Эндрю подозревал, что те военные, кем он больше всего восхищался — Хэнкок, Кирни и Чемберлен, — испытывали то же самое. Просто об этом было не принято говорить, поскольку такие чувства были недостойны истинного джентльмена и христианина.
На короткий миг, пользуясь укрывающей его темнотой, Эндрю подумал, как бедна была бы его жизнь, если бы он не знал этого наслаждения — наблюдать, как на поле сражения разворачивается фронт в целую милю длиной, как вспышки снарядов высвечивают трепещущие в дыму знамена и вымпелы, как целая армия с громкими криками вступает в битву, танцует в обнимку со смертью и ускользает из ее зловещих объятий. Только в непосредственной близости от гибели он чувствовал себя живым.
Кин постарался прогнать эти мысли, устыдившись минутной слабости. Боль былых потерь охватила его душу. В памяти возникло видение, так долго преследовавшее его: поле боя, брат Джонни, на глазах превращающийся в скелет, призрак смерти. Эндрю не мог помочь Джонни, как не мог вернуть ни одного из павших солдат 35-го полка, которым командовал, или из русских, погибших с тех пор, как он появился в этом мире. «Боже правый, сколько людей я погубил своими ошибками? — подумал он. — А скольким еще суждено погибнуть из-за моего решения убить Джубади?»
Эндрю знал, что его ждут и за ним наблюдают, как бывало всегда, когда он замолкал и погружался в размышления. Он вздохнул и оглянулся через плечо, прищурившись из-за холодных дождевых струй, хлеставших по лицу.
Пэт уловил молчаливый упрек, но ничего не сказал. По его взгляду Эндрю понял, что непрекращающиеся сражения, а больше всего судьба Ганса, оставили в душе ирландца неизгладимый след. Кину слишком часто приходилось видеть такой взгляд. Глаза сорокалетних мужчин и восемнадцатилетних мальчишек были одинаково старыми. Так случилось и с Готорном, и с большинством остальных мальчиков, мгновенно повзрослевших на войне. Они превратились в профессиональных солдат, не представлявших себе мир без войн, без армий, без убийств и без редких мгновений восторга во время битвы. А в Калине говорил голос потомственного крестьянина, сложившийся на протяжении пятидесяти поколений. Он никогда не сможет стать настоящим солдатом. В этом состояло вечное противоречие между воинами, готовыми на все ради победы, и крестьянами, наблюдавшими, как рушится их мир при появлении солдат. Душа русского крестьянина коренилась в земле; отними ее, и люди станут постепенно умирать.
С тех пор как была прорвана линия обороны на Потомаке, Калина и его народ гнал вперед страшный призрак врага. Именно ощущение близкой опасности подвигло их на эвакуацию всего населения и вывоз машин и оборудования, необходимых для продолжения войны. Но рано или поздно последствия пережитого шока скажутся, и тогда-то и начнутся проблемы. Эндрю предстоит решить эти проблемы, и как можно скорее, пока орда мерков остановлена смертью Джубади. У него есть только тридцать дней, а потом мерки двинутся за ними. Ему придется поднять против врага всю страну и сражаться с удвоенной яростью, потому что первую схватку они проиграли.
Еще труднее будет убедить людей, что они все-таки могут победить, и не просто выиграть сражение, но уничтожить мерков и вернуться домой. Но это обязательно надо сделать, иначе все последующие битвы приведут только к окончательному поражению. Если русские уйдут в Рим, все промышленные предприятия будут окончательно потеряны, а без фабрик, без пороха, пуль и ружей, определяющих ход современной войны, с Республикой Русь будет покончено. Оставшиеся русские превратятся в вечных странников, бегущих впереди орды.
Несколько недель потребуется на восстановление фабрик, оборудование которых сейчас перевозилось на грузовых платформах на восток. И даже тогда они смогут выпускать только три четверти прежнего объема продукции. Между тем необходимо возместить потери боеприпасов после проигранной кампании. Два новых корпуса, проходящих подготовку под руководством Готорна, нуждаются в оружии, боеприпасах и продовольствии. Надо выиграть время. Каждый день прибавляет силы русской армии, а мерки понемногу слабеют. Каждый день бесконечно дорог. Все и всегда зависит от времени, а оно достигается дорогой ценой. Жертва, принесенная 35-м Мэнским полком под Геттисбергом, дала 1-му корпусу пятнадцать минут, позволив уйти из-под обстрела. Промедление в войне с тугарами, проигранная кампания на Потомаке — за любой выигрыш во времени приходилось платить драгоценными человеческими жизнями и материальными ресурсами.
— По крайней мере, у нас остался Кев, маленький уголок Руси, откуда можно будет начать все сначала, — нарушил затянувшееся молчание Эмил, пытаясь ободрить Калина.
— Мы сможем удержать его? — почти умоляюще спросил Калин, глядя на Эндрю.
— Мы попытаемся, — ответил тот, но в его голосе явственно слышалась неуверенность.
Кин не мог сейчас заставить себя раскрыть перед Калином мрачные перспективы, осознанные им в эти дни. Даже с учетом имеющейся у них тридцатидневной отсрочки, баланс сил складывался не в их пользу. Защищая Кев, пришлось бы удерживать врага слишком широким фронтом, и прорыв был неминуем. Кеву суждено было стать еще одной жертвой ради выигрыша во времени.
Молния на мгновение ослепила Калина, но он упорно смотрел в глаза Эндрю, надеясь услышать что-то еще. Эндрю молчал и не отводил взгляда, как бы умоляя его не настаивать на откровениях, по крайней мере сейчас.
Буря усиливалась, под порывами ледяного ветра дождевые струи летели над землей почти горизонтально.
— Черт побери, Эндрю, — проворчал Эмил. — Я не для того спасал тебя от тифа, чтобы ты умер от пневмонии. Ради Бога, заходи в вагон, тогда мы сможем тронуться с места.
— Да, пора двигаться, — согласился Калин. Кивнув Эндрю, он тщетно попытался улыбнуться и вошел внутрь.
Эндрю обернулся к Пэту.
— Мы вряд ли остановимся, пока не дойдём до самого Сангроса, до ворот Рима, а может быть и дальше, напряженным голосом заговорил Пэт.
— Вполне вероятно, — согласился Эндрю. — Хорошенькую войну мы здесь затеяли, — продолжал Пэт. — Наверняка она войдет в учебники истории.
— Ты поедешь с нами? — спросил Эндрю, не зная, что сказать в ответит на грубоватую прямоту друга.
— Все мое имущество на другом поезде; кроме того, я предпочитаю отступать со своими ребятами. Увидимся утром в Кеве.
Пэт собрался отсалютовать, но Эндрю остановил его, подошел ближе и протянул руку.
— Пэт, ты сегодня здорово отличился. Благодаря твоим усилиям мы смогли спастись. Вы мастерски воевали, как Пэп Томас у Чикамуги.
На этот раз О’Дональд не обрадовался похвале; он серьезно посмотрел в глаза Эндрю.
— Знаешь, раньше, в самом начале, все это было похоже на игру. Ты думал, а я сражался. Буйный выпивоха-ирландец.
Голос Пэта дрогнул.
— Теперь, после того что случилось с Гансом... — Пэт помолчал, подбирая нужные слова. — Я хочу, чтобы ты знал, что бы ты ни задумал, я с тобой, Эндрю Лоуренс Кин. Что бы ни случилось, я с тобой, черт побери.
Растроганный Эндрю не мог заставить себя выпустить руку Пэта. Он горячо пожал ладонь и молча кивнул в знак благодарности. Пэт шагнул назад, отдал честь и растворился в темноте.
— Будь я проклят! — вмешался Эмил. — Дожив до сорока лет, он наконец-то повзрослел.
Эндрю кивнул, на его лице появилась слабая улыбка.
— Вы с ним как Шерман и Грант, — продолжал Эмил.
— Мы называли Гранта мясником, — сказал Эндрю, глядя в глаза доктора.
Эмил промолчал, почувствовав в словах друга упрек.
Эндрю взглянул вдоль пути. Рядом с ординарцем, стоявшим достаточно далеко, чтобы не подслушивать разговоров, но в пределах видимости, на случай, если он понадобится, виднелась еще одна фигура. Кэтлин подошла поздороваться.
— Что ты здесь делаешь, черт побери? — раздраженно спросил Эндрю.
Он был вынужден находиться в самом центре этой сумятицы по долгу службы, но его нисколько не радовало, что его жена тоже здесь.
— Стараюсь распределить по вагонам тех несчастных, которые могут погибнуть, если мы им не поможем, — ответила она, подойдя ближе и сняв с него очки, чтобы вытереть их краем влажного платья. — Я посадила ту пожилую пару с внуками на твоем месте. В нашем вагоне разместилась еще дюжина беженцев; твои офицеры согласились ехать стоя.
Эндрю хотел было возразить — мальчики из его штаба должны были хоть немного отдохнуть, — но не стал этого делать, представив себе насквозь промокших беженцев в штабном вагоне. Скорее он согласился бы пойти пешком, нежели выгнать их.
— За это я тебя и люблю, — сказал он, наклоняясь, чтобы поцеловать Кэтлин в лоб, пока она водружала на место его очки, которые протирала.
Он помог жене забраться в вагон, а Эмил протянул руку Эндрю, чтобы тот не поскользнулся на мокрых ступеньках.
— Отправляйте поезд! — крикнул Эмил, свесившись с подножки.
Тормозной кондуктор, стоявший рядом с ординарцем, заторопился к паровозу, на бегу подняв свой дымивший фонарь и размахивая им взад и вперед. Через несколько секунд прозвучал резкий свисток, еле слышный в раскатах грома. Пол вагона дернулся под ногами Эндрю. Медленно набирая ход, состав прокатился мимо станции. На соседнем пути стоял поезд Пэта. В горящих факелов и вспышек молний было видно, что открытые вагоны забиты солдатами; даже на крышах вагонов сгрудились насквозь промокшие люди. Эта грустная картина усиливала тягостное впечатление, которое оставляла колонна беженцев, продолжавших брести на восток вдоль путей.
— Выигранная битва навевает муть ли не такую же меланхолию, что и проигранная, — проговорил Эмил.
— Веллингтон, насколько я помню свой предмет, — отозвался Эндрю.
Эмил кивнул.
— Хотя Веллингтону никогда не приходилось наблюдать такого зрелища, — продолжил он.
— Веллингтон никогда не терпел такого сокрушительного поражения, — сказал Эндрю. — Даже в Испании.
— Зато ты обеспечил нам необходимую передышку. — Эмил старался, чтобы его слова прозвучали жизнерадостно.
— Но какой ценой? — прошептал Эндрю.
— Ты имеешь в виду беднягу Юрия? — спросил Эмил. — Он стал мертвецом, когда мерки взяли его в плен, еще двадцать лет назад. Ты дал ему возможность с честью кончить свою жизнь, и он воспользовался ею. Не вини себя за эту жертву.
— Меня беспокоит не его гибель, доктор, — глухо произнес Эндрю.
— Тогда что? — спросил Эмил, придвигаясь ближе и чувствуя огонь, сжигающий душу его друга.
— Пленники, — ответил Эндрю после долгого напряженного молчания. — Карфагеняне и все прочие, кто, подобно Юрию, живет в орде.
— А что с ними?
— Около пятидесяти тысяч карфагенян, оставшихся в живых, плюс еще тысяч сто человек, а может, и больше, — произнес Эндрю, пристально глядя на запад, будто надеясь увидеть этих несчастных.
Эмил ждал, не решаясь задать вопрос.
— Как только мерки сожгут тело Джубади, все до одного будут принесены в жертву. Юрий рассказал мне об этом обычае. Я получил тридцать дней, а сто пятьдесят тысяч человек поплатятся за это своими жизнями.
— Гамилькар знает об этом? — спросил Эмил.
— Скоро узнает, — ответил Эндрю.
— Да поможет ему Бог.
— Да поможет ему Бог, — шепотом повторил Эндрю. — И Боже, прости меня, поскольку больше никто не сможет меня простить.
Кэтлин обняла его дрожащими руками, стараясь найти успокаивающие слова и сознавая, что мысль об изначальной обреченности пленных вряд ли облегчит его душу. Она прижалась головой к пустому рукаву его мундира и расплакалась, впервые за долгие годы.
Эндрю, почти не чувствуя ее близости, наблюдал, как последние огни станции растворяются в темноте.
— Друг мой, уже поздно.
Тамука тронул Хулагара за плечо, но тот не пошевелился.
Ты не обязан здесь оставаться, — сказал Тамука.
Хулагар не ответил.
Тамука, носитель щита кар-карта Вуки, сына Джубади, подошел ближе и опустился на колени рядом с Хулагаром. Вокруг стояла тишина, нарушаемая лишь ритмичным боем больших барабанов, имитирующих стук сердца. Этот бой не стихнет в течение тридцати дней, пока для Джубади не настанет время последней скачки к вечным небесам. Это была первая из тридцати ночей — ночь безмолвной скорби, когда духи предков плывут над лагерем в волнах тишины. Не было слышно ни вечерней болтовни перед закатом солнца, ни песен прославленных певцов, ни хвастливых рассказов у тысяч костров по всему стойбищу. В эту ночь духи предков собирались вокруг жилища кар-карта.
Просторная золотая юрта освещалась единственной висящей в центре лампой, которая отбрасывала тусклый свет на обнаженное тело Джубади, бывшего кар-карта меркской орды.
Весь лагерь был погружен во тьму, горела лишь единственная лампа скорби. От ее слабого, неверного пламени взметнется к небу погребальный костер и унесет с собой душу Джубади. И только после того, как огонь уничтожит останки тела Джубади, новый кар-карт вернет огонь погребального костра своим подданным, и он сохранится в кострах племени до той поры, пока не настанет очередь кар-карта Вуки вознестись к небесам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57