник грубо и резко дернул повод, в кровь разрывая нежные губы, приказывая стоять, заставляя стоять вопреки всему. Даже вопреки смерти.
Миновав застывшую лошадь, пасть метнулась к Махмуду... Был десятник. И не стало десятника. Только кровь в пыли да перекушенные у бабок лошадиные ноги.
Эльрик де Фокс
Наверное, все произошло очень быстро, но для меня в бою время течет иначе, и я видел, как медленно, страшно медленно сбились в кучу напуганные верблюды. Как скатился с седла Сулайман и побежал, спотыкаясь, куда-то в сторону. Как воины охраны, позабыв обо всем, нахлестывали коней, улепетывая от ужасной твари. И Кину, вырвавшуюся из этой толчеи, с лютней, заброшенной за спину. Кину, со всех ног спешащую ко мне.
Арбалетный болт свистнул, уходя вперед и вверх. Прямо в нёбо вновь распахнувшейся пасти. Дохлый, конечно, арбалетик. Но лучшего я еще не встречал. Они ведь на людей рассчитаны, арбалеты-то. На людей. Ну на эльфов, в крайнем случае...
Кусок змеиной головы вылетел вместе с глазом. А толку?! Мозгов у твари все равно не оказалось. И надо было бежать. Да только совсем рядом грохотала копытами лошадка Кины. И не ушли бы мы вместе. Не...
Мне повезло, что Змей так и не успел выбраться на дорогу полностью. Все-таки деревья ограничивали его подвижность.
Чем-то эта драка напоминала достопамятное сражение анласитского Гуиса-драконоборца.
Тяжелые удары о землю окровавленной головы твари. Мой топор, достающий ее, отсекающий солидные куски скользкого, вонючего мяса. Беснующаяся лошадь. Удрать я ей не дал, и теперь Греза дралась за жизнь вместе со мной.
И все-таки он был быстрым, этот Змей. Очень быстрым. Когда его удар выбил меня из седла, я сгоряча еще вскочил – не потому, что надеялся его убить, а чтобы отвлечь от эльфийки, – и кинулся вперед, как воробей на ястреба. Выскочить из-под падающей замертво туши я успел. А потом...
Жесткая постель, беленый потолок над головой. Кина в кресле, глядящая на меня так, будто я был всеми ее любимыми и умирающими родственниками вместе взятыми. Мешающие дышать повязки. Запах трав. Эльфийских, между прочим. Я таких и не знаю.
– Это мы где?
Н-да. Назвать свой вопрос оригинальным я не могу. Но ничего другого почему-то в голову не пришло.
Кина встрепенулась, сообразив, что я жив и почти здоров. Всплеснула руками и бросилась меня обнимать, обливаясь почему-то слезами. С чего бы? Или она расстроилась по поводу того, что я все-таки не умер?
Помимо слез, бессвязных восклицаний и сырой подушки я получил и чуть-чуть информации. Правда, странной. Что-то о героических сражениях. Бесстрашных воинах. Ну и заодно о том, что два полученных мной удара – в грудь, головой Змея, и тот, спиной о землю – должны были бы свести меня в могилу. Однако ж не свели.
– Еще бы. Подумаешь, червяк! Интересно, почему в обществе красивых женщин (пусть эльфиек) так и тянет выпендриваться?
Кина сама, наверное, не смогла бы себе объяснить, почему, когда кошмарное чудовище вырвалось из такого мирного, светлого леса и начала разбегаться в ужасе верная охрана Сулаймана, она сама не помчалась куда глаза глядят. Какая-то сила заставила ее пришпорить сопротивляющуюся лошадь, направляясь к Эльрику. К Эльрику, который остался один против воплощенного ужаса. Один против всех, защищая ее.
Светлый Владыка, она ни на миг не усомнилась, что он защищает именно ее.
– Сгинь к акулам, дура! – заревел шефанго на эльфийском, каким-то жутким, не своим, рычащим низким голосом. А неказистая лошаденка продолжала мчаться вперед, похоже, потеряв голову от страха. Какими-то отрывочными кусками видела Кина то мечущуюся Грезу, то алые отблески солнца на лезвии топора, то страшную голову Змея, в которую с хрустом врезалась сталь.
Разбрызгивая кровавые ошметки, змеиная голова врезалась Эльрику в грудь и вышибла шефанго из седла. Кина услышала истошный визг и не поняла, что визжит сама. Все закончилось. Так быстро и страшно. Но де Фокс вскочил, словно оттолкнувшись от земли всем телом. Быстро и гибко. Он должен был умереть. Сперва он, а потом Кина... Он еще жил.
Змей и Эльрик ударили одновременно. Вскрикнула по-человечески Греза, когда чешуйчатая голова обрушилась ей на спину, ломая хребет. Забила копытами, валясь в дорожную пыль. А сверху, то ли зашипев, то ли закаркав, заливая дорогу кровью, упал Змей. Мертвый. Шефанго ушел из-под удара, который должен был размазать его по земле. И только потом опустился рядом. Не упал, а именно опустился. И остался сидеть, уронив голову на заляпанные кровью чешуи.
– Вот! Герой! – кричал, позабыв о своей обычной сдержанности, Сулайман, пока самодельные носилки с Эльриком рысью волокли к недалекому уже постоялому двору. – Вот! – Слюна брызгала с полных губ исмана. – А вы, вы все, дети шакала! Постыдная помесь свиньи и бродячего пса! Пожиратели отбросов! Трусливая падаль, недостойная носить оружие. Ты умеешь лечить, девочка? – обратился он к Кине неожиданно ласково. – Скажи старому Сулайману, ты умеешь лечить? Ну где я найду лекаря в этой забытой Пламенем дыре?! Ты должна выходить своего брата. Ты должна, или я отправлю тебя вслед за ним.
– Молчал бы, толстопузый! – зло огрызнулась Кина. И добавила на всякий случай одно из слов, подхваченных ею в незабвенной Румии. Не то,
которое сказала она, когда пришла в себя в номере Трессы. Но, видимо, не хуже. Во всяком случае, когда она вспомнила однажды это слово при Эльрике, уши у шефанго почернели, и он очень вежливо попросил Кину никогда больше так не говорить.
Сулайман осекся. Налился дурным румянцем. И умолк.
К счастью, в северном городке, на границе Айнодора с Орочьими горами, лечить умела любая женщина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80