Все так же благополучно выбрались. Встретили новые подразделения, шедшие к Грозному.
— И вот мы встретились здесь с вами, в этом вагоне, — заключил Сергей. — В Москве-то что говорят о нашей войне?
В Москве трагедия всячески замалчивалась. Масштабы войны, потери среди военных и гражданских старательно сглаживались.
— Ни хрена не знают в этой Москве ни о чем, — ответил я. — Всем все равно. Новогодние праздники, гулянки. То, что здесь происходит, мало кого волнует.
— Что, всем начхать?
— Ну, я не видел, по крайней мере, чтобы кто-то бегал по Москве с озабоченным видом. Так… балагурят чего-то по телеку, но ведь никто ж и не знает, чем тут все обернулось. Ваши генералы все скрывают.
— Скоты!
Мы выпили.
— А сейчас чем занимаетесь? — спросил я.
— Трупы собираем. Своих. Они ведь до сих пор лежат на этих улицах.
Тут я спросил как бы между прочим, словно меня это не очень-то интересует:
— А о «Блуждающих огнях» ничего не слышали?
Офицеры переглянулись:
— Кто это?
— Ну, такое подразделение…
— Откуда? Чье?
— В Таджикистане краем уха слышал про такой спецназ. Вот и подумал, может, их сюда тоже прислали?
— Нет, с такими не сталкивались…
— Остальные как воюют? Я видел много подразделений внутренних войск. Снуют по дорогам, как заводные зайцы с ключиком в заднице.
— От этих вояк мы вообще офигеваем! — засмеялись вокруг.
— А чего такое?
— Наши солдатики, как займут какой-нибудь магазин или палатку, сразу продукты ищут, пожрать чего. Тут кока-колу ящиками таскали. Я вон даже в одной аптеке нашел несколько коробок женьшеня в капсулах. Очень вкусно.
— А вэвэшники чего?
— Они сразу — телевизоры, видики! Тащат вагонами. Короче, грабежом занимаются. Охренели совсем. Ковры таскают, технику, сервизы, ничем не гнушаются. А как воевать — то хрен кого из них найдешь. Говорят, мол, всегда в прикрытии должны стоять. Ты еще увидишь тут жопу в алмазах или небо — как тебе больше нравится. Сам все поймешь.
Теперь пришла наша очередь рассказывать. Как жизнь в Москве? Какие там порядки, как нам работается журналистами, видим ли мы этих гребаных правителей? Скакали с темы на тему, разбавляли водку трофейным женьшенем и травили анекдоты.
Я приехал на войну в бронежилете. Офицеры стали хохмить, предлагая испытать его на прочность:
— Давай пальнем! В редакции героем станешь!
— А вдруг пробьет? Хрен я потом расскажу о вас в Москве.
— Ну, тогда сними, а мы по нему пальнем.
— А если опять же пробьет? Меня тогда спросят, а ты почему живой? Бронежилет на вытянутых руках носил?
— А вообще-то хреновый у тебя броник, — сказал Сергей.
— Какой дали, — говорю.
— Так он не твой? Надо тебе другой подыскать. Более прочный.
— Давай, — соглашаюсь.
Перед тем как лечь спать, мы договорились, что завтра они возьмут нас с собой в Грозный. Собирать убитых. Там же мы сможем повидать тех, кто сейчас на передовой.
Трещали в печке поленья. Молодой солдат, чумазый, в оборванной форме, присматривал за огнем и поминутно клевал носом. Ворочаясь под бушлатом, я прокручивал в голове услышанное. Представлял себе, как бы я себя повел, если бы оказался в этом котле? Думал, что ожидает нас завтра. И мне хотелось, чтобы завтра не наступило никогда. Над вагончиком прокатывалась туда-сюда волнами артиллерийская канонада, и пулеметные очереди с треском распарывали ночь.
Глава 20
Утром на двух БМП и одном «Урале» наша маленькая ватага покатила в Грозный. Грохот взрывов и выстрелов не прекращался ни на минуту. Мы с Шаховым стали привыкать к этим звукам.
В одном из переулков, не доезжая сотни метров до перекрестка, бронегруппа остановилась. Из-за домов дробно сыпались звуки боя.
Рядом с нами оказался окопчик, в котором тупо ходил кругами всеми покинутый часовой. В отличие от остальных бойцов — чумазых, одетых как попало, — этот боец был в шинели, автомат держал за спиной, вверх торчал штык-нож. Ну, просто-таки часовой военного продовольственного склада из мирной глубинки.
Наши попрыгали с брони. Нам с фотографом приказали остаться. БМП сразу же разъехались по разным сторонам улицы и изготовились к бою. Как дурак, я сидел на башне БМП, точно тополь на Плющихе, и глазел по сторонам. Мой одиночный идиотизм не мог мне подсказать, что я смотрюсь великолепной мишенью.
Кравченко с группой побежал к часовому, спросить про обстановку. Но тот только руками развел и снова, как заводной, заходил кругами. Группа разделилась и нырнула в соседний двор. Они хотели дворами выйти на другую сторону перекрестка.
Я проводил взглядом убегающую в развалины группу Кравченко. Потом принялся изучать окрестности.
Тут я почувствовал, что на меня кто-то смотрит. Огляделся. Никого. Часовой все так же ходит кругами. Взгляд заскользил по крышам, и на одной из них я увидел снайпера. Он изучал меня в оптический прицел. Размышляя о том, чей это может быть снайпер, я достал из кармана сигарету, закурил, выпустил дым и помахал ему рукой. Он отвлекся от окуляра, помахал мне в ответ и снова припал к оптическому прицелу.
Интересно, чей это стрелок? Наш или боевик? Я снова посмотрел на снайпера. Он по-прежнему изучал меня в окуляр.
Ну, фиг ли с ним сделаешь? Если это боевик, то мне все равно кранты. Я уже от него никуда не денусь. Если наш — пусть разглядывает, мне не жалко. Надо, наверное, не подавать виду, что ты его боишься. Я демонстративно отвернулся от него, точно он меня больше не интересовал, и стал разглядывать другие крыши. Наконец из двора показалась наша группа. Я хотел крикнуть, что на крыше снайпер, но когда посмотрел в его сторону, крыша уже опустела.
Кравченко энергично замахал нам рукой, чтобы мы бежали к нему. БМП устремилась по улице следом. Мы выскочили на перекресток, свернули вправо — и я оторопел. Через каждые двадцать-тридцать метров — остовы сгоревших танков и БМП. Башни танков валялись чуть ли не в ста метрах от корпуса. И трупы, трупы, трупы. Везде. Невозможно шагу ступить, чтобы не наткнуться на убитого. Мы стремглав бежали вдоль улицы. БМП вышла на середину и развернула ствол в сторону кирпичного забора. За ним находился какой-то завод. И там шла отчаянная перестрелка.
— Бегом! — крикнул Кравченко. — Не останавливаться! Держаться за БМП!
Мы рванули по улице что есть мочи. И тут я понял, какой я богохульник. Я молился Богу вперемешку с матом. Над головой то и дело слышался посвист пуль. Несколько таких шальных выбило над нашими головами кирпичную пыль из стены дома.
— Стой! — крикнул мне Кравченко и показал на солдата. Пуля угодила тому в лицо. Он лежал на спине, раскинув руки. На нем был новенький бронежилет.
— Скорее снимай, я подожду! — Кравченко присел с автоматом на изготовку.
— Что снимать? — Я стоял как дурной.
— Бронежилет, идиот, снимай!
— Я… я не могу!
— Вот мля! Бежим тогда, не хрен тут околачиваться!
Мы снова рванули по улице. По стенам домов ударили дождиком пули.
Мы подбежали к пролому в кирпичном заборе. Здесь уже притаились на корточках офицеры из нашей группы. За забором бешено вертелась перестрелка. Ухали взрывы гранат.
— Кто там? — спросил я.
— А фиг его знает! Иди, спроси, мы, так и быть, подождем, — хихикнули офицеры. — Если чо, зови на помощь.
Я промолчал.
— Раз не хочешь идти, — продолжил офицер-приколист, — тогда надо туда фуйнуть. И посмотрим, что случится.
Он уже достал гранату, как тут из подъезда позади нас выскочила группа в грязно-белом ментовском камуфляже и сферических касках.
— Не стреляйте! — заорали они. — Там наши духов по заводу гоняют!
— Вы кто?
— Мы из Софринской бригады.
— Тут ваши земляки из Москвы, — показал на нас Сергей.
Но нашим подмосковным софринцам было по фиг. Глянули мельком и стали обсуждать что-то с офицерами.
Обстановка оказалась сумбурной. Как таковой линии фронта не было. Бои шли повсюду. Зачастую один дом или двор принадлежали федералам, а соседний — боевикам. Мы оказались между двумя зонами, которые контролировали боевики. Впереди софринцы вышибали с завода противника. Отходить можно было только по той же дороге, по которой приехали. Вполне возможно, что боевики тоже об этом знают или скоро узнают. Значит, могут сомкнуть кольцо у нас в тылу и устроить нам при отходе засаду.
Подкатили наши БМП с «Уралом». Сразу стало людно. Помимо экипажей и десанта из бээмпэшек, на улицу высыпали горожане — из каких-то немыслимых щелей посреди развалин. Поднимались из подвалов и окружали технику. Люди всех возрастов и национальностей. В руках сумки, жестяные банки, пластиковые бутылки. Женщины, старики, дети подходили к машинам — и солдаты отливали им керосин в доморощенную тару, доставали коробки с консервами, делились лекарствами.
Мне так и не удалось ни с кем из них толком переговорить. Грозненцы отвечали односложно и, узнав, что я журналист, поскорее отходили. С таким же успехом я мог представляться эфэсбэшником.
— Немудрено, — прокомментировал один из офицеров. — Среди них есть наводчик от боевиков. Они его знают, но никогда не выдадут. Боятся. Они не только с тобой не хотят говорить. Я сейчас отведу тебя к одному человеку, он тебе такое понарасскажет.
Мы зашли за БМП. Нужный человек, подполковник, отдирал примерзший труп солдата «кошкой» на веревке:
— Минируют трупы, суки! Вот и приходится сначала зацеплять его «кошкой», потом в сторонке дергать за веревку.
А насчет здешней некоммуникабельности… Кадык у него заходил вверх-вниз.
— Знаешь, парень, — сказал он мне, — я тут мать свою встретил. Кинулся к ней, а она сделала вид, что мы с ней не знакомы. Зашла за машину, я за ней. Она мне говорит: «Сынок, не называй меня мамой, а то меня боевики убьют». Хотел забрать ее, но она отказалась. Не могу, говорит, бросить друзей по подвалу…
Подполковник отвернулся и крикнул солдатам, чтобы помогли отнести труп в машину.
Мой напарник безостановочно фотографировал. Его кадры, где видно, как собаки до костей обглодали трупы, облетели потом весь мир.
Собаки жрали все, до чего могли добраться: съедали, например, лицо, но шлемофон при этом не трогали. Жуть! Розовый череп с пустыми глазницами в шлемофоне. Или съедали обгоревшего танкиста, оставляя нетронутыми сапоги. Скелет в сапогах. (Уже весной наши солдаты с голодухи отстреливали этих самых бродячих собак и ели.)
Меня особенно поразил убитый танкист. Перед смертью он пытался выбраться из башни горящего танка, но был насквозь прошит в спину выстрелом из РПГ-7. Взрыватель не сработал. Танкист так и застыл, опершись руками на край люка, с торчащей из груди гранатой. С ним долго возились, потому что сперва надо было достать гранату, которая могла взорваться в любой момент.
Глядя на танки и БМП, из которых гранатометные выстрелы сделали дуршлаг, я понял, что боевики запаслись гранатометами под самую крышу. Откуда столько оружия у них? Ведь одна граната от РПГ-7 дороже цинка патронов?
— Звездец, да? — Рядом очутился незнакомый мне офицер.
— Ужас! Я об этом буду орать на всех углах!
— А трупы наших ребят и раненых наших эти скоты раздевают догола и подвешивают в окнах. А сами из-за них стреляют по нам.
— Нет!
— Да. Михалыч! — позвал военный. — Ты был на последнем выходе, подтверди.
Офицер Михалыч подтвердил:
— Лично видел. При штурме Совмина, в президентском дворце — такая же фигня. Так что пиши смело, не бойся. Эти скоты еще и не на такое способны.
Я еще раз пообещал, что при первом же звонке в редакцию, когда буду зачитывать материал, обязательно об этом расскажу. (Забегая вперед, замечу, что пообещал зря. Главный редактор запретил это печатать, заявив, по словам моих друзей, что я сижу пьяный в какой-нибудь гостинице Моздока и сочиняю омерзительные сказки.)
Мне потом часто вспоминался убитый старший лейтенант, судя по петлицам — из артиллеристов. Кавказской внешности, он лежал у забора, раскинув руки, смотрел мертвыми глазами в небо и счастливо улыбался во все свои золотые зубы. Когда мне в очередной раз приходилось неприятно объясняться со своим журналистским начальством по военным вопросам, я всегда почему-то вспоминал эту его улыбку. Он словно говорил мне: «Да забей ты болт на этих подонков! Кому ты объясняешь? Жирным ублюдкам, которые сидят в бане с девками? Они ж послали нас умирать, а сами отмазывают своих сыновей-отморозков от армии и при этом поливают нас, погибших, грязью! Так что не траться на унизительные объяснения. Просто живи и наслаждайся. Чтобы не было потом стыдно и умереть, когда придется». «Да, — соглашаюсь я с ним мысленно. — Я постараюсь».
Закоченевшие трупы складывали в «Урал». Но сначала, как я уже говорил, к каждому убитому прицепляли «кошку», отходили за броню или просто приседали и, дергая за веревку, переворачивали труп. На этот раз подложенных гранат не было. Мы с Сергеем помогали грузить погибших. Но большей частью старались поговорить с военными. Я знал, что после этого выхода они все разойдутся по своим подразделениям и хрен потом кого из них найдешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
— И вот мы встретились здесь с вами, в этом вагоне, — заключил Сергей. — В Москве-то что говорят о нашей войне?
В Москве трагедия всячески замалчивалась. Масштабы войны, потери среди военных и гражданских старательно сглаживались.
— Ни хрена не знают в этой Москве ни о чем, — ответил я. — Всем все равно. Новогодние праздники, гулянки. То, что здесь происходит, мало кого волнует.
— Что, всем начхать?
— Ну, я не видел, по крайней мере, чтобы кто-то бегал по Москве с озабоченным видом. Так… балагурят чего-то по телеку, но ведь никто ж и не знает, чем тут все обернулось. Ваши генералы все скрывают.
— Скоты!
Мы выпили.
— А сейчас чем занимаетесь? — спросил я.
— Трупы собираем. Своих. Они ведь до сих пор лежат на этих улицах.
Тут я спросил как бы между прочим, словно меня это не очень-то интересует:
— А о «Блуждающих огнях» ничего не слышали?
Офицеры переглянулись:
— Кто это?
— Ну, такое подразделение…
— Откуда? Чье?
— В Таджикистане краем уха слышал про такой спецназ. Вот и подумал, может, их сюда тоже прислали?
— Нет, с такими не сталкивались…
— Остальные как воюют? Я видел много подразделений внутренних войск. Снуют по дорогам, как заводные зайцы с ключиком в заднице.
— От этих вояк мы вообще офигеваем! — засмеялись вокруг.
— А чего такое?
— Наши солдатики, как займут какой-нибудь магазин или палатку, сразу продукты ищут, пожрать чего. Тут кока-колу ящиками таскали. Я вон даже в одной аптеке нашел несколько коробок женьшеня в капсулах. Очень вкусно.
— А вэвэшники чего?
— Они сразу — телевизоры, видики! Тащат вагонами. Короче, грабежом занимаются. Охренели совсем. Ковры таскают, технику, сервизы, ничем не гнушаются. А как воевать — то хрен кого из них найдешь. Говорят, мол, всегда в прикрытии должны стоять. Ты еще увидишь тут жопу в алмазах или небо — как тебе больше нравится. Сам все поймешь.
Теперь пришла наша очередь рассказывать. Как жизнь в Москве? Какие там порядки, как нам работается журналистами, видим ли мы этих гребаных правителей? Скакали с темы на тему, разбавляли водку трофейным женьшенем и травили анекдоты.
Я приехал на войну в бронежилете. Офицеры стали хохмить, предлагая испытать его на прочность:
— Давай пальнем! В редакции героем станешь!
— А вдруг пробьет? Хрен я потом расскажу о вас в Москве.
— Ну, тогда сними, а мы по нему пальнем.
— А если опять же пробьет? Меня тогда спросят, а ты почему живой? Бронежилет на вытянутых руках носил?
— А вообще-то хреновый у тебя броник, — сказал Сергей.
— Какой дали, — говорю.
— Так он не твой? Надо тебе другой подыскать. Более прочный.
— Давай, — соглашаюсь.
Перед тем как лечь спать, мы договорились, что завтра они возьмут нас с собой в Грозный. Собирать убитых. Там же мы сможем повидать тех, кто сейчас на передовой.
Трещали в печке поленья. Молодой солдат, чумазый, в оборванной форме, присматривал за огнем и поминутно клевал носом. Ворочаясь под бушлатом, я прокручивал в голове услышанное. Представлял себе, как бы я себя повел, если бы оказался в этом котле? Думал, что ожидает нас завтра. И мне хотелось, чтобы завтра не наступило никогда. Над вагончиком прокатывалась туда-сюда волнами артиллерийская канонада, и пулеметные очереди с треском распарывали ночь.
Глава 20
Утром на двух БМП и одном «Урале» наша маленькая ватага покатила в Грозный. Грохот взрывов и выстрелов не прекращался ни на минуту. Мы с Шаховым стали привыкать к этим звукам.
В одном из переулков, не доезжая сотни метров до перекрестка, бронегруппа остановилась. Из-за домов дробно сыпались звуки боя.
Рядом с нами оказался окопчик, в котором тупо ходил кругами всеми покинутый часовой. В отличие от остальных бойцов — чумазых, одетых как попало, — этот боец был в шинели, автомат держал за спиной, вверх торчал штык-нож. Ну, просто-таки часовой военного продовольственного склада из мирной глубинки.
Наши попрыгали с брони. Нам с фотографом приказали остаться. БМП сразу же разъехались по разным сторонам улицы и изготовились к бою. Как дурак, я сидел на башне БМП, точно тополь на Плющихе, и глазел по сторонам. Мой одиночный идиотизм не мог мне подсказать, что я смотрюсь великолепной мишенью.
Кравченко с группой побежал к часовому, спросить про обстановку. Но тот только руками развел и снова, как заводной, заходил кругами. Группа разделилась и нырнула в соседний двор. Они хотели дворами выйти на другую сторону перекрестка.
Я проводил взглядом убегающую в развалины группу Кравченко. Потом принялся изучать окрестности.
Тут я почувствовал, что на меня кто-то смотрит. Огляделся. Никого. Часовой все так же ходит кругами. Взгляд заскользил по крышам, и на одной из них я увидел снайпера. Он изучал меня в оптический прицел. Размышляя о том, чей это может быть снайпер, я достал из кармана сигарету, закурил, выпустил дым и помахал ему рукой. Он отвлекся от окуляра, помахал мне в ответ и снова припал к оптическому прицелу.
Интересно, чей это стрелок? Наш или боевик? Я снова посмотрел на снайпера. Он по-прежнему изучал меня в окуляр.
Ну, фиг ли с ним сделаешь? Если это боевик, то мне все равно кранты. Я уже от него никуда не денусь. Если наш — пусть разглядывает, мне не жалко. Надо, наверное, не подавать виду, что ты его боишься. Я демонстративно отвернулся от него, точно он меня больше не интересовал, и стал разглядывать другие крыши. Наконец из двора показалась наша группа. Я хотел крикнуть, что на крыше снайпер, но когда посмотрел в его сторону, крыша уже опустела.
Кравченко энергично замахал нам рукой, чтобы мы бежали к нему. БМП устремилась по улице следом. Мы выскочили на перекресток, свернули вправо — и я оторопел. Через каждые двадцать-тридцать метров — остовы сгоревших танков и БМП. Башни танков валялись чуть ли не в ста метрах от корпуса. И трупы, трупы, трупы. Везде. Невозможно шагу ступить, чтобы не наткнуться на убитого. Мы стремглав бежали вдоль улицы. БМП вышла на середину и развернула ствол в сторону кирпичного забора. За ним находился какой-то завод. И там шла отчаянная перестрелка.
— Бегом! — крикнул Кравченко. — Не останавливаться! Держаться за БМП!
Мы рванули по улице что есть мочи. И тут я понял, какой я богохульник. Я молился Богу вперемешку с матом. Над головой то и дело слышался посвист пуль. Несколько таких шальных выбило над нашими головами кирпичную пыль из стены дома.
— Стой! — крикнул мне Кравченко и показал на солдата. Пуля угодила тому в лицо. Он лежал на спине, раскинув руки. На нем был новенький бронежилет.
— Скорее снимай, я подожду! — Кравченко присел с автоматом на изготовку.
— Что снимать? — Я стоял как дурной.
— Бронежилет, идиот, снимай!
— Я… я не могу!
— Вот мля! Бежим тогда, не хрен тут околачиваться!
Мы снова рванули по улице. По стенам домов ударили дождиком пули.
Мы подбежали к пролому в кирпичном заборе. Здесь уже притаились на корточках офицеры из нашей группы. За забором бешено вертелась перестрелка. Ухали взрывы гранат.
— Кто там? — спросил я.
— А фиг его знает! Иди, спроси, мы, так и быть, подождем, — хихикнули офицеры. — Если чо, зови на помощь.
Я промолчал.
— Раз не хочешь идти, — продолжил офицер-приколист, — тогда надо туда фуйнуть. И посмотрим, что случится.
Он уже достал гранату, как тут из подъезда позади нас выскочила группа в грязно-белом ментовском камуфляже и сферических касках.
— Не стреляйте! — заорали они. — Там наши духов по заводу гоняют!
— Вы кто?
— Мы из Софринской бригады.
— Тут ваши земляки из Москвы, — показал на нас Сергей.
Но нашим подмосковным софринцам было по фиг. Глянули мельком и стали обсуждать что-то с офицерами.
Обстановка оказалась сумбурной. Как таковой линии фронта не было. Бои шли повсюду. Зачастую один дом или двор принадлежали федералам, а соседний — боевикам. Мы оказались между двумя зонами, которые контролировали боевики. Впереди софринцы вышибали с завода противника. Отходить можно было только по той же дороге, по которой приехали. Вполне возможно, что боевики тоже об этом знают или скоро узнают. Значит, могут сомкнуть кольцо у нас в тылу и устроить нам при отходе засаду.
Подкатили наши БМП с «Уралом». Сразу стало людно. Помимо экипажей и десанта из бээмпэшек, на улицу высыпали горожане — из каких-то немыслимых щелей посреди развалин. Поднимались из подвалов и окружали технику. Люди всех возрастов и национальностей. В руках сумки, жестяные банки, пластиковые бутылки. Женщины, старики, дети подходили к машинам — и солдаты отливали им керосин в доморощенную тару, доставали коробки с консервами, делились лекарствами.
Мне так и не удалось ни с кем из них толком переговорить. Грозненцы отвечали односложно и, узнав, что я журналист, поскорее отходили. С таким же успехом я мог представляться эфэсбэшником.
— Немудрено, — прокомментировал один из офицеров. — Среди них есть наводчик от боевиков. Они его знают, но никогда не выдадут. Боятся. Они не только с тобой не хотят говорить. Я сейчас отведу тебя к одному человеку, он тебе такое понарасскажет.
Мы зашли за БМП. Нужный человек, подполковник, отдирал примерзший труп солдата «кошкой» на веревке:
— Минируют трупы, суки! Вот и приходится сначала зацеплять его «кошкой», потом в сторонке дергать за веревку.
А насчет здешней некоммуникабельности… Кадык у него заходил вверх-вниз.
— Знаешь, парень, — сказал он мне, — я тут мать свою встретил. Кинулся к ней, а она сделала вид, что мы с ней не знакомы. Зашла за машину, я за ней. Она мне говорит: «Сынок, не называй меня мамой, а то меня боевики убьют». Хотел забрать ее, но она отказалась. Не могу, говорит, бросить друзей по подвалу…
Подполковник отвернулся и крикнул солдатам, чтобы помогли отнести труп в машину.
Мой напарник безостановочно фотографировал. Его кадры, где видно, как собаки до костей обглодали трупы, облетели потом весь мир.
Собаки жрали все, до чего могли добраться: съедали, например, лицо, но шлемофон при этом не трогали. Жуть! Розовый череп с пустыми глазницами в шлемофоне. Или съедали обгоревшего танкиста, оставляя нетронутыми сапоги. Скелет в сапогах. (Уже весной наши солдаты с голодухи отстреливали этих самых бродячих собак и ели.)
Меня особенно поразил убитый танкист. Перед смертью он пытался выбраться из башни горящего танка, но был насквозь прошит в спину выстрелом из РПГ-7. Взрыватель не сработал. Танкист так и застыл, опершись руками на край люка, с торчащей из груди гранатой. С ним долго возились, потому что сперва надо было достать гранату, которая могла взорваться в любой момент.
Глядя на танки и БМП, из которых гранатометные выстрелы сделали дуршлаг, я понял, что боевики запаслись гранатометами под самую крышу. Откуда столько оружия у них? Ведь одна граната от РПГ-7 дороже цинка патронов?
— Звездец, да? — Рядом очутился незнакомый мне офицер.
— Ужас! Я об этом буду орать на всех углах!
— А трупы наших ребят и раненых наших эти скоты раздевают догола и подвешивают в окнах. А сами из-за них стреляют по нам.
— Нет!
— Да. Михалыч! — позвал военный. — Ты был на последнем выходе, подтверди.
Офицер Михалыч подтвердил:
— Лично видел. При штурме Совмина, в президентском дворце — такая же фигня. Так что пиши смело, не бойся. Эти скоты еще и не на такое способны.
Я еще раз пообещал, что при первом же звонке в редакцию, когда буду зачитывать материал, обязательно об этом расскажу. (Забегая вперед, замечу, что пообещал зря. Главный редактор запретил это печатать, заявив, по словам моих друзей, что я сижу пьяный в какой-нибудь гостинице Моздока и сочиняю омерзительные сказки.)
Мне потом часто вспоминался убитый старший лейтенант, судя по петлицам — из артиллеристов. Кавказской внешности, он лежал у забора, раскинув руки, смотрел мертвыми глазами в небо и счастливо улыбался во все свои золотые зубы. Когда мне в очередной раз приходилось неприятно объясняться со своим журналистским начальством по военным вопросам, я всегда почему-то вспоминал эту его улыбку. Он словно говорил мне: «Да забей ты болт на этих подонков! Кому ты объясняешь? Жирным ублюдкам, которые сидят в бане с девками? Они ж послали нас умирать, а сами отмазывают своих сыновей-отморозков от армии и при этом поливают нас, погибших, грязью! Так что не траться на унизительные объяснения. Просто живи и наслаждайся. Чтобы не было потом стыдно и умереть, когда придется». «Да, — соглашаюсь я с ним мысленно. — Я постараюсь».
Закоченевшие трупы складывали в «Урал». Но сначала, как я уже говорил, к каждому убитому прицепляли «кошку», отходили за броню или просто приседали и, дергая за веревку, переворачивали труп. На этот раз подложенных гранат не было. Мы с Сергеем помогали грузить погибших. Но большей частью старались поговорить с военными. Я знал, что после этого выхода они все разойдутся по своим подразделениям и хрен потом кого из них найдешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43