У колодца стояли два монаха в позах ссорящихся голубей и выясняли,
кому вечером чистить репу.
Это был тот самый колодец, в который в ночь преступления кинули
самострел.
Трое гостей могли это сделать: араван Нарай, наместник и господин
Айцар. Только они выходили из отведенных им покоев. Стало быть, один
вышел, чтобы избавиться от орудия убийства, а двое остальных либо имели
дела с кем-то в монастыре, либо в чем-то монахов подозревали... Нан еще
раз вынул трубочку: щербленая кость засверкала в электрическом свете.
Словно нарочно сделано, чтобы не оставлять отпечатков пальцев.
А что веец знает об отпечатках пальцев?
Если самострел принадлежал землянину, то понятно, почему его выкинули
в ту же ночь, стремясь избавиться от улики, но непонятно, почему его
бросили в Змеиный Колодец, слухи о бездонности которого несколько
преувеличены.
С другой стороны, если самострел принадлежал вейцу, то понятно,
почему его бросили в такую дырку, которая доходит до самого ада, однако
непонятно, почему его просто-напросто не вывезли наутро из монастыря.
Боялись ареста по дороге? Однако несомненно одно - если преступление
совершил веец, то это был человек суеверный. Редко кто из высшего
начальства Веи верит в бездонные колодцы, ведущие в ад, - это все басни
для простонародья...
Однако убийство судьи вовсе не обязательно связано с похищением Ира.
Нынче треть чиновников носит в рукаве такую трубочку, притом не для
убийства, а для самоубийства. А остальные две трети носят перстень с ядом.
Убийца был, несомненно, не очень искусен: стальной шарик едва оцарапал
плечо. Нан был уверен, что шарик был смазан каркамоном или ишаной, которые
вызывают мгновенный паралич, но местной медициной не распознаются.
Тогда из-за чего убили судью?
Из-за встречи наместника с араваном. Наместник сказал, что судья
арестовал мятежников по его приказу; араван сказал, что судья арестовал
мятежников по его приказу. Да, покойник, что называется, "играл в сто
полей сразу на двух сторонах". Что заставило судью, десять лет
принадлежавшего душой и телом наместнику, перекинуться к аравану? Или,
наоборот, сделать вид, что перекинулся? С чем это связано? С поведением
Айцара? С горцами? С желтым монастырем?
Нан вздохнул. По правде говоря, покойник играл в той же манере, что и
сам столичный инспектор. Ибо нынешнее назначение было для Нана скорее
катастрофой, чем возвышением. Отлучка из столицы ломала все его планы и
вынуждала открыто стать на сторону одной из враждующих партий, в то время
как Нан доселе извлекал двойную выгоду из покровительства обеих. Судьба
посмеялась, пожаловав высший, девятый ранг чиновной иерархии и
одновременно поставив инспектора в положение, ненавидимое им больше всего,
- в положение человека, которому нечего терять.
Ладно! Покойный судья - не инспектор Нан! Покойный судья, судя по
всему, был такого же рода человек, как и его секретарь Бахадн. Про таких
говорят: плясать не умеет, а говорит, что пол кривой...
Да. Распри в столице. Распри в провинции. Распри меж друзей народа.
Распри в монастыре. Наместник посылает ко двору, вместо голов горцев,
головы вейских крестьян. Араван Нарай изъясняется теми же словами, что и
бунтовщики и дарит им свои книги с дарственной печатью... Впрочем, насчет
книги все как раз непросто. На первый взгляд, книга была так нужна
Кархтару, что он осмелился послать за ней в охраняемый дом. Нужно-то
нужна, но зачем? Большей частью эта публика книг не читает. Кладут на
грудь для излеченья от чахотки, крутят из листов талисманы, варят с
кореньями, гадают. Но читать - не читают... Нан был уверен, что Кархтару
понадобилась не сама книга, а дарственная печать, квадратная и зеленая,
как поле, сохраняющая магическую связь с владельцем печати. А зачем им
печать? Сварить книгу с печатью вместе с мясом и раздать, как причастие.
Или - вырезать печать, проткнуть иголкой, бросить в огонь, и пожелать того
же предавшему их чиновнику?
Может быть, сектантов приказал арестовать араван. А может -
наместник. Может, освободили их разбойники. А может - переодетые люди
наместника...
- Дэвид!
Нан поднял голову. Перед ним вновь стоял Келли. В одной руке он
сжимал маленький стальной шарик, а в другой.
- Вы были правы, Дэвид, - шарик действительно смазан ядовитым местным
алкалоидом. Барнс, - это наш химик, - говорит - диметиламида лизергиновой
кислоты. А как это называется на вейском...
- Барнс может спросить у Ллевелина. Тот сам сказал, что интересуется
местными ядами и наркотиками.
- В последний раз встреча Барнса с Ллевелином протекала так: Барнс
принес в комнату Ллевелина банку с пауками-треножниками и стал пауков
выпускать, а Ллевелин его за этим застукал и погнался за ним с ножом для
чистки ананасов.
Келли помолчал и продолжил:
- Я думаю, нам надо разделить сферы влияния. Вам - заниматься
подозреваемыми из чиновников, а мне - монастырем. У вас и так под
подозрением фактически самые влиятельные люди провинции, и все трое не
очень-то любят друг друга.
- Ну, - сказал Нан, - когда люди не любят друг друга, это хорошо. Это
сильно помогает следствию. Впрочем, я и в монастыре особой любви не
заметил.
- Да.
- Ллевелин мне сказал, что Ир в ваших сварах не виноват.
- Ллевелин врал, - ответил Келли. - Послушайте, Нан, если бы мы тут
передрались из-за того, кто чьей зубной щеткой пользуется, это бы куда ни
шло! Но ведь дело в том, что по крайней мере половина ученых ссорится по
поводу того, что нужно для Веи, а что не нужно. Есть двое, которым на Вею
наплевать, потому что у них очень твердые идеи насчет того, что полезно и
что вредно для Земли. А что значит убежденность, если человек не готов
пойти ради нее на преступление. Во что бы мы ни вломились со своей
аппаратурой и своим образом мыслей - мы вломились во что-то очень
серьезное и очень не свое. Поверьте мне, Дэвид! Когда эта толпа оказалась
в монастыре, я уверился на миг, что это Ир натравил ее.
Келли махнул рукой.
- У нас есть десяток подозреваемых, - повторил он, - и кто-то из этих
подозреваемых - уже не человек. Вы понимаете это, Нан? Он ходил между
нами, смеется, ест маринованные грибки, подписывает указы, если он
чиновник и читает распечатку, если он из монахов, - и в это время он не
человек, а куколка с бабочкой внутри. Кто знает, зачем он это сделал?
Чтобы переделать мир? Чтобы пожелать Меллерту пересоленного супа? Ах, если
бы я мог верить в то, что Ллевелин сказал о пересоленном супе! Если бы я
мог быть уверен, что Ллевелин сказал это не затем, чтобы запорошить нам
глаза! И мы должны найти не-человека, Нан. Мы должны не раскрыть
преступление, мы должны предотвратить его.
- И кого же вы подозреваете?
- Всех! Горцев, которые прятались в монастыре. Четырех монахов,
которых не было в трапезной в момент землетрясения - Ллевелина, Меллерта,
Роджерса и Барнса. И еще - троих вейцев.
- Вы пропустили еще одного подозреваемого, - мягко сказал Нан.
Келли дико дернулся.
- Кого?!
- Полковник, когда похищают бога, всеведущего и всемогущего, бог
должен быть по крайней мере соучастником похищения.

Господин Нан, откинувшись на подушки паланкина и придерживая рукой
вышитую ткань, с неприязнью разглядывал кривые улицы Нижнего Харайна.
Всякий Нижний Город юридически не существовал, размеры домов и окраска их
предписаны не были. Богатые усадьбы хоронились от воров и чиновников,
выкатывающих глаз на чужое добро, а лачуги выставляли напоказ врожденное
уродство: недаром земля под ними освящалась наспех, и о сроках
строительства гадали пьяные геоманты...
Нан со вздохом опустил занавес. После разговора с Келли он провел в
монастыре еще два часа.
Нан чувствовал себя лишним в этом подземелье, где с потолка светили
голубоватые лампы и компьютеры с нежным шипением пускали слюнки
распечаток.
Ученые ходили нервные и злые, не умея скрыть свое беспокойство и не
собираясь скрывать своих мыслей. Чужак с манерами вейского чиновника
раздражал их. Они пытались с ним спорить. Нан вежливо поддакивал, и это
раздражало их еще больше.
Отец Сетакет, то есть Майкл Барнс, подсел к нему и заговорил о
положении в Харайне... Рассказ его изобиловал убедительными подробностями.
Он рассуждал о том, что трехлетний неурожай устроен наместником
специально: Государственные каналы заилены, а на храмовых землях Бужвы, к
примеру, все в полном порядке. Получается разделение труда. Племянник
потихонечку гноит поля, а его дядя, господин Айцар, заручившись в столице
поддержкой Ишнайи, сбывает храмовое зерно Бужвы втридорога, и подвозит рис
из других мест.
Нан молчал, пока собеседник излагал занимательные подробности о
столичных связях Айцара; если отец Сетакет не знает, что господин Айцар -
человек Мнадеса, а не Ишнайи, то уж не Нану его просвещать.
Но, услышав про храм Бужвы, позволил себе удивиться: разве
собеседнику не ведомо, что господин Айцар связан с храмом Уннушика, а не с
храмом Бужвы? И что эти две, так сказать, финансовые корпорации враждуют
насмерть? И что именно поэтому Айцар вовсе не занимается хлебными
спекуляциями? И правильно делает, потому что государственная система
распределения риса довольно надежна, и много на нем не наживешь.
Отец Сетакет закусил губу и пробормотал, что Айцар все равно
мошенник, а кто-то ведь вздувает цены на зерно.
Нан с изумлением понял, что Сетакет врал ему намеренно.
И в момент землетрясения пребывал неизвестно где. Как и Сайлас
Меллерт и Дональд Роджерс. И хотя монастырь был вотчиной Келли, Нан счел
своим долгом поглядеть на этих двоих.
Однако Меллерт пребывал в гостевых покоях, беседуя с первослужителем
Ира. И то, что рассказывали об этих беседах, Нану очень не понравилось.
Зато Дональд Роджерс, он же брат Лиид, сам охотно заговорил с Наном,
- не о мелких делах Харайна, ведомых исповеднику, а все больше о
закономерностях истории.
Нан слушал его не без удовольствия и наконец прямо спросил о
господине Айцаре и араване Нарае: ведь эти двое часто бывали в монастыре.
Роджерс засмеялся.
- Ну что я могу сказать? У одного золото стоит позади неба, а у
другого - впереди души.
Острота была вряд ли свежа, но хороша. Узаконенных имен на Вее,
собственно говоря, не было, каждый называл отпрыска, как хотел. "Нарай"
было усеченным "Наракан ай" - Небесное золото; "Айцар" - усеченным "Айни
царки" - Золотая Душа.
Нан улыбнулся.
- Да, нынче много имен имеют корень "ай".
- А вы знаете историю этого словечка? - быстро подхватил Роджерс. -
"Ай", когда-то "эйя" - в древневейском имело значение общей благодати.
"Эйя" - это и благородный, и богатый, и добрый. Значение слова стало
меняться после основания империи. Император Иршахчан постарался, чтобы
благородные и богатые не заедали простой народ. Главным стал "ванят", а не
"эйят" - чиновный, а не благородный. В "Книге завоеваний" слово "эйят"
чаще всего встречается в контексте "эйят такой-то поднял восстание".
Ненадолго, впрочем, поднял.
И вот слово пошло укорачиваться, никнуть, - и перелицевалось наконец.
"Ай" сохраняет значение денег. Но это - золотые деньги, деньги, которые
как бы стоят в оппозиции к государственному режиму, грязные деньги.
Хорошие, государственные деньги - это "кацун", из "кацна-ри" - долг,
то есть долговые обязательства, выданные на пользование общественными
хранилищами.
В текстах третьего века от основания империи благонамеренный человек
всегда стремится иметь "кацун", а негодяй всегда стремится обзавестись
"ай".
Но государство, уравняв всех граждан, принялось прихорашиваться само.
Храмы, общественные здания, императорские дворцы - все заблестело золотом.
Слово "ай", изгнанное в дверь, входит не то что через окно - через алтарь!
Язык свидетельствует: государство уничтожило частные богатства с тем,
чтоб стать единственным богачом. Но парадокс состоит в том, что став
богачом, оно тем самым реабилитировало идею богатства! Иршахчан проиграл.
Исторических закономерностей не переплюнешь!
Господин Нан сказал, что он полностью согласен с мистером Роджерсом.
Господин Нан, чиновник девятого ранга, автор полутора десятков докладов,
написанных в стиле "исследования имен", выразил восхищение филологическими
штудиями геофизика.
Для геофизика Роджерс неплохо владел навыками "исследования имен".
Правда, он немного спрямил исторический путь слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38