Стена вокруг пристани надежно укрыла их содержимое от
нескромных взглядов.
- Ну что ж, тогда я сам попрошу господина Айцара показать мне
усадьбу, о которой я столько наслышан, - проговорил Нан, охорашиваясь
перед зеркалом и расправляя рукава форменного платья. Платье было сшито из
дорогого виссона, без всяких, однако, знаков различия: такое обычно носили
людей богатые, но в небольших чинах, и господин Айцар должен был оценить
такт гостя.
- А сколько, ты думаешь, вооруженных людей может поместиться в
торговой шестирядке? - обратился он к Шавашу, оглядывая свой туалет в
последний раз.
- Нисколько, - ответил Шаваш, - Айцар торговец, а не военачальник.
- А у горцев, - сказал Нан, - только один товар, - военная сила.
Частное имущество начинается с частного войска.
Шаваш внимательно глядел на инспектора. Кончик носа у него был
розовый, а крылья носа побелели: признак внутренней злобы. Лицо, конечно,
сохраняло невозмутимость. Да! Видно, не любо Нану принимать сторону
аравана Нарая, однако прав-то, пожалуй, Нарай...
Нан был зол на аравана Нарая за то, что тот оказался прав, и
компрометирующие наместника документы доподлинно существовали, так же как
и его глупая страсть к дочери покойного судьи. Но более всего господин Нан
злился на некоего Дэвида Н.Стрейтона. Это с точки зрения Стрейтона
господину Айцару полагалось заниматься производительной деятельностью, а
не государственными переворотами. А с точки зрения инспектора Нана?
Наместник пускает под город горского князя, а в усадьбу его дядюшки
по ночам приходят шестирядки из горского лагеря... Господин Айцар -
человек неглупый, и понимает, что на Вее люди зажиточные - что-то вроде
гусей, откармливаемых для праздника правосудия. Уже бывали времена, когда
империя рассыпалась на части, - похоже, они настают вновь. Недаром
господин Айцар кормит народ: народ будет его опорой, а горцы - защитой...
А судья? Если подвесить тутошнего секретаря Бахадна к потолочной балке и
дать ему двадцать палок, то верно, сразу узнаешь, какие документы о
заговоре против империи попали судье в руки...
- Удивительно, сколько старых игрушек нынче приспособили в дело, -
говорил господин Айцар, разглядывая богато отделанную луковицу карманных
часов - почтительное подношение столичного инспектора.
Часовая пружинка была известна давно, но служила лишь для забавы.
Жизнь потребности в ней не имела. Живое время деревни зависело от восходов
и облаков, а не от однородного скрипа колесиков, а в городе время было
государственным, и начальники цехов частенько с ним мухлевали. Люди в
цехах давно работали не треть суток, как полагается, а едва ли не
половину, и утаенный излишний продукт сбывали на рынках Нижнего Города.
Так что однородное время было без надобности и в деревнях, и в цехах.
- Но время в личной собственности! Время, которое можно положить в
карман. Хлопнул в ладоши, вызывая паланкин, и прибавил:
- Все знают, что я обожаю показывать гостям свои мастерские, а это
ведь тоже коллекция бывших игрушек. А заодно и поговорим наедине.
Да, господин Айцар был невоспитанным человеком. Воспитанный человек
не пригласил бы гостя полюбоваться масляным прессом или столярным станком,
воспитанный человек пригласил бы гостя полюбоваться цветеньем харайнских
крокусов.
Главные свои доходы господин Айцар извлекал из рудников, однако и
поместье его было из тех, где каждая корова чиновником смотрит. Рис и
хлопок, кунжут и полба, кукуруза и кнекус, - все произросшее на его землях
свозилось к городской усадьбе и там хранилось, сушилось и
перерабатывалось.
По обсаженной оливами аллее гость с хозяином прибыли к масляной
мастерской. Запах свежего масла доходил, казалось, до неба сквозь
гигантскую квадратную прорезь в центре крыши. Двое людей с лопатами
копошились в куче выжимок, уполовинившись в росте от соседства с
прожорливым механизмом. Нан впервые видел на Вее место, где люди казались
мурашками рядом с машиной. Обычно они казались мурашками рядом с казенными
зданиями и священными деревьями. Нан подивился самоуверенности Айцара,
который и не думал скрывать от правительственного чиновника размах
маслодельческого производства. А ведь маслоделие - полная монополия
государства, и цена на масло намеренно непомерно завышена. В прошлом такая
цена приносила государственной казне изрядную прибыль, а нынче стала
приманкой для всех тех, кто норовит урвать кусок крошащегося пирога.
Низенький, проворный господин Митак, управляющий Айцара, то и дело
покрикивал на работников, - со смаком, с воплем, - а потом бегом
возвращался к гостям и вежливым голосом разъяснял работу механизмов, - не
так, чтобы столичный инспектор понял, а так, чтобы поразился. Еще Митак
сетовал на непроходимую тупость государственных чиновников, препятствующих
нововведениям.
Нан слушал внимательно.
Нану уже доложили историю Митака. Масляный пресс он придумал еще лет
двадцать назад. Государству он его даже и не предлагал, так как цеха,
заботясь о трудоустройстве, запрещали новшества, сокращающие рабочие
места. Став продовольственным инспектором в Тишском уезде, Митак уломал
деревенских общинников поставить пресс в складчину, для собственного
употребления. Идея заключалась в том, что все приносят сырье с личных
полей и потом забирают масло пропорционально внесенному. Поначалу все шло
неплохо, но потом с прессом стали твориться всякие неожиданности: то
засорится, то сломается, то грязи в него напихают. Масло пошло из него
дрянное какое-то, известно - общинное - не свое. Нашлись завистники. На
Митака подали жалобу, что он нарушает государственную монополию, приучает
народ к праздности и собирает с крестьян незаконные налоги. Обвинения были
не лишены основания: крестьяне стали тратить меньше времени на обработку
масла, но сеять-то больше они не стали, - ведь масло им было нужно лишь
для себя. Крестьяне честили Митака за то, что из-под пресса идет скверное
масло, Митак кричал, что они сами суют в общий котел всякую гадость,
вышестоящее начальство точило на сельского чиновника зуб из-за хлопотной
страсти к новшествам. Кончилось все это разоренным прессом, скверной
дракой и судебным приговором. Самое поразительное, что вытаскивали Митака
из тюрьмы двое: господин Айцар и господин Нишен, нынче - правая рука
аравана Нарая.
Господин Митак показал Нану прозрачный стаканчик-ареометр, - тоже его
изобретение, прибор, следящий за качеством масла.
- Вы знаете, - спросил он, - что мне сказали в Масляном Ведомстве,
когда я его изобрел? Мне сказали, что никому не нужно знать, насколько
разбавлено казенное масло! Неужели в управах не видят, что совершают
самоубийство?
- А что, - спросил Нан, слегка осклабясь, - часто вы навещаете
господина Нишена?
- Нишен - прекрасный математик, - ответил Митак, - и в Харайне не так
много математиков, чтобы не общаться с ними из-за чиновничьих склок.
Ага. Вот оно как. Прекрасный математик, - хорошее объяснение. Только
вот какая такая математика заставила инженера Митака, в его заляпанном
маслом рабочем кафтане, безуспешно пытаться разъяснить своей пресс
деревенской общине, и бегать - семь лет бегать, - от гонявшегося за ним
Айцара?
- Мне масло, - провел Айцар по лоснящемуся боку пресса, - обходится в
двадцать три раза дешевле, чем крестьянину, и в шесть раз дешевле, чем
государство. Это сейчас, а через полтора месяца закончим пресс в три раза
мощнее. В три раза! Нельзя родить ребенка, который будет в три раза
сильнее прочих. А машины - их можно сделать и в три раза сильнее, и в
двадцать, и в сто, - нет предела их силе!
- Для того, чтобы не было предела их силе, - сказал Нан, - нужно,
чтобы не было предела богатству их владельца.
- Так и будет, господин Нан. За нами будущее.
Ссылка на будущее заставила Нана вздрогнуть. Это была не вейская
манера рассуждения. Люди империи никогда не ссылались на будущее.
- Вы необыкновенный человек, господин Айцар. Люди образованные обычно
приводят в пример не будущее, а прошлое: араван Нарай, например.
- У господина аравана плохое пищеварение, - усмехнулся Айцар, - и он
весь свет рад посадить на диету. Ему кажется, что мир - это стол, где еды
хватит на всех, если никто не съест лишней порции.
- А вы как думаете?
Айцар махнул рукой на пресс.
- Даже если мир - это стол, то богач - это повар, который готовит на
сто человек, а не обжора, который съедает сто порций, как то кажется
господину аравану.
Утреннее солнце добралось сквозь прорезь в крыше до крутого бока
пресса, заплясало на суставах и загнетках, скользнуло в завиток
бесконечного винта, выставившего наружу изогнутый язык.
Цилиндр, изукрашенный зелеными крестами и солнечными бликами, дрогнул
и пошел вниз, под ним весело и страшно зачавкало, рабочие, стараясь на
хозяйских глазах, с хрустом всаживали лопаты в темное чрево кунжутной
кучи. Знаменитый харайнский кунжут посыпался в лотки, как сыплются на
севере души нерожденных детей в небесные каналы, щедро и без расписки.
- Машины так же способны к деторождению, как земля, - сказал Айцар. -
В них - та же божественная сила. Святотатство - думать, будто есть в мире
что-то, этой силе непричастное. С тех пор, как государь Уннушик научил
людей копать каналы и сеять рис, каждый урожай преумножает почву, а не
отнимает от нее. Так и от всего сделанного и проданного мир не оскудевает,
а богатеет. И сделка между покупателем и продавцом не менее таинственна,
чем между крестьянином и землей. Оба выигрывают, потому что оба получают
больше, чем отдают. Это невозможно объяснить на пальцах. Это божья сила -
преумножать, преумножая, и только те, кто отмечены ею, создают любое
дело...
Нан оглянулся на Митака. Инженер слушал, прислонившись к шероховатой
выбеленной стене, и на его лице было странное выражение человека, который
сегодня чем-то был страшно расстроен.
Наном? Тем, что хозяин в припадке хвастовства привел сюда чиновника?
А ведь не далее, как в сотне шагов отсюда, по прямой, ночью
ошвартовались варварские лодки. Что Айцару покупать у горцев в походе,
кроме воинской силы? Не шаманские же погремушки или сушеное мясо?
Митак потянул хозяина за рукав. Господин Айцар, извинившись, оставил
гостя.
Нан неторопливо отправился в глубину навеса, туда, где у кучи выжимок
суетились люди. У одного инспектор справился об условиях работы, у
третьего - об оплате, выслушал, кивнул головой. Третий поденщик на громкий
вопрос Нана ответил тихо и не глядя, что они всю ночь разгружали баржи. В
баржах были рис, пшеница и кунжут.
- Полагаю, что грузили товар горцы, уж больно неумело и нерачительно
все свалено.
- А солдат в баржах не было?
- Нет. Только зерно, и сегодня ночью опять привезут.
Это был человек Нана, которому вчера предложил работу айцаров
приказчик.
Нан рассеянно кивнул и зашагал навстречу входящему под навес богачу.
Повар, как же!
После этого гость с хозяином покинули цех и начали неторопливую
прогулку по берегу канала, засаженного, чтобы земля зря не пропадала,
великолепными ореховыми деревьями.
- Господин первый министр недоволен вашим племянником, - медленно
проговорил Нан, любуясь одинокой уткой, плававшей кругами вокруг куска
тины.
- Разделяю чувства господина Ишнайи, - усмехнулся Айцар, - я тоже не
люблю убыточных предприятий.
Нан кивнул. Отношения между дядей и племянником за последний год
изрядно испортились. Интересно, что этому причиной: разваленное хозяйство
провинции или безрассудная жалоба наместника императора, копию которой
вчера с изумлением прочел Нан? Наместник категорически требовал не
забирать общинников на барщину в столицу, писал о неизбежной гибели урожая
и о заиленных каналах. Отчаяние посредственного администратора придавало
всей жалобе какой-то наглый тон. И Нан понял: изо всех безрассудств
наместника это рассердило его покровителей больше прочих.
- Так что, господин инспектор, кто, по-вашему, убил судью? - спросил
Айцар.
Нан даже поднял брови. Все-таки господин Айцар был деревенский
человек! Ни один чиновник не спросил бы так прямо... Еще, того гляди,
сейчас взятку предложит всеми четырьмя копытами.
- В бумагах покойного, - сказал Нан, - имеются неопровержимые
доказательства сношений между судьей и араваном Нараем, а в доме Кархтара
обнаружена книга аравана, с дарственной печатью последнего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
нескромных взглядов.
- Ну что ж, тогда я сам попрошу господина Айцара показать мне
усадьбу, о которой я столько наслышан, - проговорил Нан, охорашиваясь
перед зеркалом и расправляя рукава форменного платья. Платье было сшито из
дорогого виссона, без всяких, однако, знаков различия: такое обычно носили
людей богатые, но в небольших чинах, и господин Айцар должен был оценить
такт гостя.
- А сколько, ты думаешь, вооруженных людей может поместиться в
торговой шестирядке? - обратился он к Шавашу, оглядывая свой туалет в
последний раз.
- Нисколько, - ответил Шаваш, - Айцар торговец, а не военачальник.
- А у горцев, - сказал Нан, - только один товар, - военная сила.
Частное имущество начинается с частного войска.
Шаваш внимательно глядел на инспектора. Кончик носа у него был
розовый, а крылья носа побелели: признак внутренней злобы. Лицо, конечно,
сохраняло невозмутимость. Да! Видно, не любо Нану принимать сторону
аравана Нарая, однако прав-то, пожалуй, Нарай...
Нан был зол на аравана Нарая за то, что тот оказался прав, и
компрометирующие наместника документы доподлинно существовали, так же как
и его глупая страсть к дочери покойного судьи. Но более всего господин Нан
злился на некоего Дэвида Н.Стрейтона. Это с точки зрения Стрейтона
господину Айцару полагалось заниматься производительной деятельностью, а
не государственными переворотами. А с точки зрения инспектора Нана?
Наместник пускает под город горского князя, а в усадьбу его дядюшки
по ночам приходят шестирядки из горского лагеря... Господин Айцар -
человек неглупый, и понимает, что на Вее люди зажиточные - что-то вроде
гусей, откармливаемых для праздника правосудия. Уже бывали времена, когда
империя рассыпалась на части, - похоже, они настают вновь. Недаром
господин Айцар кормит народ: народ будет его опорой, а горцы - защитой...
А судья? Если подвесить тутошнего секретаря Бахадна к потолочной балке и
дать ему двадцать палок, то верно, сразу узнаешь, какие документы о
заговоре против империи попали судье в руки...
- Удивительно, сколько старых игрушек нынче приспособили в дело, -
говорил господин Айцар, разглядывая богато отделанную луковицу карманных
часов - почтительное подношение столичного инспектора.
Часовая пружинка была известна давно, но служила лишь для забавы.
Жизнь потребности в ней не имела. Живое время деревни зависело от восходов
и облаков, а не от однородного скрипа колесиков, а в городе время было
государственным, и начальники цехов частенько с ним мухлевали. Люди в
цехах давно работали не треть суток, как полагается, а едва ли не
половину, и утаенный излишний продукт сбывали на рынках Нижнего Города.
Так что однородное время было без надобности и в деревнях, и в цехах.
- Но время в личной собственности! Время, которое можно положить в
карман. Хлопнул в ладоши, вызывая паланкин, и прибавил:
- Все знают, что я обожаю показывать гостям свои мастерские, а это
ведь тоже коллекция бывших игрушек. А заодно и поговорим наедине.
Да, господин Айцар был невоспитанным человеком. Воспитанный человек
не пригласил бы гостя полюбоваться масляным прессом или столярным станком,
воспитанный человек пригласил бы гостя полюбоваться цветеньем харайнских
крокусов.
Главные свои доходы господин Айцар извлекал из рудников, однако и
поместье его было из тех, где каждая корова чиновником смотрит. Рис и
хлопок, кунжут и полба, кукуруза и кнекус, - все произросшее на его землях
свозилось к городской усадьбе и там хранилось, сушилось и
перерабатывалось.
По обсаженной оливами аллее гость с хозяином прибыли к масляной
мастерской. Запах свежего масла доходил, казалось, до неба сквозь
гигантскую квадратную прорезь в центре крыши. Двое людей с лопатами
копошились в куче выжимок, уполовинившись в росте от соседства с
прожорливым механизмом. Нан впервые видел на Вее место, где люди казались
мурашками рядом с машиной. Обычно они казались мурашками рядом с казенными
зданиями и священными деревьями. Нан подивился самоуверенности Айцара,
который и не думал скрывать от правительственного чиновника размах
маслодельческого производства. А ведь маслоделие - полная монополия
государства, и цена на масло намеренно непомерно завышена. В прошлом такая
цена приносила государственной казне изрядную прибыль, а нынче стала
приманкой для всех тех, кто норовит урвать кусок крошащегося пирога.
Низенький, проворный господин Митак, управляющий Айцара, то и дело
покрикивал на работников, - со смаком, с воплем, - а потом бегом
возвращался к гостям и вежливым голосом разъяснял работу механизмов, - не
так, чтобы столичный инспектор понял, а так, чтобы поразился. Еще Митак
сетовал на непроходимую тупость государственных чиновников, препятствующих
нововведениям.
Нан слушал внимательно.
Нану уже доложили историю Митака. Масляный пресс он придумал еще лет
двадцать назад. Государству он его даже и не предлагал, так как цеха,
заботясь о трудоустройстве, запрещали новшества, сокращающие рабочие
места. Став продовольственным инспектором в Тишском уезде, Митак уломал
деревенских общинников поставить пресс в складчину, для собственного
употребления. Идея заключалась в том, что все приносят сырье с личных
полей и потом забирают масло пропорционально внесенному. Поначалу все шло
неплохо, но потом с прессом стали твориться всякие неожиданности: то
засорится, то сломается, то грязи в него напихают. Масло пошло из него
дрянное какое-то, известно - общинное - не свое. Нашлись завистники. На
Митака подали жалобу, что он нарушает государственную монополию, приучает
народ к праздности и собирает с крестьян незаконные налоги. Обвинения были
не лишены основания: крестьяне стали тратить меньше времени на обработку
масла, но сеять-то больше они не стали, - ведь масло им было нужно лишь
для себя. Крестьяне честили Митака за то, что из-под пресса идет скверное
масло, Митак кричал, что они сами суют в общий котел всякую гадость,
вышестоящее начальство точило на сельского чиновника зуб из-за хлопотной
страсти к новшествам. Кончилось все это разоренным прессом, скверной
дракой и судебным приговором. Самое поразительное, что вытаскивали Митака
из тюрьмы двое: господин Айцар и господин Нишен, нынче - правая рука
аравана Нарая.
Господин Митак показал Нану прозрачный стаканчик-ареометр, - тоже его
изобретение, прибор, следящий за качеством масла.
- Вы знаете, - спросил он, - что мне сказали в Масляном Ведомстве,
когда я его изобрел? Мне сказали, что никому не нужно знать, насколько
разбавлено казенное масло! Неужели в управах не видят, что совершают
самоубийство?
- А что, - спросил Нан, слегка осклабясь, - часто вы навещаете
господина Нишена?
- Нишен - прекрасный математик, - ответил Митак, - и в Харайне не так
много математиков, чтобы не общаться с ними из-за чиновничьих склок.
Ага. Вот оно как. Прекрасный математик, - хорошее объяснение. Только
вот какая такая математика заставила инженера Митака, в его заляпанном
маслом рабочем кафтане, безуспешно пытаться разъяснить своей пресс
деревенской общине, и бегать - семь лет бегать, - от гонявшегося за ним
Айцара?
- Мне масло, - провел Айцар по лоснящемуся боку пресса, - обходится в
двадцать три раза дешевле, чем крестьянину, и в шесть раз дешевле, чем
государство. Это сейчас, а через полтора месяца закончим пресс в три раза
мощнее. В три раза! Нельзя родить ребенка, который будет в три раза
сильнее прочих. А машины - их можно сделать и в три раза сильнее, и в
двадцать, и в сто, - нет предела их силе!
- Для того, чтобы не было предела их силе, - сказал Нан, - нужно,
чтобы не было предела богатству их владельца.
- Так и будет, господин Нан. За нами будущее.
Ссылка на будущее заставила Нана вздрогнуть. Это была не вейская
манера рассуждения. Люди империи никогда не ссылались на будущее.
- Вы необыкновенный человек, господин Айцар. Люди образованные обычно
приводят в пример не будущее, а прошлое: араван Нарай, например.
- У господина аравана плохое пищеварение, - усмехнулся Айцар, - и он
весь свет рад посадить на диету. Ему кажется, что мир - это стол, где еды
хватит на всех, если никто не съест лишней порции.
- А вы как думаете?
Айцар махнул рукой на пресс.
- Даже если мир - это стол, то богач - это повар, который готовит на
сто человек, а не обжора, который съедает сто порций, как то кажется
господину аравану.
Утреннее солнце добралось сквозь прорезь в крыше до крутого бока
пресса, заплясало на суставах и загнетках, скользнуло в завиток
бесконечного винта, выставившего наружу изогнутый язык.
Цилиндр, изукрашенный зелеными крестами и солнечными бликами, дрогнул
и пошел вниз, под ним весело и страшно зачавкало, рабочие, стараясь на
хозяйских глазах, с хрустом всаживали лопаты в темное чрево кунжутной
кучи. Знаменитый харайнский кунжут посыпался в лотки, как сыплются на
севере души нерожденных детей в небесные каналы, щедро и без расписки.
- Машины так же способны к деторождению, как земля, - сказал Айцар. -
В них - та же божественная сила. Святотатство - думать, будто есть в мире
что-то, этой силе непричастное. С тех пор, как государь Уннушик научил
людей копать каналы и сеять рис, каждый урожай преумножает почву, а не
отнимает от нее. Так и от всего сделанного и проданного мир не оскудевает,
а богатеет. И сделка между покупателем и продавцом не менее таинственна,
чем между крестьянином и землей. Оба выигрывают, потому что оба получают
больше, чем отдают. Это невозможно объяснить на пальцах. Это божья сила -
преумножать, преумножая, и только те, кто отмечены ею, создают любое
дело...
Нан оглянулся на Митака. Инженер слушал, прислонившись к шероховатой
выбеленной стене, и на его лице было странное выражение человека, который
сегодня чем-то был страшно расстроен.
Наном? Тем, что хозяин в припадке хвастовства привел сюда чиновника?
А ведь не далее, как в сотне шагов отсюда, по прямой, ночью
ошвартовались варварские лодки. Что Айцару покупать у горцев в походе,
кроме воинской силы? Не шаманские же погремушки или сушеное мясо?
Митак потянул хозяина за рукав. Господин Айцар, извинившись, оставил
гостя.
Нан неторопливо отправился в глубину навеса, туда, где у кучи выжимок
суетились люди. У одного инспектор справился об условиях работы, у
третьего - об оплате, выслушал, кивнул головой. Третий поденщик на громкий
вопрос Нана ответил тихо и не глядя, что они всю ночь разгружали баржи. В
баржах были рис, пшеница и кунжут.
- Полагаю, что грузили товар горцы, уж больно неумело и нерачительно
все свалено.
- А солдат в баржах не было?
- Нет. Только зерно, и сегодня ночью опять привезут.
Это был человек Нана, которому вчера предложил работу айцаров
приказчик.
Нан рассеянно кивнул и зашагал навстречу входящему под навес богачу.
Повар, как же!
После этого гость с хозяином покинули цех и начали неторопливую
прогулку по берегу канала, засаженного, чтобы земля зря не пропадала,
великолепными ореховыми деревьями.
- Господин первый министр недоволен вашим племянником, - медленно
проговорил Нан, любуясь одинокой уткой, плававшей кругами вокруг куска
тины.
- Разделяю чувства господина Ишнайи, - усмехнулся Айцар, - я тоже не
люблю убыточных предприятий.
Нан кивнул. Отношения между дядей и племянником за последний год
изрядно испортились. Интересно, что этому причиной: разваленное хозяйство
провинции или безрассудная жалоба наместника императора, копию которой
вчера с изумлением прочел Нан? Наместник категорически требовал не
забирать общинников на барщину в столицу, писал о неизбежной гибели урожая
и о заиленных каналах. Отчаяние посредственного администратора придавало
всей жалобе какой-то наглый тон. И Нан понял: изо всех безрассудств
наместника это рассердило его покровителей больше прочих.
- Так что, господин инспектор, кто, по-вашему, убил судью? - спросил
Айцар.
Нан даже поднял брови. Все-таки господин Айцар был деревенский
человек! Ни один чиновник не спросил бы так прямо... Еще, того гляди,
сейчас взятку предложит всеми четырьмя копытами.
- В бумагах покойного, - сказал Нан, - имеются неопровержимые
доказательства сношений между судьей и араваном Нараем, а в доме Кархтара
обнаружена книга аравана, с дарственной печатью последнего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38