— Тебе никогда не доводилось видеть убойных ям и погребального костра кар-карта.
Буллфинч промолчал.
— А Кин знал, к чему это приведет?
— Я не могу отвечать за полковника, сэр.
— Если он знал, что убийство на тридцать дней остановит орду, то должен был знать и все остальное, — предположил Элазар.
Гамилькар кивнул. Затем он отвернулся и подошел к орудийному порту. В подступающих сумерках с трудом угадывались стены Суздаля. Ни в городе, ни на окрестных холмах не было видно огней. Только барабаны продолжали неумолчный стук... Когда они умолкнут, прервется жизнь всех пленников до единого.
— Это очень печально, — произнес Буллфинч, подойдя к Гамилькару. — Но ваши люди были обречены на смерть уже в тот момент, когда были захвачены в плен. Всем им грозила смерть рано или поздно.
— Тебе легко говорить, — прошептал Гамилькар, обернувшись к офицеру. — Год назад пропала моя жена, и вполне вероятно, она тоже в плену у мерков. Возможно, впрочем, что она давно погибла, и я молю Баалка, чтобы так и было. Но она могла остаться в живых и сейчас обречена слушать гул барабанов, зная, что это означает. Поверь мне, янки, всем людям в этом мире известно, что значит такой барабанный бой, что последует за смертью кар-карта от рук скота.
— Мне очень жаль, сэр. Я не знал.
— Кин знал.
Гамилькар смотрел в лицо Буллфинча, не в силах продолжать из-за душившего его гнева.
— Сожалею, сэр. Я бы хотел, чтобы нашелся другой выход.
— Твои сожаления ничего не изменят. Если бы вы здесь не появились, наша жизнь текла бы по-старому. Мерки весной ушли бы на запад. Двое из десяти моих людей погибли бы, но остальные продолжали бы жить в мире еще двадцать лет. А сколько людей погибло в войнах, которые развязали вы, проклятые янки? Я слышал, половина русских! А теперь они лишились и своей страны.
— Но они сохранили свою свободу, — возразил Буллфинч, но в словах его не было убежденности. Гамилькар презрительно фыркнул:
— Слабое утешение. Особенно если вспомнить, что вскоре мерки двинутся вперед и их будет вести чувство мести. Они сметут вас с пути, как ураган разметает пыль с дороги, а потом ворвутся в Рим. Вы обречены на поражение, и убийство Джубади — всего лишь отчаянная попытка отсрочить неизбежный конец. А мой народ? — Голос Гамилькара зазвенел от сдерживаемой ярости. — Наши люди не хотели этой войны, и я не хотел ее. Это вы пришли и разрушили нашу жизнь. Как ты думаешь, что будет с нами, когда все это кончится?
— Мы все в одинаковом положении. Война между людьми и ордами рано или поздно должна была начаться.
— Тогда, черт побери, лучше было не спешить. Кромвель был прав. Он хотел, чтобы орда прошла, и тогда у нас было бы в запасе двадцать лет, чтобы подготовиться. Я думаю, он не оставлял этого замысла, даже когда напал на вас в прошлом году. Он хотел оттянуть время, зная, что орда пройдет дальше.
— Обстоятельства заставили нас действовать по-другому, — ответил Буллфинч, ощутив укол совести при воспоминании о том, как поддался на уговоры Готорна, произнесшего страстную речь против намерений Кромвеля, когда все это только начиналось. Буллфинч тогда не задумывался о возможных последствиях, он не мог и предположить, что дело зайдет настолько далеко и именно ему придется сообщать карфагенянину о неминуемой гибели сотен тысяч его соотечественников.
У Кина не хватило духа рассказать мне о своем безумстве, — холодно заметил Гамилькар.
— О его намерениях не знал никто, — сообщил Буллфинч, испытывая приступ гнева из-за необходимости оправдывать действия полковника. — Не были посвящены ни Марк, ни Калин. Если бы замысел стал известен заранее, ничего бы не вышло.
Буллфинч не был полностью уверен в истинности своих слов. В конце концов, план, возможно, и обсуждался. Но он подозревал, что из соображений секретности Эндрю спланировал это в одиночку. И было еще одно подозрение — полковник не мог взвалить такую ответственность на кого-то другого, он решил нести это бремя на своих плечах.
Гамилькар положил руку на край порта, еще хранивший тепло жаркого дня.
— Может, вы что-нибудь выпьете, сэр? — сочувственно предложил Буллфинч.
Гамилькар отрицательно покачал головой и поискал глазами одного из своих помощников, ожидавших на палубе.
— Ссадите с корабля суздальских механиков, и пусть наши люди займут их места. Мы отплываем немедленно.
Ничего не понимающий Буллфинч молча ждал, пока Гамилькар повернется к нему.
— Военный корабль «Антьетам» с этого момента принадлежит мне, — спокойно пояснил Гамилькар.
— Этот корабль принадлежит суздальскому флоту, — едва сдерживая гнев, возразил Буллфинч. — Вы получили его во временное пользование, чтобы эвакуироваться вместе со своими людьми.
— Теперь он мой, — с нажимом в голосе настаивал Гамилькар.
— Сэр, я не могу позволить вам завладеть судном.
— Тогда попробуй меня остановить. Гамилькар, готовый в любой момент выхватить меч, не сводил взгляда с Буллфинча.
— Сэр, вы можете меня убить — я не способен противостоять вам в схватке один на один, — но я не могу позволить вам захватить один из кораблей суздальского флота.
«Да, надо признать, мальчик обладает немалым мужеством», — подумал Гамилькар.
— Конечно, мы можем сразиться. И я тебя убью, а твои люди застрелят меня прежде, чем я доберусь до своего корабля, — произнес он. — Или же ты можешь даже дать мне уйти, а потом разыграть морское сражение, но такой спектакль доставит немалое удовольствие меркам. Как бы то ни было, я забираю корабль.
— Но зачем он вам?
— Чтобы вернуться домой, — сухо произнес карфагенянин. — Как только закончится траур, мерки в порыве мести или бантаги с юга накинутся на Карфаген, да и на остальных тоже, пока не истребят всех людей в этом мире. Я хочу добраться до дома. Отныне это только ваша война. Меня она больше не касается.
— Но сорок тысяч ваших соотечественников спасаются от преследования в нашей стране, — запальчиво возразил Буллфинч. — Мы предоставили им убежище, несмотря на то, что вы сражались против нас.
— Вы угрожаете им?
Буллфинч вздохнул и покачал головой.
— Наш уговор остается в силе. Полковник Кин обещал убежище вам и вашим людям. Он сдержит слово, даже в случае вашего дезертирства.
Гамилькар удовлетворенно кивнул.
— По крайней мере, в этом отношении вы проявите благородство. Если вы не пошлете против нас свои корабли, я не стану нападать первым. «Антьетам» не будет сражаться против вас, если вы сдержите свои обещания и дадите нам спокойно уйти. Но с войной для нас покончено. Я направляюсь домой, чтобы постараться спасти все, что еще возможно спасти.
Буллфинч испытующе посмотрел на Гамилькара.
Забирайте корабль. Я не буду вам мешать, — тихо произнес он после долгой паузы.
Гамилькар молча повернулся и протиснулся в порт.
— Но не ждите от нас помощи после всего этого, — не сдержал своего раздражения Буллфинч.
Гамилькар помедлил, потом оглянулся.
— Я на это никогда и не рассчитывал.
Глава 2
Чак Фергюсон догнал двинувшийся состав, схватился за поручни и вспрыгнул на подножку. Его ноги мелькнули в нескольких дюймах от вращающихся колес локомотива. Чак забрался в кабину паровоза. Машинист, пожилой Суздалец, выглядевший как истинный железнодорожник, вплоть до замасленной спецовки и фуражки, посмотрел на молодого изобретателя и укоризненно покачал головой.
— Наилучший способ лишиться ног, если поскользнешься, — спокойно проворчал он, давая знак кочегару налить чашку горячего чая.
Поезд въехал на мост через реку Сангрос, и стук колес превратился в гулкий грохот. Чак взял предложенную чашку с обжигающим чаем и высунулся в окно вагона, посматривая на реку, бегущую в тридцати футах внизу. По реке сплавлялся плот из грубо отесанных бревен. Плотовщики сидели верхом на бревнах и при помощи весел пытались маневрировать в быстро текущей воде, направляясь к восточному берегу реки.
У кромки воды сновало несколько рабочих, заканчивавших погрузку предыдущей партии леса. Они развязывали плоты и втаскивали бревна на старые платформы, передвигавшиеся по узкоколейке запряженными в них быками. Временно проложенная линия железной дороги, отходя от берега, сворачивала на восток, к окраине города Испания, где раскинулось целое море наскоро построенных бараков для прибывающих завтра десяти тысяч рабочих и их семей. Бревна, доставляемые с берега, предназначались для постройки укреплений. — Тебя ведь зовут Андре Ильявич, не так ли?
Машинист усмехнулся и кивнул.
— Этот состав везет оборудование оружейного завода? — снова спросил Чак.
— Оно самое.
Чак кивнул, отхлебнул чая и благодарно улыбнулся кочегару, протянувшему черными от сажи руками ломоть хлеба с сыром. Он хотел было спросить, откуда взялись такие деликатесы, но благоразумно промолчал. Не стоит задавать лишних вопросов. Он уже заглянул в тендерный вагон и заметил там целое семейство, расположившееся на поленнице: пожилая пара и мать с пятью ребятишками. Еда скорее всего была своеобразной платой за проезд. Такой обмен устраивал обе стороны.
Это моя невестка с детьми и ее родители, — извиняющимся тоном произнес кочегар.
Гражданским беженцам было запрещено ездить на локомотиве или в тендерном вагоне, но это правило частенько нарушалось.
— Все в порядке, — успокоил его Чак, и кочегар облегченно вздохнул.
— А где сейчас ее муж — твой брат, если я правильно понял?
— Он в 1-м Вазимском полку 2-го корпуса. Они были в арьергарде.
— Сумели благополучно выбраться?
— Судя по последним сведениям, с ним все в порядке; легкое ранение, но ничего серьезного.
— Она умеет готовить?
— Превосходно, — ответил кочегар и махнул рукой женщине, чтобы та подошла поближе.
Чак вовсе не стремился выслушивать их рассказ. У каждого была своя история, приготовленная на тот случай, если подвернется шанс доехать до Рима на поезде. Чак улыбнулся женщине и жестом попросил ее помолчать. В ее глазах таилось опасение, что он может прогнать их с поезда и отослать обратно в Кев за нарушение правил. Фергюсон порылся в кармане и вытащил бланк приказа. Написав несколько слов, он протянул женщине листок бумаги.
— Это пропуск, дающий право тебе и твоей семье оставаться в поезде. Вы с матерью будете приняты на фабрику в качестве поварих. Твой отец тоже сможет работать, так что оставайтесь в вагоне, пока твой родственник не даст знать, что вам делать дальше.
Женщина разразилась потоком благодарностей, но Чак легонько потрепал ее по плечу и отвернулся, как будто забыв о ее существовании. Кочегар тоже пытался поблагодарить его, но Чак не стал слушать и высунулся в окно. Хотя Джон Майна, гений логистики, похоже, считал железную дорогу чуть ли не своей собственностью, Чак Фергюсон придерживался мнения, что раз именно он все это придумал, то дорога была в первую очередь его детищем, и старался завербовать побольше «своих» людей. Этот человек не забудет оказанной услуги, а в ближайшие пару недель Чак будет остро нуждаться в добром отношении большинства окружающих и хотя бы в малой толике снисходительности со стороны некоторых.
— Но этот поезд должен развернуться в Испании и отправляться обратно в Кев, — заметил Андрей Ильич, чувствуя что-то неладное в последних словах Чака.
— Всего лишь небольшое отклонение от маршрута, — произнес Чак, стараясь не выдать своего волнения.
— Это спутает все расписание.
— Я сам несу за это ответственность.
— Людям генерала Майны это не понравится. Поезд должен отправиться в Кев завтра в шесть сорок пять утра.
— Я же сказал, что все улажу, — резко оборвал его Чак.
Машинист понял, что лучше не спорить, и отвернулся.
Поезд пересек Сангрос и находился теперь на территории Римского государства; граница была обозначена столбом, увенчанным орлом и пучком прутьев ликтора — символами недавно образованной республики. Стрелочник в свободно развевающейся тунике крестьянина, еще год назад бывший рабом и трудившийся на полях своего хозяина, поднял над головой зеленую дощечку в знак того, что перегон свободен.
Поезд свернул на боковой путь. Слева показались контуры мощного бастиона, а справа — железнодорожная станция Испания. На вокзале столпились сотни беженцев, прибывших сюда накануне и теперь ожидавших поезда до Рима, конечной цели своего путешествия. У стены здания, построенного из известняка и порядком закопченного, был поставлен длинный грубо сколоченный стол. Позади расположилось стояло с полдюжины кипящих котлов, за которыми присматривали несколько беспрерывно болтающих женщин — римлянок, русских и даже карфагенянок. Языковые различия ничуть не мешали их разговорам. Рядом с котлами лежала кучка овощей, похожих на картофель — или, по крайней мере, называвшихся картофелем в этом мире, а также останки антилопы. Длинная очередь беженцев терпеливо ожидала пищи.
Чаку доводилось слышать о беспорядках, возникающих при распределении пищи, но, как ни странно, на железнодорожных станциях с дисциплиной проблем не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Буллфинч промолчал.
— А Кин знал, к чему это приведет?
— Я не могу отвечать за полковника, сэр.
— Если он знал, что убийство на тридцать дней остановит орду, то должен был знать и все остальное, — предположил Элазар.
Гамилькар кивнул. Затем он отвернулся и подошел к орудийному порту. В подступающих сумерках с трудом угадывались стены Суздаля. Ни в городе, ни на окрестных холмах не было видно огней. Только барабаны продолжали неумолчный стук... Когда они умолкнут, прервется жизнь всех пленников до единого.
— Это очень печально, — произнес Буллфинч, подойдя к Гамилькару. — Но ваши люди были обречены на смерть уже в тот момент, когда были захвачены в плен. Всем им грозила смерть рано или поздно.
— Тебе легко говорить, — прошептал Гамилькар, обернувшись к офицеру. — Год назад пропала моя жена, и вполне вероятно, она тоже в плену у мерков. Возможно, впрочем, что она давно погибла, и я молю Баалка, чтобы так и было. Но она могла остаться в живых и сейчас обречена слушать гул барабанов, зная, что это означает. Поверь мне, янки, всем людям в этом мире известно, что значит такой барабанный бой, что последует за смертью кар-карта от рук скота.
— Мне очень жаль, сэр. Я не знал.
— Кин знал.
Гамилькар смотрел в лицо Буллфинча, не в силах продолжать из-за душившего его гнева.
— Сожалею, сэр. Я бы хотел, чтобы нашелся другой выход.
— Твои сожаления ничего не изменят. Если бы вы здесь не появились, наша жизнь текла бы по-старому. Мерки весной ушли бы на запад. Двое из десяти моих людей погибли бы, но остальные продолжали бы жить в мире еще двадцать лет. А сколько людей погибло в войнах, которые развязали вы, проклятые янки? Я слышал, половина русских! А теперь они лишились и своей страны.
— Но они сохранили свою свободу, — возразил Буллфинч, но в словах его не было убежденности. Гамилькар презрительно фыркнул:
— Слабое утешение. Особенно если вспомнить, что вскоре мерки двинутся вперед и их будет вести чувство мести. Они сметут вас с пути, как ураган разметает пыль с дороги, а потом ворвутся в Рим. Вы обречены на поражение, и убийство Джубади — всего лишь отчаянная попытка отсрочить неизбежный конец. А мой народ? — Голос Гамилькара зазвенел от сдерживаемой ярости. — Наши люди не хотели этой войны, и я не хотел ее. Это вы пришли и разрушили нашу жизнь. Как ты думаешь, что будет с нами, когда все это кончится?
— Мы все в одинаковом положении. Война между людьми и ордами рано или поздно должна была начаться.
— Тогда, черт побери, лучше было не спешить. Кромвель был прав. Он хотел, чтобы орда прошла, и тогда у нас было бы в запасе двадцать лет, чтобы подготовиться. Я думаю, он не оставлял этого замысла, даже когда напал на вас в прошлом году. Он хотел оттянуть время, зная, что орда пройдет дальше.
— Обстоятельства заставили нас действовать по-другому, — ответил Буллфинч, ощутив укол совести при воспоминании о том, как поддался на уговоры Готорна, произнесшего страстную речь против намерений Кромвеля, когда все это только начиналось. Буллфинч тогда не задумывался о возможных последствиях, он не мог и предположить, что дело зайдет настолько далеко и именно ему придется сообщать карфагенянину о неминуемой гибели сотен тысяч его соотечественников.
У Кина не хватило духа рассказать мне о своем безумстве, — холодно заметил Гамилькар.
— О его намерениях не знал никто, — сообщил Буллфинч, испытывая приступ гнева из-за необходимости оправдывать действия полковника. — Не были посвящены ни Марк, ни Калин. Если бы замысел стал известен заранее, ничего бы не вышло.
Буллфинч не был полностью уверен в истинности своих слов. В конце концов, план, возможно, и обсуждался. Но он подозревал, что из соображений секретности Эндрю спланировал это в одиночку. И было еще одно подозрение — полковник не мог взвалить такую ответственность на кого-то другого, он решил нести это бремя на своих плечах.
Гамилькар положил руку на край порта, еще хранивший тепло жаркого дня.
— Может, вы что-нибудь выпьете, сэр? — сочувственно предложил Буллфинч.
Гамилькар отрицательно покачал головой и поискал глазами одного из своих помощников, ожидавших на палубе.
— Ссадите с корабля суздальских механиков, и пусть наши люди займут их места. Мы отплываем немедленно.
Ничего не понимающий Буллфинч молча ждал, пока Гамилькар повернется к нему.
— Военный корабль «Антьетам» с этого момента принадлежит мне, — спокойно пояснил Гамилькар.
— Этот корабль принадлежит суздальскому флоту, — едва сдерживая гнев, возразил Буллфинч. — Вы получили его во временное пользование, чтобы эвакуироваться вместе со своими людьми.
— Теперь он мой, — с нажимом в голосе настаивал Гамилькар.
— Сэр, я не могу позволить вам завладеть судном.
— Тогда попробуй меня остановить. Гамилькар, готовый в любой момент выхватить меч, не сводил взгляда с Буллфинча.
— Сэр, вы можете меня убить — я не способен противостоять вам в схватке один на один, — но я не могу позволить вам захватить один из кораблей суздальского флота.
«Да, надо признать, мальчик обладает немалым мужеством», — подумал Гамилькар.
— Конечно, мы можем сразиться. И я тебя убью, а твои люди застрелят меня прежде, чем я доберусь до своего корабля, — произнес он. — Или же ты можешь даже дать мне уйти, а потом разыграть морское сражение, но такой спектакль доставит немалое удовольствие меркам. Как бы то ни было, я забираю корабль.
— Но зачем он вам?
— Чтобы вернуться домой, — сухо произнес карфагенянин. — Как только закончится траур, мерки в порыве мести или бантаги с юга накинутся на Карфаген, да и на остальных тоже, пока не истребят всех людей в этом мире. Я хочу добраться до дома. Отныне это только ваша война. Меня она больше не касается.
— Но сорок тысяч ваших соотечественников спасаются от преследования в нашей стране, — запальчиво возразил Буллфинч. — Мы предоставили им убежище, несмотря на то, что вы сражались против нас.
— Вы угрожаете им?
Буллфинч вздохнул и покачал головой.
— Наш уговор остается в силе. Полковник Кин обещал убежище вам и вашим людям. Он сдержит слово, даже в случае вашего дезертирства.
Гамилькар удовлетворенно кивнул.
— По крайней мере, в этом отношении вы проявите благородство. Если вы не пошлете против нас свои корабли, я не стану нападать первым. «Антьетам» не будет сражаться против вас, если вы сдержите свои обещания и дадите нам спокойно уйти. Но с войной для нас покончено. Я направляюсь домой, чтобы постараться спасти все, что еще возможно спасти.
Буллфинч испытующе посмотрел на Гамилькара.
Забирайте корабль. Я не буду вам мешать, — тихо произнес он после долгой паузы.
Гамилькар молча повернулся и протиснулся в порт.
— Но не ждите от нас помощи после всего этого, — не сдержал своего раздражения Буллфинч.
Гамилькар помедлил, потом оглянулся.
— Я на это никогда и не рассчитывал.
Глава 2
Чак Фергюсон догнал двинувшийся состав, схватился за поручни и вспрыгнул на подножку. Его ноги мелькнули в нескольких дюймах от вращающихся колес локомотива. Чак забрался в кабину паровоза. Машинист, пожилой Суздалец, выглядевший как истинный железнодорожник, вплоть до замасленной спецовки и фуражки, посмотрел на молодого изобретателя и укоризненно покачал головой.
— Наилучший способ лишиться ног, если поскользнешься, — спокойно проворчал он, давая знак кочегару налить чашку горячего чая.
Поезд въехал на мост через реку Сангрос, и стук колес превратился в гулкий грохот. Чак взял предложенную чашку с обжигающим чаем и высунулся в окно вагона, посматривая на реку, бегущую в тридцати футах внизу. По реке сплавлялся плот из грубо отесанных бревен. Плотовщики сидели верхом на бревнах и при помощи весел пытались маневрировать в быстро текущей воде, направляясь к восточному берегу реки.
У кромки воды сновало несколько рабочих, заканчивавших погрузку предыдущей партии леса. Они развязывали плоты и втаскивали бревна на старые платформы, передвигавшиеся по узкоколейке запряженными в них быками. Временно проложенная линия железной дороги, отходя от берега, сворачивала на восток, к окраине города Испания, где раскинулось целое море наскоро построенных бараков для прибывающих завтра десяти тысяч рабочих и их семей. Бревна, доставляемые с берега, предназначались для постройки укреплений. — Тебя ведь зовут Андре Ильявич, не так ли?
Машинист усмехнулся и кивнул.
— Этот состав везет оборудование оружейного завода? — снова спросил Чак.
— Оно самое.
Чак кивнул, отхлебнул чая и благодарно улыбнулся кочегару, протянувшему черными от сажи руками ломоть хлеба с сыром. Он хотел было спросить, откуда взялись такие деликатесы, но благоразумно промолчал. Не стоит задавать лишних вопросов. Он уже заглянул в тендерный вагон и заметил там целое семейство, расположившееся на поленнице: пожилая пара и мать с пятью ребятишками. Еда скорее всего была своеобразной платой за проезд. Такой обмен устраивал обе стороны.
Это моя невестка с детьми и ее родители, — извиняющимся тоном произнес кочегар.
Гражданским беженцам было запрещено ездить на локомотиве или в тендерном вагоне, но это правило частенько нарушалось.
— Все в порядке, — успокоил его Чак, и кочегар облегченно вздохнул.
— А где сейчас ее муж — твой брат, если я правильно понял?
— Он в 1-м Вазимском полку 2-го корпуса. Они были в арьергарде.
— Сумели благополучно выбраться?
— Судя по последним сведениям, с ним все в порядке; легкое ранение, но ничего серьезного.
— Она умеет готовить?
— Превосходно, — ответил кочегар и махнул рукой женщине, чтобы та подошла поближе.
Чак вовсе не стремился выслушивать их рассказ. У каждого была своя история, приготовленная на тот случай, если подвернется шанс доехать до Рима на поезде. Чак улыбнулся женщине и жестом попросил ее помолчать. В ее глазах таилось опасение, что он может прогнать их с поезда и отослать обратно в Кев за нарушение правил. Фергюсон порылся в кармане и вытащил бланк приказа. Написав несколько слов, он протянул женщине листок бумаги.
— Это пропуск, дающий право тебе и твоей семье оставаться в поезде. Вы с матерью будете приняты на фабрику в качестве поварих. Твой отец тоже сможет работать, так что оставайтесь в вагоне, пока твой родственник не даст знать, что вам делать дальше.
Женщина разразилась потоком благодарностей, но Чак легонько потрепал ее по плечу и отвернулся, как будто забыв о ее существовании. Кочегар тоже пытался поблагодарить его, но Чак не стал слушать и высунулся в окно. Хотя Джон Майна, гений логистики, похоже, считал железную дорогу чуть ли не своей собственностью, Чак Фергюсон придерживался мнения, что раз именно он все это придумал, то дорога была в первую очередь его детищем, и старался завербовать побольше «своих» людей. Этот человек не забудет оказанной услуги, а в ближайшие пару недель Чак будет остро нуждаться в добром отношении большинства окружающих и хотя бы в малой толике снисходительности со стороны некоторых.
— Но этот поезд должен развернуться в Испании и отправляться обратно в Кев, — заметил Андрей Ильич, чувствуя что-то неладное в последних словах Чака.
— Всего лишь небольшое отклонение от маршрута, — произнес Чак, стараясь не выдать своего волнения.
— Это спутает все расписание.
— Я сам несу за это ответственность.
— Людям генерала Майны это не понравится. Поезд должен отправиться в Кев завтра в шесть сорок пять утра.
— Я же сказал, что все улажу, — резко оборвал его Чак.
Машинист понял, что лучше не спорить, и отвернулся.
Поезд пересек Сангрос и находился теперь на территории Римского государства; граница была обозначена столбом, увенчанным орлом и пучком прутьев ликтора — символами недавно образованной республики. Стрелочник в свободно развевающейся тунике крестьянина, еще год назад бывший рабом и трудившийся на полях своего хозяина, поднял над головой зеленую дощечку в знак того, что перегон свободен.
Поезд свернул на боковой путь. Слева показались контуры мощного бастиона, а справа — железнодорожная станция Испания. На вокзале столпились сотни беженцев, прибывших сюда накануне и теперь ожидавших поезда до Рима, конечной цели своего путешествия. У стены здания, построенного из известняка и порядком закопченного, был поставлен длинный грубо сколоченный стол. Позади расположилось стояло с полдюжины кипящих котлов, за которыми присматривали несколько беспрерывно болтающих женщин — римлянок, русских и даже карфагенянок. Языковые различия ничуть не мешали их разговорам. Рядом с котлами лежала кучка овощей, похожих на картофель — или, по крайней мере, называвшихся картофелем в этом мире, а также останки антилопы. Длинная очередь беженцев терпеливо ожидала пищи.
Чаку доводилось слышать о беспорядках, возникающих при распределении пищи, но, как ни странно, на железнодорожных станциях с дисциплиной проблем не было.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57