Что мы вскоре и сделаем, когда начнется рубка и выдерживание дуба.
Которин размышлял. Он был знающим человеком.
— Да, вы правы, господин. Озисмийские дубы — и если условия будут такими же непредсказуемыми, какими они, к сожалению, бывают, то умнее все сделать заранее.
— Раз так, — сказал ему Грациллоний, — то в этом месяце мне надо посетить Аквилон и обсудить разные дела, вроде отношений с Римом. Я могу поднять вопрос еще и о лесоматериале.
Которин быстро, обеспокоено вздохнул.
— Господин, вы оставите Ис при… сложившихся обстоятельствах?
— Эта поездка будет недолгой. Я вернусь к тому времени, когда нужно будет встать на очередной Дозор.
Сильное желание нарастало внутри Грациллония — уехать, прочь, хоть ненадолго, куда-то, где не имели власти боги Иса.
Глава одиннадцатая
I
Прошло два года с тех пор, как он в последний раз видел Апулея Верона, когда трибун приезжал в Ис, и четыре с тех пор, как последний раз был в Аквилоне. Они переписывались, но редко. Писателем Грациллоний не был, и к тому же приходилось следить за словами, в случае если письмо попадет не в те руки. Въехав в город, он заметил новые сооружения, более наполненные и шумные улицы и на верфи несколько каботажных судов, несмотря на позднее время года. Вдали от берега страна выглядела еще более процветающей и ухоженной, чем раньше. Какой позор, если все это будет утрачено, подумал он.
Распустив на квартиры эскорт и отдав Фавония на попечение Админия, он пешком направился к дому Апулея. Толпа кругом увеличивалась, люди его узнавали и приветствовали, дух радушия почти преодолел его одиночество. Вести обгоняли, и Апулей лично ждал в дверях. Они крепко пожали друг другу руки.
— Как здорово тебя увидеть снова, — сказал трибун куда с большей теплотой, чем обычно вкладывал в свою интонацию. Он еще поседел, и линия волос отодвинулась еще дальше, но на прекрасно высеченных чертах не было ни капли вялости. — Давай, входи. — Он сделал рабу знак взять багаж, который нес за королем исанский моряк.
Они вошли в атрий. Его украшали все те же строгие цветочные мотивы, если не считать, что одна стена была переделана; теперь стебли и цветы обвивали символы Христа. Еще Грациллоний заметил, что хотя туника на Апулее все еще была из хорошей шерстяной ткани, аккуратно сшита и тщательно почищена, ей не хватало былой яркости и элегантности.
— Надеюсь, ты останешься на несколько дней и нормально отдохнешь, — сказал хозяин. — Ты выглядишь ужасно уставшим. Путешествие было трудным?
— Не совсем, — ответил Грациллоний. — В сущности, освежающим. Но ты должен был понять по моему письму, что мне надо поговорить с тобой о важных вещах, хотя и не сказал, о каких. Мы…
Из внутренней двери выбежал десятилетний мальчик и торопливо направился по мозаичному полу.
— О, сэр, вы здесь! — крикнул он. Апулей, улыбаясь, поднял руку.
— Тихо, Саломон, — укорил он его. — Где манеры? Грациллоний осклабился.
— Воины и впредь будут ходить в атаку, — сказал он, — если ты остался тем же, как описывал мне тебя в Исе твой отец. Но осторожность, всегда тем не менее нужна осторожность. В этот мой приезд мы с тобой можем немного поупражняться со щитом, ты и я. — Он обожал парнишку. Неожиданно, точно камень в горле, он ощутил, насколько этот сын Апулея мог бы походить на его собственного сына, которого никогда не подарят ему даже девять девятерых галликен. Саломон распахнул голубые глаза.
— Вы привезли мне щит? — выпалил он.
— Стыдно, — сказал его отец. — Жадность это грех, к тому же дикость.
— Не хочу подрывать ваш авторитет, — сказал Грациллоний, — но мне пришло в голову, что парень, должно быть, перерос тот меч, что я подарил ему в прошлый раз, и ему пора ознакомиться с новым оружием. Позже, Саломон. А как остальные члены семьи?
— В превосходном здравии, с Божьей милостью, — ответил Апулей. — Верания должна была уйти с матерью на базар. Они скоро вернутся. Может, мы тем временем тебя разместим? Саломон, вернись на занятия. Сегодня вечером я жду лучших ответов, чем вчера, когда я спрошу тебя про Ливию, или же завтра для тебя не будет экскурсии на ферму. — Он взял Грациллония под локоть. — Идем. Вино ждет, но сначала раб, чтобы помыть тебе ноги.
Грациллонию церемония казалась бессмысленной, раз он приехал верхом обутый, но он давно не использовал старомодные обычаи других людей. К тому же теплая вода, вытирающие руки, а затем тапочки, успокаивали. Ему хотелось стул со спинкой и неразбавленного вина, в полной книг комнате, куда отвел бы его Апулей, но подобные вещи были приняты только в Исе.
Перед тем как выпить, трибун перекрестился. Такого раньше не бывало.
— Не хочешь вкратце рассказать, что тебя привело? — спросил он. — Если же нет, то нам есть о чем вспомнить. Но высказавшись, ты, может быть, получишь облегчение.
— Расскажу, — согласился Грациллоний. — Но, как ты уже догадался, не самое приятное. Знаю, что ты идешь в ногу за пределами Арморики. Вот почему я пришел за твоими мыслями и, может быть, за помощью.
— Давай, опиши ситуацию так, как ты ее видишь. Что Грациллоний и сделал, тщательно подбирая слова и говоря только по сути. Дахут и остальные, нет, об этом он говорить не мог. Если молва дошла и сюда, то Апулей был достаточно чуток, чтобы об этом не упоминать. Вся история повергла бы его в шок, а Грациллонию было необходимо его спокойствие, логика Евклида. Кроме того, как это касалось Рима?
Под конец слушатель кивнул, зажал подбородок в горсть и пристально смотрел в окно на бледное осеннее небо, где на непокорных порывах ветра летели грачи, и пробормотал:
— Почти то, чего я и ожидал. Я уже думал над проблемой — в сущности, с тех пор как услышал про скандальное дело франков — расспрашивал разных людей. Конечно, нам стоит подольше об этом поговорить, но думаю, я знаю, что тебе посоветовать.
— Ну? — воскликнул Грациллоний. — Прости. — Он залпом выпил. Это было ренийское, приторно сладкое. Король немного удивился, что обратил на это внимание, раньше он не замечал.
— Скажу лучше прямо, — немного с трудом произнес Апулей. — У тебя мало шансов получить в Лугдуне справедливый приговор. У твоих врагов в Туроне есть связи, которых тебе не хватает; и, можешь быть уверен, они приведут убедительные факты того, что твое владение Исом привело к губительному влиянию. Ты планируешь обращаться шаг за шагом, пока не дойдешь до августа — что ж, между нами, как ты сам понял Стилихон. Это будет ошибкой. Ошибка может продлить рассмотрение дела еще на два-три года, во время которых тебе нужно будет часто ездить лично, чтобы защищать себя самому, сначала здесь, потом там. Такие отлучки ослабят твое положение в Исе. Ты можешь потерять контроль над событиями, либо туда будут совать нос. О… да случиться может что угодно. К примеру, Стилихон не так всемогущ, каким он кажется. Неожиданно свергались и большие люди, чем он; или же Бог его призовет из этого мира. Не откладывай.
Грациллоний заглянул в светло-карие глаза. Его пробрала дрожь.
— У тебя есть для меня совет.
— Мы должны проблему изучить, — предупредил Апулей. — Тем не менее я думаю, мы добьемся куда большего. Отправь письмо прямо к Стилихону. Я помогу тебе его составить и вместе с ним отправлю еще и свое, даже если моя рекомендация ничего не стоит. Куда весомее было бы письмо от епископа Мартина, которое мы, думаю, добудем, и, возможно, от других влиятельных арморикцев.
— Мы не замышляем заговор за спиной Глабрио. Ты сообщаешь ему о своих действиях тогда, когда уже будет слишком поздно, чтобы он смог их каким-то образом остановить или отправить курьера, который прибудет раньше твоего. Тогда у него не будет ни оснований жаловаться на то, что против него плетут интриги, ни причин вызывать тебя в Лугдун. Ты точно так же можешь присутствовать на слушании в Тревероруме, но рассмотрение не затянется на месяцы, когда от Стилихона придет ответ. Даст то Бог, чтобы это было исключено из дела.
— Стилихона, вероятно, не так просто найти, — сказал Грациллоний, больше оттого, что хотел разложить все по полочкам. — Поскольку он все время ездит, следя за империей в целом.
Апулей кивнул.
— Как плотник на тонущем корабле, что кидается чинить, когда в бурю отлетают брусья и снасти, — с грустью ответил он. И просветлев: — Но для Глабрио это будет не меньшей проблемой. А тем временем ты сможешь укрепить позиции и выстроить защиту.
— Думаешь, Стилихон отнесется ко мне благосклонно?
— По крайней мере не осудит тебя за то, что ты отбился от рук. Твои рассуждения о нем кажутся мне логичными. Он и сам солдат, практичный человек, опытный в своем искусстве; и, я слышал, будучи наполовину варваром, он питает тоскливое восхищение перед всем цивилизованным — в том числе и перед Исом с его несговорчивостью.
— Что ты хочешь этим сказать? — вздрогнув, спросил Грациллоний.
Апулей вздохнул, наклонился вперед, положил руку гостю на колено и улыбнулся, словно посол, предлагающий перемирие.
— Не хочу тебя обижать, — сказал он. — Ис — это чудо света. Я вернулся оттуда настолько очарованный, что лишь после долгих раздумий, молитв, аскетизма я полностью осознал, как он трепещет — танцы с их неосмотрительностью — на краю ада. И я там был. — Он помолчал. — Ты не испорчен, дорогой друг. В тебе жива старомодная добродетель. Но ты должен понять, каким представляется Ис не в свете своих многокрасочных огней, а в Свете. Моли Господа, чтобы он освободил его, пока не стало слишком поздно.
— Пока, — сказал холодно Грациллоний, — моя работа заключается в том, чтобы город служил на страже у Рима.
— Верно, преданный солдат. Идем, давай теперь отложим рассуждения, выпьем вместе и поговорим о более приятных вещах. У тебя, конечно, найдется время разделить с нами невинные удовольствия?
Когда мужчины вернулись в атрий, вошли Ровинда и Верания. Женщина все еще была миловидна, разве что немного поблекла. Девочка к тринадцати годам стала худенькой, под простым нарядом скромно угадывались изгибы бедер и груди. Она едва смогла прошептать Грациллонию приветствие, уставившись в пол. Хотя потом, всякий раз, когда она думала, что гость на нее не смотрит, ее взгляд постоянно за ним следил.
II
Устав от ограничений — его работа, что летом была не нужна, превратилась в праздность и скуку — Томмалтах уехал из Иса, как часто делал раньше, чтобы побродить за городом. Порой он уезжал в такие поездки на несколько дней, далеко в Озисмию. За спиной меч и свернутая постель, в руке копье, которое складывалось пополам в качестве посоха, на поясе висят несколько предметов первой необходимости, включая пакет с едой и пращу, чтобы сбивать мелкую дичь. Хотя в большую часть вечеров он мог очаровать семью, которая угощала его ужином, кроватью, и возможно, спутницей на ночь.
Было ясное и холодное утро. За пределами Верхних ворот поднимался шум от кузниц и плотницких мастерских, едкий запах от дубилен, красилен, мыловаренных заводов, все те промыслы, что были запрещены в городской черте, собрались в кучу вдоль Аквилонской дороги. Здания, в которых они располагались, были преимущественно маленькие, многие примитивные, смесь глины с соломой или мазанки с соломенными крышами, но внутри и снаружи них царила веселая суматоха. Некоторые мужчины узнавали Томмалтаха и обращались с приветствиями. Он отвечал. Когда их долгое уединение наконец завершилось, исанцы стали ценить каждого иностранца.
Когда Томмалтах миновал этот район, слева от него оказался амфитеатр. Чуть поодаль Аквилонская дорога сворачивала на юг и поднималась в гору. Туда он и следовал. Там находился крутой утес. На вершине юноша остановился, не столько для того, чтобы перевести дух, сколько чтобы оглядеться вокруг. Отсюда дорога скрывала Ис из виду, а затем снова сворачивала на восток, к Аудиарне, к границе империи.
У его ног густо разросся утесник, порыжевший под воющими с моря ветрами. Ниже простиралась равнина, тесно зажатая, но тем не менее излучающая в своем мире и плодородии чувство необъятности. Урожаи собраны, листья опали, пастбища пожелтели; дома на склонах сверкали как драгоценные камни. С этого расстояния тоже видневшийся отсюда амфитеатр казался утонченным, а канал за ним — серебряной нитью. Там разросся Священный лес, но взгляд не задерживался в его тьме.
К западу расстилался мыс Pax, туда, где возвышался шпиль маяка. Впереди могилы казались бесцельно рассыпавшейся толпой. Чуть поблизости рыжевато-коричневую землю оживляли пасущиеся овцы и попадающиеся кое-где погнутые ветром вечнозеленые деревца.
Мыс Ванис было едва видно. От взгляда его заслоняли башни Иса. Они парили в своем великолепии, словно вырезанные из хрусталя, над стеной города, а она по контрасту светилась красноватым халцедоном. Туда стекались морские птицы — притянутые повозками с потрохами, что в это время дня громыхали из города, — и бесшумный шторм крыльев, взмывая в небо, пронзал башни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Которин размышлял. Он был знающим человеком.
— Да, вы правы, господин. Озисмийские дубы — и если условия будут такими же непредсказуемыми, какими они, к сожалению, бывают, то умнее все сделать заранее.
— Раз так, — сказал ему Грациллоний, — то в этом месяце мне надо посетить Аквилон и обсудить разные дела, вроде отношений с Римом. Я могу поднять вопрос еще и о лесоматериале.
Которин быстро, обеспокоено вздохнул.
— Господин, вы оставите Ис при… сложившихся обстоятельствах?
— Эта поездка будет недолгой. Я вернусь к тому времени, когда нужно будет встать на очередной Дозор.
Сильное желание нарастало внутри Грациллония — уехать, прочь, хоть ненадолго, куда-то, где не имели власти боги Иса.
Глава одиннадцатая
I
Прошло два года с тех пор, как он в последний раз видел Апулея Верона, когда трибун приезжал в Ис, и четыре с тех пор, как последний раз был в Аквилоне. Они переписывались, но редко. Писателем Грациллоний не был, и к тому же приходилось следить за словами, в случае если письмо попадет не в те руки. Въехав в город, он заметил новые сооружения, более наполненные и шумные улицы и на верфи несколько каботажных судов, несмотря на позднее время года. Вдали от берега страна выглядела еще более процветающей и ухоженной, чем раньше. Какой позор, если все это будет утрачено, подумал он.
Распустив на квартиры эскорт и отдав Фавония на попечение Админия, он пешком направился к дому Апулея. Толпа кругом увеличивалась, люди его узнавали и приветствовали, дух радушия почти преодолел его одиночество. Вести обгоняли, и Апулей лично ждал в дверях. Они крепко пожали друг другу руки.
— Как здорово тебя увидеть снова, — сказал трибун куда с большей теплотой, чем обычно вкладывал в свою интонацию. Он еще поседел, и линия волос отодвинулась еще дальше, но на прекрасно высеченных чертах не было ни капли вялости. — Давай, входи. — Он сделал рабу знак взять багаж, который нес за королем исанский моряк.
Они вошли в атрий. Его украшали все те же строгие цветочные мотивы, если не считать, что одна стена была переделана; теперь стебли и цветы обвивали символы Христа. Еще Грациллоний заметил, что хотя туника на Апулее все еще была из хорошей шерстяной ткани, аккуратно сшита и тщательно почищена, ей не хватало былой яркости и элегантности.
— Надеюсь, ты останешься на несколько дней и нормально отдохнешь, — сказал хозяин. — Ты выглядишь ужасно уставшим. Путешествие было трудным?
— Не совсем, — ответил Грациллоний. — В сущности, освежающим. Но ты должен был понять по моему письму, что мне надо поговорить с тобой о важных вещах, хотя и не сказал, о каких. Мы…
Из внутренней двери выбежал десятилетний мальчик и торопливо направился по мозаичному полу.
— О, сэр, вы здесь! — крикнул он. Апулей, улыбаясь, поднял руку.
— Тихо, Саломон, — укорил он его. — Где манеры? Грациллоний осклабился.
— Воины и впредь будут ходить в атаку, — сказал он, — если ты остался тем же, как описывал мне тебя в Исе твой отец. Но осторожность, всегда тем не менее нужна осторожность. В этот мой приезд мы с тобой можем немного поупражняться со щитом, ты и я. — Он обожал парнишку. Неожиданно, точно камень в горле, он ощутил, насколько этот сын Апулея мог бы походить на его собственного сына, которого никогда не подарят ему даже девять девятерых галликен. Саломон распахнул голубые глаза.
— Вы привезли мне щит? — выпалил он.
— Стыдно, — сказал его отец. — Жадность это грех, к тому же дикость.
— Не хочу подрывать ваш авторитет, — сказал Грациллоний, — но мне пришло в голову, что парень, должно быть, перерос тот меч, что я подарил ему в прошлый раз, и ему пора ознакомиться с новым оружием. Позже, Саломон. А как остальные члены семьи?
— В превосходном здравии, с Божьей милостью, — ответил Апулей. — Верания должна была уйти с матерью на базар. Они скоро вернутся. Может, мы тем временем тебя разместим? Саломон, вернись на занятия. Сегодня вечером я жду лучших ответов, чем вчера, когда я спрошу тебя про Ливию, или же завтра для тебя не будет экскурсии на ферму. — Он взял Грациллония под локоть. — Идем. Вино ждет, но сначала раб, чтобы помыть тебе ноги.
Грациллонию церемония казалась бессмысленной, раз он приехал верхом обутый, но он давно не использовал старомодные обычаи других людей. К тому же теплая вода, вытирающие руки, а затем тапочки, успокаивали. Ему хотелось стул со спинкой и неразбавленного вина, в полной книг комнате, куда отвел бы его Апулей, но подобные вещи были приняты только в Исе.
Перед тем как выпить, трибун перекрестился. Такого раньше не бывало.
— Не хочешь вкратце рассказать, что тебя привело? — спросил он. — Если же нет, то нам есть о чем вспомнить. Но высказавшись, ты, может быть, получишь облегчение.
— Расскажу, — согласился Грациллоний. — Но, как ты уже догадался, не самое приятное. Знаю, что ты идешь в ногу за пределами Арморики. Вот почему я пришел за твоими мыслями и, может быть, за помощью.
— Давай, опиши ситуацию так, как ты ее видишь. Что Грациллоний и сделал, тщательно подбирая слова и говоря только по сути. Дахут и остальные, нет, об этом он говорить не мог. Если молва дошла и сюда, то Апулей был достаточно чуток, чтобы об этом не упоминать. Вся история повергла бы его в шок, а Грациллонию было необходимо его спокойствие, логика Евклида. Кроме того, как это касалось Рима?
Под конец слушатель кивнул, зажал подбородок в горсть и пристально смотрел в окно на бледное осеннее небо, где на непокорных порывах ветра летели грачи, и пробормотал:
— Почти то, чего я и ожидал. Я уже думал над проблемой — в сущности, с тех пор как услышал про скандальное дело франков — расспрашивал разных людей. Конечно, нам стоит подольше об этом поговорить, но думаю, я знаю, что тебе посоветовать.
— Ну? — воскликнул Грациллоний. — Прости. — Он залпом выпил. Это было ренийское, приторно сладкое. Король немного удивился, что обратил на это внимание, раньше он не замечал.
— Скажу лучше прямо, — немного с трудом произнес Апулей. — У тебя мало шансов получить в Лугдуне справедливый приговор. У твоих врагов в Туроне есть связи, которых тебе не хватает; и, можешь быть уверен, они приведут убедительные факты того, что твое владение Исом привело к губительному влиянию. Ты планируешь обращаться шаг за шагом, пока не дойдешь до августа — что ж, между нами, как ты сам понял Стилихон. Это будет ошибкой. Ошибка может продлить рассмотрение дела еще на два-три года, во время которых тебе нужно будет часто ездить лично, чтобы защищать себя самому, сначала здесь, потом там. Такие отлучки ослабят твое положение в Исе. Ты можешь потерять контроль над событиями, либо туда будут совать нос. О… да случиться может что угодно. К примеру, Стилихон не так всемогущ, каким он кажется. Неожиданно свергались и большие люди, чем он; или же Бог его призовет из этого мира. Не откладывай.
Грациллоний заглянул в светло-карие глаза. Его пробрала дрожь.
— У тебя есть для меня совет.
— Мы должны проблему изучить, — предупредил Апулей. — Тем не менее я думаю, мы добьемся куда большего. Отправь письмо прямо к Стилихону. Я помогу тебе его составить и вместе с ним отправлю еще и свое, даже если моя рекомендация ничего не стоит. Куда весомее было бы письмо от епископа Мартина, которое мы, думаю, добудем, и, возможно, от других влиятельных арморикцев.
— Мы не замышляем заговор за спиной Глабрио. Ты сообщаешь ему о своих действиях тогда, когда уже будет слишком поздно, чтобы он смог их каким-то образом остановить или отправить курьера, который прибудет раньше твоего. Тогда у него не будет ни оснований жаловаться на то, что против него плетут интриги, ни причин вызывать тебя в Лугдун. Ты точно так же можешь присутствовать на слушании в Тревероруме, но рассмотрение не затянется на месяцы, когда от Стилихона придет ответ. Даст то Бог, чтобы это было исключено из дела.
— Стилихона, вероятно, не так просто найти, — сказал Грациллоний, больше оттого, что хотел разложить все по полочкам. — Поскольку он все время ездит, следя за империей в целом.
Апулей кивнул.
— Как плотник на тонущем корабле, что кидается чинить, когда в бурю отлетают брусья и снасти, — с грустью ответил он. И просветлев: — Но для Глабрио это будет не меньшей проблемой. А тем временем ты сможешь укрепить позиции и выстроить защиту.
— Думаешь, Стилихон отнесется ко мне благосклонно?
— По крайней мере не осудит тебя за то, что ты отбился от рук. Твои рассуждения о нем кажутся мне логичными. Он и сам солдат, практичный человек, опытный в своем искусстве; и, я слышал, будучи наполовину варваром, он питает тоскливое восхищение перед всем цивилизованным — в том числе и перед Исом с его несговорчивостью.
— Что ты хочешь этим сказать? — вздрогнув, спросил Грациллоний.
Апулей вздохнул, наклонился вперед, положил руку гостю на колено и улыбнулся, словно посол, предлагающий перемирие.
— Не хочу тебя обижать, — сказал он. — Ис — это чудо света. Я вернулся оттуда настолько очарованный, что лишь после долгих раздумий, молитв, аскетизма я полностью осознал, как он трепещет — танцы с их неосмотрительностью — на краю ада. И я там был. — Он помолчал. — Ты не испорчен, дорогой друг. В тебе жива старомодная добродетель. Но ты должен понять, каким представляется Ис не в свете своих многокрасочных огней, а в Свете. Моли Господа, чтобы он освободил его, пока не стало слишком поздно.
— Пока, — сказал холодно Грациллоний, — моя работа заключается в том, чтобы город служил на страже у Рима.
— Верно, преданный солдат. Идем, давай теперь отложим рассуждения, выпьем вместе и поговорим о более приятных вещах. У тебя, конечно, найдется время разделить с нами невинные удовольствия?
Когда мужчины вернулись в атрий, вошли Ровинда и Верания. Женщина все еще была миловидна, разве что немного поблекла. Девочка к тринадцати годам стала худенькой, под простым нарядом скромно угадывались изгибы бедер и груди. Она едва смогла прошептать Грациллонию приветствие, уставившись в пол. Хотя потом, всякий раз, когда она думала, что гость на нее не смотрит, ее взгляд постоянно за ним следил.
II
Устав от ограничений — его работа, что летом была не нужна, превратилась в праздность и скуку — Томмалтах уехал из Иса, как часто делал раньше, чтобы побродить за городом. Порой он уезжал в такие поездки на несколько дней, далеко в Озисмию. За спиной меч и свернутая постель, в руке копье, которое складывалось пополам в качестве посоха, на поясе висят несколько предметов первой необходимости, включая пакет с едой и пращу, чтобы сбивать мелкую дичь. Хотя в большую часть вечеров он мог очаровать семью, которая угощала его ужином, кроватью, и возможно, спутницей на ночь.
Было ясное и холодное утро. За пределами Верхних ворот поднимался шум от кузниц и плотницких мастерских, едкий запах от дубилен, красилен, мыловаренных заводов, все те промыслы, что были запрещены в городской черте, собрались в кучу вдоль Аквилонской дороги. Здания, в которых они располагались, были преимущественно маленькие, многие примитивные, смесь глины с соломой или мазанки с соломенными крышами, но внутри и снаружи них царила веселая суматоха. Некоторые мужчины узнавали Томмалтаха и обращались с приветствиями. Он отвечал. Когда их долгое уединение наконец завершилось, исанцы стали ценить каждого иностранца.
Когда Томмалтах миновал этот район, слева от него оказался амфитеатр. Чуть поодаль Аквилонская дорога сворачивала на юг и поднималась в гору. Туда он и следовал. Там находился крутой утес. На вершине юноша остановился, не столько для того, чтобы перевести дух, сколько чтобы оглядеться вокруг. Отсюда дорога скрывала Ис из виду, а затем снова сворачивала на восток, к Аудиарне, к границе империи.
У его ног густо разросся утесник, порыжевший под воющими с моря ветрами. Ниже простиралась равнина, тесно зажатая, но тем не менее излучающая в своем мире и плодородии чувство необъятности. Урожаи собраны, листья опали, пастбища пожелтели; дома на склонах сверкали как драгоценные камни. С этого расстояния тоже видневшийся отсюда амфитеатр казался утонченным, а канал за ним — серебряной нитью. Там разросся Священный лес, но взгляд не задерживался в его тьме.
К западу расстилался мыс Pax, туда, где возвышался шпиль маяка. Впереди могилы казались бесцельно рассыпавшейся толпой. Чуть поблизости рыжевато-коричневую землю оживляли пасущиеся овцы и попадающиеся кое-где погнутые ветром вечнозеленые деревца.
Мыс Ванис было едва видно. От взгляда его заслоняли башни Иса. Они парили в своем великолепии, словно вырезанные из хрусталя, над стеной города, а она по контрасту светилась красноватым халцедоном. Туда стекались морские птицы — притянутые повозками с потрохами, что в это время дня громыхали из города, — и бесшумный шторм крыльев, взмывая в небо, пронзал башни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60