Он кивнул.
— Я слышал, как вы в детстве смеялись над его слугой. Не бойтесь, Дахут. Я поступал и хуже, пока меня не охватила божественная милость. Попросите, и она вам будет дана.
Она задумалась.
— Как я это сделаю? Чего я стану искать? Ты просветишь меня, Будик? Я верю тебе, а не старому ошпаренному ворону Корентину.
— Он святой. — В нем всколыхнулась память, пророчество, сказанное на этом мысе в ночь шторма и кораблекрушения. — Ваша бессмертная душа в опасности, осторожнее! Но если вы перед ним робеете, что ж…
Дахут выскользнула, чтобы подойти к мужчине. Он выпрямился. На ее поднятом лице еще остался легкий след горя; взгляд ее был ясен.
— А ты еще поговоришь потом со мной?
— А, да, но вряд ли здесь.
— Нет. Скажи, когда ты будешь в следующий раз в увольнении, и мы встретимся в Исе, как и раньше.
Они назначили время и место.
— Нам лучше тронуться обратно, госпожа, — сказал Будик. — Солнце быстро садится.
— Будет умнее не входить вместе в город, — ответила она. — Ступай первым. Я — я готова недолго побыть здесь одна, здесь, в этом месте, где ты был так добр. Словно ты оставил цветы. — Она опустила ресницы. — Я подумаю над тем, что ты посоветовал, и… если осмелюсь, пошепчу с твоим Христом.
— Дахут! — крикнул он в порыве радости.
Она смотрела, как он свернул вниз по дороге. Когда солдат был достаточно далеко, она привела себя в порядок и захлопала в ладоши. Вспомнив то, что произошло, она чуть улыбнулась, и некоторое время спустя направилась на запад. Дахут шагала уверенно.
III
Прилив все прибывал, но течение по-прежнему спокойное и ворота были открыты, когда Форсквилис после Бдения возвращалась домой. Зимнее солнце было едва видно. Когда она по трапу спускалась на пристань, из двери пакгауза выбежала другая женская фигурка. Королева вгляделась сквозь наполнившие бухту тени.
— Дахут, — сказала она. — Что тебя сюда привело?
Молодая женщина остановилась перед ней. Казавшиеся громадными глаза ловили свет.
— Пожалуйста, мы можем поговорить? Наедине?
Форсквилис поколебалась, прежде чем ответить.
— Когда?
— Сейчас. В остальное время ты редко бываешь в Исе. Мне приходится ловить любую возможность.
Голос Форсквилис оставался таким же холодным, как воздух.
— Замечательно. Ступай за мной.
Она обошла бухту и повела ее вверх по лестнице Башни Ворона. Стража в благоговении дала им пройти. В нескольких сотнях футов дальше Форсквилис остановилась, в нише катапульты. Несмотря на холод, она положила руку на зубец и уставилась на море. Вздымались темневшие воды. Птицы наполнили бледное небо над ними взмахами крыльев и тонким писком.
— Говори, — велела она.
Дахут заговорила расстроенным голосом.
— Отчего ты со мной так холодна, Форсквилис? Что стало с нашими уроками чудотворства?
— Я больше не стану учить тебя своему искусству, если ты будешь продолжать в том же духе. Ты уже причинила достаточно вреда, а впереди нас ждет еще больше вранья.
Дахут поймала женщину за рукав.
— О чем ты? — завопила она. — Да кто я такая, как не жертва того, что произошло?
— Ты прекрасно знаешь.
— Думаешь. Я хотела тех ужасных поединков? — у девушки в горле застряло рыдание. — Нет, я клянусь. О, какая я была глупая, и неосторожная. Вы, сестры, меня предупреждали. Я исправлюсь. Но н-никогда мне и не снилось, что ты будешь верить той гадости, что обо мне говорят!
— У меня свои сны. И в них я рада, что Нимета — мой единственный ребенок. — Форсквилис обернулась и посмотрела прямо на Дахут. — Будучи всегда у них в душе, ты тот ключ, которым отпирается их гибель. Сны не всегда понятны, все так мрачно и дико, но там всегда есть ты, в центре всего. Больше наша судьба предопределяться не может. Если ты помиришься с Богами, то все по-прежнему будут определять Они. Но надежды на это мало.
Дахут отошла.
— Да разве я их оскорбила? Я, кто надеется и молится, чтобы не господствовало ничего кроме Их воли? А как же король?
— Твой отец. Тот, кто тебя спас, когда умерла твоя мать, воспитывал и до сегодняшнего дня тебя любит. Ты его ненавидишь. Ты его хочешь уничтожить. Зло вскармливает зло, пока в результате оно не высвободится и не зальет собой все.
— Ты ему отказываешь, ты, его жена, — парировала Дахут.
— Не с ненавистью. — Слова Форсквилис стали мягче. — А наказываю, любя. Это наказание за его грех, так, чтобы гнев полностью на него не пал, а часть его отделится. В горе и страсти. Ради Иса.
— Иса, который ты сама же и покидаешь! Где ты проводишь большую часть дней — и ночей?
Злость еще не переполнила королеву настолько, чтобы не отвечать.
— Я отстранилась от своих не столь важных обязанностей, чтобы с тем умением, что есть у меня, найти решение нашей проблемы. Я не нашла ничего. В холмах, лесах, в безднах и в воздухе, моих спутников немного, и они не люди. Помолчи-ка о предателях, ты. — О стену грохотал прибой. — И положи всему конец, пока не стало совсем поздно.
Форсквилис направилась по ступеням в глубь башни. Назад она не оглянулась. Дахут еще долго стояла, сначала смотря ей вслед, а затем в одиночестве.
IV
Улицы бичевал дождь со снегом. В одной таверне в Рыбьем Хвосте стоял ночной мрак, который едва рассеивали несколько прогорклопахнущих сальных свечей. Сгорбившись за столом напротив Будика, Дахут сама была тенью. Тем не менее одета она была броско, лицо раскрашено косметикой. Пара шлюх бросала в ее сторону возмущенные взгляды — других посетителей не было — но не вмешивались.
— Это крайне неправильно, — протестовал Будик. — Вам и близко нельзя подходить к притону вроде этого и одетой таким образом.
— Тихо. — Ответ Дахут мог услышать только он, так все заглушала буря. — Верно. Плохое место. Нам нужно где-то встречаться, и… Это будет коротко. Я прошу тебя — молю тебя, дорогой верный друг.
— Если только могу, то я в вашем распоряжении. От горечи ее улыбка показалось кривой, но он помнил другую Дахут.
— Для тебя, мужчины, это несложно; для меня немыслимо. Мне нужно место, где я могу, неузнанная, уединяться. Сойдет одна-единственная комнатушка, если в ней есть простая мебель, стол, стул, таз, посуда; ты знаешь, что. Хорошо бы было, если бы был отдельный вход, или хотя бы в комнату вела только одна дверь. Она должна быть чистой, с надежными хозяевами, но где люди не слишком приглядываются к своим соседям. Ты можешь найти мне такое убежище?
Он был в изумлении.
— А ваш дом?
— Я же тебе говорила, я никогда не могу быть там одна, если только у слуг нет праздника, а это лишь несколько ночей в году. Даже моя комната или спальня, ну, они приходят их убирать и протирать пыль; они заметят следы и наверняка поймут, кого я принимала. — Голос Дахут дрожал. — Ты не знаешь, каково это, быть у всех на глазах. А больше всех я, нежеланная королева. Старая Фенналис могла спокойно читать Евангелие на смертном одре. А я? Представь. Он выпрямился.
— Госпожа, — вырвалось у него. — Вы хотите сказать…
Дахут легонько покачала головой.
— Прости. Отнесись ко мне терпеливо. Я всего лишь девушка, взращенная для поклонения богам Иса. Я готова узнать побольше о твоем Христосе. Неужели Он и вправду зовет меня к Себе? Как я могу понять, если не учиться и не молиться? То, что дома я сделать не посмею. Ты тоже сможешь там со мной встречаться, отвечать на мои вопросы, и помогать мне. — Она утерла слезинки. От этого остались трогательные полоски малахита и румян. О, я смогу уединиться, спокойно подумать. Можешь ли ты для меня это сделать, Будик? Уверена, твой Бог будет тебя любить.
— Ну, ну я…
— Ты не богат. — Она полезла куда-то под нижнюю одежду, которая помогала делать ее фигуру неузнаваемой, вытащила кошелек и подтолкнула его по столу. — Здесь монеты. Этого должно хватить на месяцы, но скажи мне, если тебе понадобится еще. Скажи, что тебе нужно приютить друга — лучше мне переодеваться мальчиком, в Исе в этом нет никакого греха — юноша издалека, плохо говорящий па нашем языке. Он находится у кого-то на службе, поэтому комнатой часто пользоваться не станет. Можешь помочь мне выдумать полную историю. Ты умен, ты много путешествовал, ты знаешь о мире.
— Это неслыханно, — пробормотал он.
— Но ни в коем случае не противозаконно. Я это тебе обещаю. Найди мне гнездышко, Будик, и если позже ты сможешь дать мне почитать христианские труды… скажи, что дашь, мой солдат! Сделай это для своей Удачи!
Решимость стала твердой.
— Конечно, моя госпожа.
V
В красном платье и с Колесом на груди, на котором лежал Ключ, держа в руке Молот, Грациллоний стоял перед зимним Советом суффетов и говорил:
— Выслушайте меня, прежде чем выкрикивать впустую. Разногласий меж нами достаточно. Я не хочу, чтобы они росли, и если мне удастся, я их улажу. Но происходят они из-за конфликта между богами, из-за заповедей богов, и мне кажется, что примирения следует искать прежде всего там.
Я верую в Митру, как и до меня мои отцы. Как ваш король, я воздавал вашим богам и должное, и почести. Взамен я ничего не просил, лишь бы мы с моими братьями были вольны в своем вероисповедании, как и все вокруг. — Подняв ладонь, он прекратил ропот. — Да, даже в прошлом бывали конфликты. Некоторые из вас были оскорблены. Вы ни на миг не задумались о том, что Митра тоже мог терпеть оскорбления? Но мы все же помирились, и не произошло ничего ужасного. Более того, Ис процветал.
Теперь у нас возник новый конфликт, тяжелее всего. И мы должны каким-то образом положить этому конец, иначе он разорвет город на куски. Я не знаю, как это сделать. Да и вы тоже. Это дело богов.
Вот почему я говорю, давайте воздадим Митре все почести. А потом вместе помолимся о гармонии на небесах, и о знамении свыше.
До сих пор я выполнял обязанности короля не обращая внимания на священные для Митры дни. Он солдат. Он понимает, что на поле сражения люди не всегда соблюдают благочестие.
Но в этом году его день рождения совпадает с полнолунием.
Могу ли я прервать свой Дозор, дабы отпраздновать это как положено, здесь, в храме? Ежели это собрание не позволит, я не стану. Последнее мое желание — вызвать еще больше проблем.
И все же подумайте. Подумайте о том, каким бессмысленным является сейчас обряд Дозора, особенно теперь, когда я еще не накопил сил для нового вызова. Подумайте, что это может означать — для Богов, Которых мы не знаем на самом деле, и для наших душ — если Воплощение Тараниса уделит один день из трех дней и ночей, чтобы послужить Митре, Который тоже является воином. Как я могу этим навредить? Как это могло бы помочь?
Я прошу у вас разрешения попытаться.
Началось обсуждение. Грациллония поразило то спокойствие, с которым оно проходило. Большинство суффетов сочли просьбу обоснованной. Один из главных его оппонентов, Сорен, высказался против, но кратко, с выражением угрюмой покорности, а Ханнон весь сморщился, но промолчал. Галликены избрали обычных представителей — и Ланарвилис просто вторила сказанному Сореном; Бодилис превозносила то, что поистине послужило бы семенем мира; остальные были безмолвны — Виндилис выражала презрение, остальные сестры в разной степени выражали надежду — Дахут вскочила на ноги и закричала:
— Послушайте! У кого больше права выбирать? Я говорю, что мой отец услышал голос Издалека, и у него хватило ума и смелости ему последовать. Откройте свои сердца. Даруйте ему его волю. — На покрасневших щеках у нее засверкали слезы, и от этого ее красота вспыхнула еще ярче. — После всего того, что он сделал для Иса, эт-т-то слишком малая награда!
Все почти единодушно проголосовали за.
Грациллоний и Дахут улучили минутку, чтобы побыть наедине в портике, пока расходившееся собрание продолжало идти аж до поздней ночи.
— Да простит меня Митра, — выпалил он, — но сегодня ты сделала меня счастливее, чем когда-либо удастся Ему в Его раю.
— Перед нами долгая дорога, — ответила она. Ее откровенность колебалась между детской и женской. — Ты неправ, отец, но я могу только молиться, чтобы ты повернул к свету. Нам лучше не видеться, и не бывать вместе, как в старые времена. — У нее прервался голос. — Это будет слишком больно. Но знай, я все еще люблю тебя, мой большой, сильный, одинокий Граллон.
— Терпи, дорогая. — Он путался в словах. — Я найду возможность тебе подарить — не то, что ты хочешь, как тебе кажется, — а то, чего ты действительно заслуживаешь.
Она сжала его руку. Прикосновение было горячее.
— Между тем, отец, знай, что все те сплетни, что обо мне говорят, это неправда. Ты запомнишь?
Все, что он мог, это крепко обнять ее перед тем расставаньем.
VI
— Да произнесем же теперь слова прощания, — нараспев говорил Грациллоний. Он воздел руки. И сказал горстке верующих, чей праздник подходил к концу: — Да засияет для вас свет Ахуры-Мазды, что является Истиной. Да снизойдет на вас благословение Митры, что является Словом. Да будет в вас жить сила и чистота, и в завершение принесут ваши души домой свет. Идите с миром.
Потом он увел их прочь из святилища. Когда они забирались выше, во мрак, через каменную кладку все слабее доносилось рычание моря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60