– Она облизнула губы. – Тогда время еще не пришло. Ты думаешь, сейчас пора? Нет, конечно, ты так не думаешь. – Богиня покачала головой. – Но рано или поздно это время настанет. Творение и разрушение – две стороны одной и той же монеты. Великан Имир, первый из всех, сосал молоко коровы Аудумлы, которая вылизала из соленых камней Бури. Внуки Бури убили Имира и сделали из его смердящей плоти землю, из багровой крови – моря, из костей – горы и из черепа – самый небесный свод. Одну из его ресниц впоследствии перековали в Гунгнир; обломок ногтя стал Щитом Тюра; сморщенный мозг Имира сделался облаками. И все ради этого… – Казалось, Фрейя лишь слегка постучала по полу, но в шкафу зазвенела посуда, и чашка Йена подпрыгнула. – Ради всего того, что мы – и ты, Йен, и даже я! – знаем и видим. Я счастлива всякий раз, когда вдыхаю свежий утренний воздух или сжимаю ногами бедра любовника. – Она склонила голову. – Но как ты думаешь, каково пришлось Имиру?
Йен не знал ответа, да и потом, вопрос был риторический. Уж конечно, великану не хотелось…
– Думаю, – произнес Арни, прервав молчание, – то есть надеюсь, что он был к этому готов, что он утомился быть Имиром и был готов к тому, чтобы начать все сначала, готов стать землей, морями, готов к тому, чтобы все его мысли, чувства и знания развеяло ветром как золу… – В мерцающих отблесках пламени морщины на лице Арни казались крохотными черными каньонами, извивающимися по поверхности земли.
– Я тоже так думаю, Арнольд, – сказала Фрейя. – Потому что иначе выходит, что у него отняли то, чем он был, чем он мог стать, чем ему суждено было стать. Шива Разрушитель есть Брахма Созидатель, Йен, – произнесла она, снова обернувшись к юноше. – Они одно и то же, или же они оба жестокие обманщики, разрушающие то, что еще не готово погибнуть, дабы создать то, что еще не готово возникнуть. Ты верно выбрал, вложив те два камня в мои руки, ибо я та, кто я есть.
– Но кто ты?
– О… – Женщина улыбнулась. – Много кто. Я Фрейя, старая богиня плодородия в отставке. Или же думай обо мне как о Вишну , увитом вянущими цветами: тогда изумруд Брисингамена – это Каустубха , которую он носит на груди, рядом с отметиной священного тельца. Или думай обо мне как о его аватарах: о Матсье, Курме, Варахе, Нарасинхе, Вамане, Парашураме, Раме, Кришне, Будде… Но не о Калкине , ибо его час еще не пробил. – Над ее левой грудью неожиданно проступил тугой завиток черных волос; Фрейя прикоснулась к нему, и он исчез. – А может, я и есть Калкин, чье время настало, а Арнольд – господь Рама, что умалился, дабы служить тебе – подобно тому как Кришна служил возничим Арджуне. Или, может статься, я Иштар, Инанна, Астарта и всегда женщина: женщинам надлежит разбираться в творении, сохранении, разрушении и возрождении, ибо все это происходит в наших телах каждый месяц, и нам приходится быть тем, кто мы есть, и тем, что мы творим в наших телах, вместо того чтобы устремляться в мир, подобно острию клинка или… другим вещам. Ты очаровательно краснеешь, мой Йен, но я вижу, что ты меня понимаешь.
– Какое отношение все это имеет к…
– Нет! – Фрейя вскинула руку, и в ее голосе и манерах больше не было тепла и обаяния, лишь высокомерная холодность. – Не притворяйся, что ты ничего не понял. Не в моем присутствии. Два самоцвета надежно спрятаны ныне, Скрытые и хранимые мной и крепкой рукой моего товарища, – сказала она, беря руку Арни в свои ладони. На мгновение она поднесла руку Арни к своим губам, затем выпустила ее. – И для меня отдать хотя бы один из них…
– Всего один! У тебя же останется другой, а без него…
– Что – без него? Без него невозможно разрушить и возродить вселенную? – Голос Фрейи резал ухо. – Ты так уверен? А может, достаточно будет и шести? Или пяти? Или трех? Какова критическая масса, потребная для воссоздания монолита? Скажи мне, Йен! И скажи, откуда тебе известно, что и алмаз, и рубин содержат не более чем седьмую часть критической массы?
Для Йена это было слишком. Где взять чувство меры, если это означает обречь на смерть отца ребенка, когда одним лишь словом ты можешь спасти по меньшей мере одну – а может, и не одну – жизнь? Заида Сол любил повторять старинное талмудическое изречение: спасший одну жизнь спасает целый мир. Но ведь обратное тоже правда? Если ты убил кого-то, если ты дал умереть тому, кто мог остаться в живых, разве это не означает, что ты убил целое мироздание?
Схватив «Покорителя великанов» с крюка, Йен выбежал из хижины и бросился в темноту. Арни окликнул его, но юноша не остановился.
– Оставь его, Арни, – промолвила Фрейя.
Глава 26
Кольцо Харбарда
Если прождать достаточно долго, если не торопиться и дать себе время привыкнуть, то начинаешь видеть даже в кромешной темноте.
Совсем чуть-чуть, но этого довольно, во всяком случае чтобы идти по дорожке.
При свете звезд Йен спустился к тропке, которая вела вниз, к пристани, где начинался длинный, толщиной с крепкое мужское запястье и влажный от брызг канат, протянувшийся над черной Гильфи. С помощью ворота – видимо, его приводил в движение Сильвертоп, хотя Фрейе ничего не стоило крутить лебедку самой – можно перегнать плоскую баржу-паром к другому берегу реки, откуда дорога, уходящая вверх по склону, быстро привела бы Йена на север, в Доминионы.
Найти Старую Крепость не составит труда; на всех дорогах его ждут.
И что он скажет?
Жаль, но дельце не выгорело. Она сказала «нет».
Она сказала, что ради вас и вашего сына не станет рисковать одним из самоцветов Брисингамена, которые я ей передал. Ей приходится проявлять дальновидность. В конце концов все мы рано или поздно умрем. Если мы не умрем в юности, все мы рано или поздно потеряем наших отцов, и сейчас ваш черед сойти в могилу, а вашему Наследнику – осиротеть. Слишком рано? Ну и что? Совершенно не из-за чего волноваться.
Покойтесь с миром, а если такова судьба и вашего сына – что с того? Все прах и зола, и возродится с возрождением самой вселенной. Так зачем же цепляться за жизнь?
Забейте, Отпрыск; все пустяки.
Как и жизнь моих друзей, естественно. Подумаешь, все равно они умрут и будут забыты, так зачем беспокоиться из-за волков? Вряд ли жизни моих друзей что-то значат. Вы хотели спасти их? Не стоит труда.
Все это не имеет ни малейшего значения, если смотреть издалека.
Дерьмо.
– Йен Серебряный Камень… – раздался за спиной у Йена спокойный голос вестри.
– Да, Валин?
Если он опять скажет: «Могу ли я что-нибудь сделать для тебя?»…
– Могу ли я чем-нибудь помочь тебе? Твои лошади накормлены, напоены и устроены на ночлег; твоя одежда выстирана, как и платье, которое госпожа всего лишь сполоснула в серой реке. Я могу приготовить поесть или…
– Или заткнуть свою треклятую глотку и оставить меня в покое хоть на треклятую минуту!
Йен говорил по-английски, но цвергу хватило интонации. Со слезами на глазах Валин попятился, затем отвернулся и побежал обратно в пещеру-конюшню.
Ишь, чувствительный, засранец!.. Йен пожал плечами. Да наплевать. Подумаешь, обиделся. Уж если человеческие жизни – ничего не стоящий пустяк, что говорить о лучших чувствах цверга-недомерка?
– Эй, Валин! – Йен побежал за цвергом. – Черт… Приятель, извини. То есть я хочу сказать… – Йен перешел на берсмальский, – что сожалею о своем мерзком поведении, которое позорит моего отца, – хотя старый хрыч и не такого заслуживает, – мой род, клан и народ.
И все, кто со мной знаком, знают, Валин, что я вовсе не такая разгвоздяйская задница. Я совсем другая задница, честно-честно.
Цверг бежал быстрее, чем Йен. Юноша двинулся на шум его шагов вдоль берега реки, но споткнулся о каменный выступ и едва не упал, удержавшись на одной левой ноге и сильно ободрав правую лодыжку.
У, проклятие! И снова некого винить, кроме себя. Если бы не удрал в темноту как капризный ребенок, не оказался бы у реки, не обидел бы…
Опять сам виноват. Он вообще хоть что-то может нормально сделать?
Поцапался с Фрейей, обидел жалкого человечка, до крови ободрал лодыжку о камень, обманул ожидания Отпрыска… Даже интересно, получится у меня еще что-нибудь просрать нынче ночью?
Йен не захромал, а запрыгал к пещере на одной ноге.
В нише у входа в пещеру висела латунная лампа, а чуть дальше на грубом помосте лежали, подпирая потолок, многочисленные тюки с сеном. Из одного тюка торчала длинная палка с крюком; Йен повесил пояс с «Покорителем великанов» через плечо и приспособил палку служить посохом или костылем. Ему было страшно взглянуть на лодыжку – по ноге текло что-то теплое, а болела она просто черт знает как.
Тяжело опираясь на клюку, Йен поковылял в глубь пещеры. Повернул раз, прошел мимо деревянных стойл, где скучающие кобыла и пони жевали сено, снова повернул… Цверг тщетно пытался забиться поглубже в стык стены и пола; рядом, пофыркивая, стоял Сильвертоп. Его большой поблескивающий глаз смотрел на Йена с нескрываемым раздражением.
Сильвертоп был здоровенной животиной, размером с першерона или клайдсдейла, хотя и более деликатного сложения. И тем не менее его ноги выглядели толще, а необрезанные копыта – больше, чем им полагалось.
Если не считать белой звездочки на лбу и длинной лохматой гривы, конь был черен как ворон, но на этом сходство с Хугином или Мунином заканчивалось: черная шерсть Сильвертопа не лоснилась и не блестела как намасленная. Жеребец был черным как ночь, как уголь, как ад.
Сильвертоп мощно фыркнул, и во все стороны полетели солома, пыль и сухой навоз, причем с такой силой, что Йену пришлось вскинуть руку, прикрывая глаза. Массивное копыто хватило о камень, и от брызнувших искр затлела солома – хотя копыта Сильвертопа не знали ни молотка кузнеца, ни подков.
Но непохоже, чтобы Сильвертоп сильно злился – не отхватил же он Йену голову, в конце концов.
Что ж, добрый знак.
Жеребец был вполне на это способен: его здоровенные зубы перекусывали молодые деревья, Йен свидетель.
– Я прошу прощения, – промолвил Йен, обращаясь к ним обоим. – Я бы сказал, Валин, что не хотел тебя обидеть или оскорбить, но это было бы неправдой. Я именно хотел ударить, уязвить побольнее, хотел ранить твои чувства – просто потому, что мне самому больно и я сбит с толку. Я был неправ, и я прошу прощения.
Важно, чтобы оба они поверили – по крайней мере важно для самого Йена. Он полагал, что заслужил уважение коня-аса, хотя как добиться его приязни, Йен и понятия не имел. И Йен был благодарен Валину за предупреждение, которое тот доставил, а еще он проникся уважением к храбрости цверга.
Это важно…
Кольцо Харбарда с болезненной силой запульсировало у него на пальце: раз, другой, третий…
Валин выпрямился, вытирая тыльной стороной ладони свою удивленную сморщенную физиономию. Сильвертоп перестал неодобрительно коситься и фыркать. Постукивая копытами по камню, он дошел до каменного корыта, наполненного неизвестной Йену разновидностью зерна, и, не торопясь, принялся с шумом его поглощать.
Все это время лодыжка болела не переставая, но Йен заставил себя не обращать внимания. Теперь, сопя от боли, юноша оперся о деревянную бочку и осторожно сполз на холодный каменный пол. Наклонился вперед и задрал брючину.
Он поранился не так сильно, как опасался, но все же довольно основательно: и носок, и кроссовка успели пропитаться кровью.
Носок – ерунда, а вот кроссовке замены здесь не найти. Может, кровь отмоется. А если не отмоется, кроссовка сгниет изнутри и пойдет на выброс.
Валин, неизменно преданный Валин, уже был рядом, с аптечкой первой помощи в толстых руках.
– Прошу тебя, о почтенный, друг друга Отца Вестри, прошу тебя, объясни неуклюжему увальню, что надо сделать со всем этим, чтобы облегчить твою боль.
В аптечке было несколько шприцев с лекарствами – на каждом наклейка, на иглы надеты зеленые пластиковые наконечники, чтобы сохранить их стерильными.
Проклятие. Меньше всего Йену хотелось просить Фрейю исцелить его рану, но, черт, как же больно, а отуплять себя димеролом и вистарилом сейчас не годится. Хотя соблазн велик.
Йен начал перебирать шприцы – интересно, что такое атропин? – пока не наткнулся на шприц с наклейкой «Лидокаин – использовать для обезболивания поврежденной области, когда требуется зашить небольшие раны. Необходимо все стерилизовать!!!». Йен снял с иглы колпачок, брызнул немного прозрачной жидкости на саму рану, а затем сделал несколько уколов вокруг раны – было так больно, что на глазах выступили слезы.
Йен не знал, через какое время скажется лидокаин, но, согласно законам Мерфи, если он попытается использовать кольцо Харбарда, чтобы убедить себя самого, что рана не болит, либо кольцо – как всегда – на него не подействует, либо его действия хватит лишь…
Кольцо сильно сжало палец один раз.
Лодыжка перестала болеть.
Можно подумать, нажали выключатель.
Робко, осторожно Йен прикоснулся к ране кончиком пальца. Чувствительность не исчезла, но боли не было. Йен не знал, через какое время должен подействовать лидокаин, но уж по крайней мере через пару минут, не раньше…
Не так быстро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40