Возможно - это Ир... создал питательную среду...
- Тогда то, что вы мне рассказали об Ире - тоже версия идеолога, а не
ученого?
Бьернссон пожал плечами.
- Я, по-моему, это вам сам объяснил.
- И когда вы начали... ругаться?
- Чуть меньше года назад. И где-то через месяц после этого наша
аппаратура тоже стала завираться.
- А вы уверены, что роль резонатора, как вы выражаетесь, сыграл Ир, а
не сами земляне?
- Простите, не понял?
- Вы говорите о том, что происходит с землянами, а я говорю о том,
что происходит с Веей. Когда "Орион" вернулся на землю, только и было
шуму, что об озарении, внушении и влиянии сына Ира на членов экспедиции.
Но вы-то знаете, что земляне оказали не меньшее влияние на самого сына
Ира. Что с ним, позволю себе заметить, случилось нечто похожее: он
перестал верить в Ира, он стал верить в идею Ира.
И со всем Харайном происходит то же самое. Не знаю, воздействует ли
Ир на провинцию, но что на нее действует монастырь - это уж точно. Вы
сидите за своими толстыми стенами, вам запрещен диалог - но проповеди-то
разрешены! Роджерс, Меллерт, - кто еще?
Вы не читаете доносов, вы не знаете, как бешено популярен Кархтар. А
ведь он возглавил бунт не потому, что судья неправедно обрезал ему уши, а
просто потому, что набрался идей!
Бьернссон налил себе новую порцию кофе и переломил тонкими пальцами
сухарик.
- Да уж, доносов я не читаю, - согласился он. - Но, знаете ли,
революции не обязательно проистекают из чуждых влияний. В Харайне
промышленное развитие идет быстрее - раз; Харайн был всегда житницей
империи, а нынче два года страдает от неурожая - два; а что до Кархтара -
вряд ли он может оспаривать идеологическое первородство у государя
Иршахчана...
- Да дался вам этот Иршахчан, - рассердился Нан. - Стены на вас
давят, стены! Монастырю вашему две тысячи лет, так вы думаете, и миру
вокруг столько же. Не отменял никакой Иршахчан "твоего" и "моего"!
Выдумали его где-нибудь перед концом пятой династии интеллектуальные
шутники в тоске по благопристойной государственности, а следующая династия
шутке обрадовалась: мол, не разоряем мы государство, а обновляем...
А если и был, так это совершенно не имеет значения. Неважно, что
сотворило империю: ирригационная экономика, законы государственного
централизма, военный гений Иршахчана или бредни его мудрецов! Неважно, как
произошло общество, важно лишь то, что происходит с ним сейчас. Историю
полагается забывать - иначе мир будет населен одними привидениями....
Бьернссон засмеялся.
- Ну, - сказал он, - если благонамеренные чиновники теперь так
рассуждают об Иршахчане, - значит, уже и в столице запахло паленым... А
почему? Вот господин Айцар превращает технические игрушки - в машины. А
тем временем господин Кархтар превращает интеллектуальные игрушки - в
идеологию. Две стороны одной медали. И если в Харайне будет революция, то
и конечной причиной будут не кархтары, а предприниматели...
Нан тихонько отодвинул в сторону пустую чашку и глядел перед собой,
улыбаясь. "Боже мой, что я натворил, - думал он. - Хорошо, если это кофе
или та дрянь из покоев первослужителя, - там он тоже был хорош. Плохо,
если это дух Ира еще не выветрился из монастыря... Громко,
безапелляционно, про Иршахчана - по меньшей мере недоказуемо... Это ж
надо! Явился расспросить о монастыре, а стал толковать, что земляне
враждебны империи вообще, словно я не землянин..."
- Берегитесь, Стрейтон, - сказал Бьернссон. - Я ведь тоже немножко
понимаю, что такое Вея и ее, с позволения сказать, правосудие. Вы ведь не
будете объективным следователем, даже если очень захотите. Вы просто
забыли, что это такое. Только следовать вы будете не чьим-то вышестоящим
указаниям, а своим собственным предубеждениям. Во всякой естественной
катастрофе вам захочется найти вредительство, и среди мнимых заговоров вы
упустите настоящий. Тем временем истекут отпущенные нам пять дней, и уж
что начнется дальше... - Бьернссон развел руками и замолчал.
Нан стал откланиваться, вежливо и равнодушно... "Ничего-то он мне
теперь не скажет про монастырь, - думал он, - так и будет учить, как
жить".
В самый разгар дневной жары, когда весь Верхний Город попрятался в
каменных комнатах и казенных садах, в судебную управу явился господин
Айцар. На его дорогом шелковом платье не было никаких знаков различия, и
только белые замшевые сапожки, шитые в четыре шва, были разукрашены
золотыми кувшинками - узор, покрой и цвет, не полагавшийся мелким
чиновникам. Господин Шаваш, столичный чиновник, секретарь инспектора по
особо важному делу, низко поклонился господину Айцару, интенданту мелкого
горном округа в провинции Харайн.
Господин Шаваш, столичный чиновник пятого ранга, выразил глубокое
удовлетворение состоявшимся знакомством с чиновником второго ранга.
Господин Шаваш бросил все дела и пошел с господином Айцаром в сад, где они
некоторое время гуляли, распространяя вокруг себя благоухание. Ибо дорожки
в саду были засажены мятой и тимьяном, которых природа устроила так, что
они благоухают, когда в саду на них наступает нога чиновника. Господин
Айцар похлопал молодого человека по плечу и пошутил, выказывая
осведомленность о вчерашней сцене при беседки. Но, узнав, что господин Нан
уже вернулся из монастыря и отправился к наместнику, заскучал и стал
прощаться.
Шаваш вернулся в кабинет с головной болью, проклиная все на свете.
Замечательно! Что ж у господина Айцара за секрет такой, чтоб потрепать
секретаря по холке, как бессловесную мангусту, и лично по жаре мотаться за
господином Наном?
Накануне вечером Шаваш было решил, что Нан собирается оправдать
партийную предвзятость идейными соображениями. Но после утренней сцены не
знал, что и думать: Нан и вправду норовил отыскать не убийцу, а все больше
потрясателя основ. Это уже никуда не годилось: за убийство можно посадить
только убийцу, хотя бы и ненастоящего, а кого нельзя посадить за
потрясение основ? И Шаваш сбивался с ног, выполняя самые неожиданные
распоряжения Нана, смысл которых тот даже не удосуживался объяснить.
По приказу Нана Шаваш выяснил, сколько раз отец Лиид посещал
городское поместье Айцара; вышло - много, пожалуй, да же очень много для
желтого монаха. И что из этого следует? - поинтересовался Шаваш. Нан пожал
плечами. Либо Нан копал наобум, либо из этого следовало нечто столь
странное, что и обсуждению не подлежало.
Весь день Шаваш потрошил бумаги в управе, и голова его распухла от
сочинений, изъятых при обыске у бунтовщиков.
Шаваш привык выуживать правду из моря вранья, следуя безошибочной
примете: ложь всегда деенаправлена, выгодна и складна. Здесь этот критерий
не действовал. Вранье бунтовщиков было сколь очевидным, столь и
незаинтересованным, и им же осложняло жизнь.
Здравый смысл доказывал в нем верность небылиц, а небылицы придавали
очарование здравому смыслу. В зачитанной до дыр книге Нинвена Шаваш нашел
изящные силлогизмы, доказывающие несомненную образованность автора, и
грубейшие суеверия; логический метод изобличения существующих порядков,
который с тем же успехом мог быть применен для критики порядков,
воображаемых Нинвеном; призывы к восстановлению попранной справедливости,
поощряющие на деле самые низменные инстинкты черни, и страстное желание
блага человечеству, оборачивающееся ненавистью к людям. Особенно поразило
Шаваша, что ненависть Нинвена к его соперникам из секты "длинного хлеба"
была ничуть не меньше ненависти его к государству. Будто спорили между
собой не друзья народа, а две шайки бандитов, обосновавшиеся на одном и
том же городском рынке.
На одной из страниц рукописи Шаваш встретил занятное толкование
хрестоматийного изречения о том, что "воля императора - и есть закон".
Выворотив его смысл наизнанку, Нинвен писал, что император является
императором, лишь будучи выражением закона; следовательно, когда он
нарушает закон, он перестает быть императором; а когда воплощение закона
перестает быть таковым, в стране законов не остается, и долг честных
подданных - создать новые законы и новое их воплощение в новом императоре.
Это было тяжеловесно, но, в целом, логично.
А двумя строками ниже автор рассуждал, что воцарение справедливого
режима преобразит всю природу: урожаи риса станут вызревать каждый месяц;
колосья будут вырастать таковы, что из каждого можно будет спечь по
лепешке; и можно будет отрезать от поросенка половину и зажарить, а новая
половинка отрастет сама. И, нимало не смущаясь, Нинвен писал, что нынешний
строй обречен уже тем, что при нем в каналах течет вода, а не молоко.
Шаваш было предположил, что оба аргумента рассчитаны на разные
аудитории, и первый - такая же подделка под логику, как второй - под
суеверия. Но вся сила этой системы была в том, что в ней правила логики
совпадали с предписаниями суеверий. Так, каждый член секты получал новое
имя, как император при воцарении. Тайные имена сбивали с толку соглядатаев
и обороняли владельца имени от порчи.
Полноте! На таких совпадениях строится не политика, а поэзия!
Сочинения Нинвена были просто игрой, опасной игрой с разумом, увлекшей
образованного и нечиновного человека, котором государство смертельно
обидело, не дав чина, а пуще того - сделало опасным, лишив ответственности
за последствия собственных слов...
Но чем дальше читал Шаваш, тем растерянней он становился. Ему уже не
казалось невероятным предположение, что бунтовщики пытались расправиться
руками государства с соперничавшей группировкой: таких случаев среди
уголовников Шаваш не припоминал, но среди отбросов общества это было
"западло", а среди друзей народа? Шаваш уже допускал мысль, что во главе
заговора стоял араван Нарай. В конце концов, убеждения "пышных хлебов"
походили на убеждения Нарая, как две капли воды. И тут и там рассуждали о
том, что всякое имущество, превышающее необходимое, украдено у остальных
поданных государства, пеклись о восстановлении справедливых расценок,
исчисляемых трудом, о новом запрете на золото и замене его "рисовыми
деньгами" и, наконец, небезосновательно считали, что лишь братство честных
людей, став во главе государства, способно с успехом провести подобные
меры.
Неизбежность насильственного переустройства мира совершенно логически
вытекала из всецело консервативных убеждений Нарая. Правда, Шаваш не
заметил, чтоб Нинвен или Нарай руководствовались логикой в своих
сочинениях, - они лишь использовали ее так, как им было потребно.
В конце концов Шаваш вообще перестал следить за ходом мысли в
протоколах и вылавливал лишь имена, факты, и даты, до которых мятежники
были, надо сказать, весьма скупы.
Тем не менее он накопал достаточно имен, стараясь держаться знакомой
и простодушной области уголовщины, и к полудню, вздохнув с облегчением,
отправился со своими людьми расставить кое-где старые, надежные ловушки -
на новом неведомого зверя.
Шаваш заскочил в управу в час Овцы, и тут же явился Нан, беспричинен
и непререкаем, как землетрясение, и живо потребовал ареста некоего
торговца Снета. Шаваш осведомился об источнике сведений - Нан молчал, как
молчит императорский архив в ответ на запрос чиновника об одном хвосте.
Шаваш и не подал виду, что оскорбился. Наоборот, в ответ на вопрос
инспектора, нет ли за этим Снетом каких дел, шикарным жестом уличного
гадальщика вытащил из лежавших на его столе бумаг толстую папку. Господин
Айцар занимался маслоделием, то есть подрывал основы государственной
монополии. Это значило, что господин Айцар должен был с ответственными за
масло лицами частью сойтись, а частью - поругаться. По опыту Шаваш знал,
что, как от невидимого глазам поединка Ишната и Вешната проистекают
иноприродные, зато наблюдаемые явления: дождь и град, - так и от невидимых
столкновений в мире бизнеса бумаги, оседающие в управах, подергиваются
мелкой рябью уголовных дел.
Дело Снета было запутанным и неясным.
Снет был вторым помощником надзирающего за маслодельческим делом
провинции, вел учет и контроль посевам, обмерял собранное, ведал
городскими запасами и выдавал для продажи масло мелким торговцам. Десять
лет назад он получил пятый хвост и был направлен в соседнюю провинцию
водным инспектором.
Примерно в это время был убит один из мелких продавцов масла, некий
Веравен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
- Тогда то, что вы мне рассказали об Ире - тоже версия идеолога, а не
ученого?
Бьернссон пожал плечами.
- Я, по-моему, это вам сам объяснил.
- И когда вы начали... ругаться?
- Чуть меньше года назад. И где-то через месяц после этого наша
аппаратура тоже стала завираться.
- А вы уверены, что роль резонатора, как вы выражаетесь, сыграл Ир, а
не сами земляне?
- Простите, не понял?
- Вы говорите о том, что происходит с землянами, а я говорю о том,
что происходит с Веей. Когда "Орион" вернулся на землю, только и было
шуму, что об озарении, внушении и влиянии сына Ира на членов экспедиции.
Но вы-то знаете, что земляне оказали не меньшее влияние на самого сына
Ира. Что с ним, позволю себе заметить, случилось нечто похожее: он
перестал верить в Ира, он стал верить в идею Ира.
И со всем Харайном происходит то же самое. Не знаю, воздействует ли
Ир на провинцию, но что на нее действует монастырь - это уж точно. Вы
сидите за своими толстыми стенами, вам запрещен диалог - но проповеди-то
разрешены! Роджерс, Меллерт, - кто еще?
Вы не читаете доносов, вы не знаете, как бешено популярен Кархтар. А
ведь он возглавил бунт не потому, что судья неправедно обрезал ему уши, а
просто потому, что набрался идей!
Бьернссон налил себе новую порцию кофе и переломил тонкими пальцами
сухарик.
- Да уж, доносов я не читаю, - согласился он. - Но, знаете ли,
революции не обязательно проистекают из чуждых влияний. В Харайне
промышленное развитие идет быстрее - раз; Харайн был всегда житницей
империи, а нынче два года страдает от неурожая - два; а что до Кархтара -
вряд ли он может оспаривать идеологическое первородство у государя
Иршахчана...
- Да дался вам этот Иршахчан, - рассердился Нан. - Стены на вас
давят, стены! Монастырю вашему две тысячи лет, так вы думаете, и миру
вокруг столько же. Не отменял никакой Иршахчан "твоего" и "моего"!
Выдумали его где-нибудь перед концом пятой династии интеллектуальные
шутники в тоске по благопристойной государственности, а следующая династия
шутке обрадовалась: мол, не разоряем мы государство, а обновляем...
А если и был, так это совершенно не имеет значения. Неважно, что
сотворило империю: ирригационная экономика, законы государственного
централизма, военный гений Иршахчана или бредни его мудрецов! Неважно, как
произошло общество, важно лишь то, что происходит с ним сейчас. Историю
полагается забывать - иначе мир будет населен одними привидениями....
Бьернссон засмеялся.
- Ну, - сказал он, - если благонамеренные чиновники теперь так
рассуждают об Иршахчане, - значит, уже и в столице запахло паленым... А
почему? Вот господин Айцар превращает технические игрушки - в машины. А
тем временем господин Кархтар превращает интеллектуальные игрушки - в
идеологию. Две стороны одной медали. И если в Харайне будет революция, то
и конечной причиной будут не кархтары, а предприниматели...
Нан тихонько отодвинул в сторону пустую чашку и глядел перед собой,
улыбаясь. "Боже мой, что я натворил, - думал он. - Хорошо, если это кофе
или та дрянь из покоев первослужителя, - там он тоже был хорош. Плохо,
если это дух Ира еще не выветрился из монастыря... Громко,
безапелляционно, про Иршахчана - по меньшей мере недоказуемо... Это ж
надо! Явился расспросить о монастыре, а стал толковать, что земляне
враждебны империи вообще, словно я не землянин..."
- Берегитесь, Стрейтон, - сказал Бьернссон. - Я ведь тоже немножко
понимаю, что такое Вея и ее, с позволения сказать, правосудие. Вы ведь не
будете объективным следователем, даже если очень захотите. Вы просто
забыли, что это такое. Только следовать вы будете не чьим-то вышестоящим
указаниям, а своим собственным предубеждениям. Во всякой естественной
катастрофе вам захочется найти вредительство, и среди мнимых заговоров вы
упустите настоящий. Тем временем истекут отпущенные нам пять дней, и уж
что начнется дальше... - Бьернссон развел руками и замолчал.
Нан стал откланиваться, вежливо и равнодушно... "Ничего-то он мне
теперь не скажет про монастырь, - думал он, - так и будет учить, как
жить".
В самый разгар дневной жары, когда весь Верхний Город попрятался в
каменных комнатах и казенных садах, в судебную управу явился господин
Айцар. На его дорогом шелковом платье не было никаких знаков различия, и
только белые замшевые сапожки, шитые в четыре шва, были разукрашены
золотыми кувшинками - узор, покрой и цвет, не полагавшийся мелким
чиновникам. Господин Шаваш, столичный чиновник, секретарь инспектора по
особо важному делу, низко поклонился господину Айцару, интенданту мелкого
горном округа в провинции Харайн.
Господин Шаваш, столичный чиновник пятого ранга, выразил глубокое
удовлетворение состоявшимся знакомством с чиновником второго ранга.
Господин Шаваш бросил все дела и пошел с господином Айцаром в сад, где они
некоторое время гуляли, распространяя вокруг себя благоухание. Ибо дорожки
в саду были засажены мятой и тимьяном, которых природа устроила так, что
они благоухают, когда в саду на них наступает нога чиновника. Господин
Айцар похлопал молодого человека по плечу и пошутил, выказывая
осведомленность о вчерашней сцене при беседки. Но, узнав, что господин Нан
уже вернулся из монастыря и отправился к наместнику, заскучал и стал
прощаться.
Шаваш вернулся в кабинет с головной болью, проклиная все на свете.
Замечательно! Что ж у господина Айцара за секрет такой, чтоб потрепать
секретаря по холке, как бессловесную мангусту, и лично по жаре мотаться за
господином Наном?
Накануне вечером Шаваш было решил, что Нан собирается оправдать
партийную предвзятость идейными соображениями. Но после утренней сцены не
знал, что и думать: Нан и вправду норовил отыскать не убийцу, а все больше
потрясателя основ. Это уже никуда не годилось: за убийство можно посадить
только убийцу, хотя бы и ненастоящего, а кого нельзя посадить за
потрясение основ? И Шаваш сбивался с ног, выполняя самые неожиданные
распоряжения Нана, смысл которых тот даже не удосуживался объяснить.
По приказу Нана Шаваш выяснил, сколько раз отец Лиид посещал
городское поместье Айцара; вышло - много, пожалуй, да же очень много для
желтого монаха. И что из этого следует? - поинтересовался Шаваш. Нан пожал
плечами. Либо Нан копал наобум, либо из этого следовало нечто столь
странное, что и обсуждению не подлежало.
Весь день Шаваш потрошил бумаги в управе, и голова его распухла от
сочинений, изъятых при обыске у бунтовщиков.
Шаваш привык выуживать правду из моря вранья, следуя безошибочной
примете: ложь всегда деенаправлена, выгодна и складна. Здесь этот критерий
не действовал. Вранье бунтовщиков было сколь очевидным, столь и
незаинтересованным, и им же осложняло жизнь.
Здравый смысл доказывал в нем верность небылиц, а небылицы придавали
очарование здравому смыслу. В зачитанной до дыр книге Нинвена Шаваш нашел
изящные силлогизмы, доказывающие несомненную образованность автора, и
грубейшие суеверия; логический метод изобличения существующих порядков,
который с тем же успехом мог быть применен для критики порядков,
воображаемых Нинвеном; призывы к восстановлению попранной справедливости,
поощряющие на деле самые низменные инстинкты черни, и страстное желание
блага человечеству, оборачивающееся ненавистью к людям. Особенно поразило
Шаваша, что ненависть Нинвена к его соперникам из секты "длинного хлеба"
была ничуть не меньше ненависти его к государству. Будто спорили между
собой не друзья народа, а две шайки бандитов, обосновавшиеся на одном и
том же городском рынке.
На одной из страниц рукописи Шаваш встретил занятное толкование
хрестоматийного изречения о том, что "воля императора - и есть закон".
Выворотив его смысл наизнанку, Нинвен писал, что император является
императором, лишь будучи выражением закона; следовательно, когда он
нарушает закон, он перестает быть императором; а когда воплощение закона
перестает быть таковым, в стране законов не остается, и долг честных
подданных - создать новые законы и новое их воплощение в новом императоре.
Это было тяжеловесно, но, в целом, логично.
А двумя строками ниже автор рассуждал, что воцарение справедливого
режима преобразит всю природу: урожаи риса станут вызревать каждый месяц;
колосья будут вырастать таковы, что из каждого можно будет спечь по
лепешке; и можно будет отрезать от поросенка половину и зажарить, а новая
половинка отрастет сама. И, нимало не смущаясь, Нинвен писал, что нынешний
строй обречен уже тем, что при нем в каналах течет вода, а не молоко.
Шаваш было предположил, что оба аргумента рассчитаны на разные
аудитории, и первый - такая же подделка под логику, как второй - под
суеверия. Но вся сила этой системы была в том, что в ней правила логики
совпадали с предписаниями суеверий. Так, каждый член секты получал новое
имя, как император при воцарении. Тайные имена сбивали с толку соглядатаев
и обороняли владельца имени от порчи.
Полноте! На таких совпадениях строится не политика, а поэзия!
Сочинения Нинвена были просто игрой, опасной игрой с разумом, увлекшей
образованного и нечиновного человека, котором государство смертельно
обидело, не дав чина, а пуще того - сделало опасным, лишив ответственности
за последствия собственных слов...
Но чем дальше читал Шаваш, тем растерянней он становился. Ему уже не
казалось невероятным предположение, что бунтовщики пытались расправиться
руками государства с соперничавшей группировкой: таких случаев среди
уголовников Шаваш не припоминал, но среди отбросов общества это было
"западло", а среди друзей народа? Шаваш уже допускал мысль, что во главе
заговора стоял араван Нарай. В конце концов, убеждения "пышных хлебов"
походили на убеждения Нарая, как две капли воды. И тут и там рассуждали о
том, что всякое имущество, превышающее необходимое, украдено у остальных
поданных государства, пеклись о восстановлении справедливых расценок,
исчисляемых трудом, о новом запрете на золото и замене его "рисовыми
деньгами" и, наконец, небезосновательно считали, что лишь братство честных
людей, став во главе государства, способно с успехом провести подобные
меры.
Неизбежность насильственного переустройства мира совершенно логически
вытекала из всецело консервативных убеждений Нарая. Правда, Шаваш не
заметил, чтоб Нинвен или Нарай руководствовались логикой в своих
сочинениях, - они лишь использовали ее так, как им было потребно.
В конце концов Шаваш вообще перестал следить за ходом мысли в
протоколах и вылавливал лишь имена, факты, и даты, до которых мятежники
были, надо сказать, весьма скупы.
Тем не менее он накопал достаточно имен, стараясь держаться знакомой
и простодушной области уголовщины, и к полудню, вздохнув с облегчением,
отправился со своими людьми расставить кое-где старые, надежные ловушки -
на новом неведомого зверя.
Шаваш заскочил в управу в час Овцы, и тут же явился Нан, беспричинен
и непререкаем, как землетрясение, и живо потребовал ареста некоего
торговца Снета. Шаваш осведомился об источнике сведений - Нан молчал, как
молчит императорский архив в ответ на запрос чиновника об одном хвосте.
Шаваш и не подал виду, что оскорбился. Наоборот, в ответ на вопрос
инспектора, нет ли за этим Снетом каких дел, шикарным жестом уличного
гадальщика вытащил из лежавших на его столе бумаг толстую папку. Господин
Айцар занимался маслоделием, то есть подрывал основы государственной
монополии. Это значило, что господин Айцар должен был с ответственными за
масло лицами частью сойтись, а частью - поругаться. По опыту Шаваш знал,
что, как от невидимого глазам поединка Ишната и Вешната проистекают
иноприродные, зато наблюдаемые явления: дождь и град, - так и от невидимых
столкновений в мире бизнеса бумаги, оседающие в управах, подергиваются
мелкой рябью уголовных дел.
Дело Снета было запутанным и неясным.
Снет был вторым помощником надзирающего за маслодельческим делом
провинции, вел учет и контроль посевам, обмерял собранное, ведал
городскими запасами и выдавал для продажи масло мелким торговцам. Десять
лет назад он получил пятый хвост и был направлен в соседнюю провинцию
водным инспектором.
Примерно в это время был убит один из мелких продавцов масла, некий
Веравен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38