Мара: Угадай, о чем я думаю?
Фафхрд: О том, что ты - королева сладострастия. Ай!
Мара: Вот тебе и ай! А ты - король скотов! Нет, дурачок, послушай. Я
радовалась тому, что ты покончил со своими скитаниями по югу еще до нашей
свадьбы. Я уверена, что ты изнасиловал десятки южных женщин и даже
занимался с ними всякими извращениями - оттого-то у тебя и появился этот
бзик насчет цивилизации. Но я не в обиде. Я буду так любить тебя, что ты
позабудешь обо всем этом.
Фафхрд: Мара, у тебя блестящий ум, но ты явно преувеличиваешь все,
что касается единственного пиратского набега, в котором я участвовал под
началом Хрингорла, и особенно возможности, какие у меня были в смысле
любовных приключений. Прежде всего, жители прибрежных городов, которые мы
грабили, и в первую очередь все молодые женщины убегали в горы еще до
того, как мы высаживались на сушу. А если каких-то женщин и насиловали, то
я как самый младший был последним в списке насильников и даже не пытался
заниматься этим. По правде говоря, единственными интересными людьми,
которых я встретил за все это скучнейшее путешествие, были два старика,
захваченные нами, чтобы получить выкуп - от них я научился немного
квармаллийскому и верхнеланкмарскому языкам - да еще один тощий парень,
ходивший в подмастерьях у чародея. Он очень ловко управлялся с кинжалом и
любил разрушать легенды - в точности как я и мой отец.
Мара: Не печалься. Когда мы поженимся, жизнь станет куда более
увлекательной.
Фафхрд: А вот тут ты не права, милая Мара. Подожди, дай мне
объяснить! Стоит нам пожениться, как Мора переложит на тебя всю готовку и
работу по шатру. Она будет обращаться с тобой на семь восьмых как с
рабыней и на одну восьмую - в лучшем случае - как с моей наложницей.
Мара: Вот еще! Ну нет, Фафхрд, тебе еще предстоит научиться держать
собственную мать в повиновении. Но не бойся, дорогой мой. Ты, понятное
дело, еще не знаешь, каким оружием располагает молодая и неутомимая жена
против старой свекрови. Я поставлю ее на место, даже если мне придется ее
отравить - не до смерти, конечно, а просто, чтобы она стала послабее. Не
пройдет и трех лун, как она будет трепетать от одного моего взгляда, а ты
зато почувствуешь себя мужчиной. Я знаю, ты у нее единственный ребенок,
твой бешеный отец погиб молодым, поэтому она и получила безграничную
власть над тобой, однако...
Фафхрд: Имей в виду, распутная и ядовитая ведьмочка, ледовая моя
тигрица, что я чувствую себя вполне мужчиной и намерен доказать это без
промедления. Защищайся! А ну-ка!
Сугроб снова задергался, словно извивающийся в корчах гигантский
белый медведь. Вскоре он медленно издох под звуки систров и треугольников
- это звенели сверкающие кристаллики льда, в невероятном количестве
наросшие на одеждах Мары и Фафхрда за время их диалога.

Короткий день стремительно приближался к ночи, словно сами боги,
управляющие солнцем и звездами, хотели поскорее посмотреть представление.
Хрингорл совещался со своими приспешниками Хором, Харраксом и Хреем.
Они хмурили брови, многозначительно кивали и один раз даже упомянули имя
Фафхрда.
Самый молодой муж из всех мужчин Снежного клана, этакий тщеславный и
бессмысленный петушок, попал в засаду и был забит снежками до потери
сознания дозором снежных жен, заставшим его за бесстыдными разговорами с
актрисой-минголкой. Его супруга, которая азартнее прочих закидывала его
снежками, принялась нежно, но очень медленно возвращать его к жизни, желая
иметь душевный покой в течение двух дней, что давалось представление.
Мара, счастливая, словно снежная голубка, забежала к ним в шатер,
чтобы помочь по хозяйству. Однако, когда она понаблюдала за беспомощным
мужем и ласковой женой, ее улыбки и чуть задумчивая грация куда-то
исчезли. Девушка сделалась напряженной и при всей ее уравновешенности
суетливой. Трижды она открывала рот, желая что-то сказать, но в конце
концов ушла, так и не проронив ни слова.
В женском шатре Мара с остальными ведьмами поколдовали немного, чтобы
вернуть Фафхрда домой и заморозить ему чресла, после чего принялись
обсуждать более серьезные меры, направленные против всех сыновей, мужей и
актрис вообще.
Второй заговор никак не подействовал на Фафхрда, вероятнее всего
потому, что как раз в это время он принимал снежную ванну - ведь любому
известно, что колдовство практически бессильно против тех, кто сам
подвергает себя воздействиям, на достижение которых направлены чары.
Расставшись с Марой, он разделся, нырнул в сугроб и растерся с ног до
головы сухим обжигающим снегом. Затем он воспользовался колючей сосновой
лапой, чтобы стряхнуть с тела снег и получше разогнать кровь по жилам.
Одевшись, он почувствовал, что начинает действовать другое заклинание, но
не поддался, а тайком пройдя в шатер двух старых торговцев-минголов Закса
и Эффендрита, которые водили дружбу еще с его отцом, лег и проспал там на
шкурах до самого вечера. Там материнские заговоры достать его не могли,
поскольку согласно обычаю шатер считался мингольской территорией. Правда,
его крыша вскоре покрылась неестественно толстым слоем кристалликов льда,
и старые минголы, сморщенные и проворные как обезьяны, принялись со звоном
сбивать их длинными шестами. Этот звук исподволь проникал в сновидения
Фафхрда, но не будил его, что страшно раздражило бы Мору, узнай она об
этом - колдунья считала, что наслаждения и отдых мужчинам вредны. А
снилось Фафхрду, что Влана плавно изгибается в танце, одетая в платье из
тонкой серебряной сетки, украшенной мириадами крошечных серебряных
колокольчиков, - это видение раздражило бы Мору сверх всякой меры, но в
данный момент она по счастью не пустила в ход свой дар читать мысли на
расстоянии.
Сама Влана дремала, а одна из девушек-минголок, которой актриса
заранее заплатила целый смердук, меняла снеговые компрессы, а когда губы
Вланы становились сухими, вливала в них несколько капель сладкого вина. В
голове у актрисы роились всевозможные предположения и планы, однако,
просыпаясь, она всякий раз успокаивала себя с помощью кольцевого
восточного заклинания, которое звучало приблизительно так: "Баю-знаю,
спать-опять, дрема-дома-сон-солома, гарь-янтарь-встарь-пескарь, труп-не
люб, легла-дала, блядки-сладки-взятки-гладки, пять-отдать, чаю-с краю,
баю-знаю", - и так далее до бесконечности. Влана знала, что морщины у
женщины могут появиться не только на коже, но и в мозгу. Знала она и то,
что лишь незамужняя женщина станет ухаживать за незамужней. И наконец она
знала, что актер на выезде, как солдат, должен спать при любой
возможности.
Слоняясь по Стану, Велликс-Хват подслушал разглагольствования
Хрингорла о кое-каких его замыслах, заметил, как Фафхрд входит в свое
убежище, обратил внимание, что Эссединекс пьет больше обычного, и решил
немного послушать его речи.
А Эссединекс, стоя в женской части актерского шатра, спорил с двумя
близняшками-минголками и совсем юной илтхмаркой относительно толщины слоя
жира, которым они намеревались смазать свои бритые тела для вечернего
представления.
- Клянусь прахом, вы пустите меня по миру! - жалобно причитал он. - И
будете выглядеть не соблазнительнее, чем три шматка сала.
- Насколько я знаю северян, они любят, чтоб их женщины были с жирком,
так почему бы ему быть только внутри, а не снаружи тоже? - спросила одна
из минголок.
- К тому же, - добавила ее сестрица, - если ты думаешь, что ради
развлечения этих пентюхов мы готовы отморозить себе зады и сиськи, значит,
ты и вовсе рехнулся.
- Не беспокойся, Седди, - проговорила илтхмарка, потрепав старика по
вспыхнувшей щеке и редким волосенкам, - я выступаю гораздо удачнее, когда
вся лоснюсь от жира. Эти мужланы полезут из-за нас на стены, а мы будем
выскальзывать у них из рук, словно мокрые арбузные семечки.
- Полезут на стены? - Эссединекс схватил илтхмарку за худое плечо. -
Чтобы сегодня вечером никаких оргий, слышите? Подразнить людей - дело
другое. Но никаких оргий. Вопрос в том...
- Да дал прекрасно знаем, папашка, до какого предела их можно
дразнить, - перебила одна из минголок.
- Мы умеем держать их в руках, - подтвердила ее сестрица.
- А если мы не совладаем, то уж Влана всяко управится, - заключила
илтхмарка.
По мере того, как чуть заметные тени удлинялись, а туманный воздух
темнел, вездесущие кристаллики льда, казалось, росли все быстрее. Гомон в
шатрах торговцев, отрезанных полосой заснеженного леса от жилых шатров,
стал тише, а потом и вовсе умолк. Нескончаемые тихие заклинания в женском
шатре сделались слышнее и визгливее. С севера налетел ветер, кристаллики
льда зазвенели. Но тут песнопения превратились в хриплый клекот, после
чего ветер и звон льда как по команде стихли. С востока и запада снова
поползли клочья тумана, и снова слой изморози стал расти. Женские голоса
снизились до неясного бормотания. Весь Мерзлый Стан молчаливо и напряженно
стал дожидаться наступления ночи.
День катился за обледенелый западный горизонт, словно спасаясь
бегством от темноты.
В узком пространстве между шатрами актеров и Залом Богов вдруг
началось какое-то движение, затеплился тусклый огонек, разгоравшийся
постепенно в яркую точку - девять, десять, одиннадцать ударов сердца - и
все вокруг осветилось яркой вспышкой, которая блистающей кометой, сперва
медленно, потом все быстрее и быстрее стала подниматься в ночное небо,
разметывая искры со своего хвоста. Высоко над соснами, почти у самого края
небес - двадцать один, двадцать два, двадцать три - хвост кометы погас, и
она, оглушительно взорвавшись, разлетелась на девять ослепительно-белых
звезд.
Это была ракета, возвещавшая о начале первого представления.
Внутри Зал Богов напоминал высокий нелепый драккар, холод и мрак
которого едва разгоняли свечи, поставленные дугой в носовой части: весь
год она использовалась в качестве алтаря, а теперь была превращена в
сцену. Мачтами драккара служили девять живых сосен, вздымавшихся к небу в
носу, корме и по бортам судна. Паруса, а говоря более приземленно, стены,
были сделаны из звериных шкур, туго пришнурованных к мачтам. Взамен неба
над головами зрителей было густое переплетение сосновых ветвей,
припорошенных снегом и росших на высоте в пять человеческих ростов над
палубой.
Среднюю и кормовую части этого фантастического корабля, плававшего
лишь на ветрах воображения, заполняли мужчины Снежного клана, разряженные
в разноцветные и темные меха и сидевшие на пеньках или скатанных одеялах.
Они смеялись хмельным смешком, перебрасывались замечаниями и шуточками,
однако не слишком громко. Религиозный трепет и благоговение охватили их
при входе в Зал или, вернее, Корабль Богов, несмотря даже на его столь
кощунственное использование, а скорее всего, именно из-за него.
В зале послышался ритмичный рокот барабана, зловещий, как поступь
снежного леопарда, и поначалу такой тихий, что никто толком не мог
сказать, когда он начался: еще секунду назад зал двигался и разговаривал,
и вдруг все стихло, только ладони мужчин вжались в колени и глаза
устремились на освещенную сцену, по бокам которой стояли две ширмы,
расписанные черными и серыми завитушками.
Рокот барабана стал громче, ускорился, разорвался в причудливый ритм
и вдруг снова вернулся к поступи леопарда.
Следуя барабанному ритму, на сцену выскочила серебристая, стройная и
длинноногая самка леопарда с длинными настороженными ушами, длинными усами
и длинными белыми клыками. Двигалась она на четвереньках. Человеческим в
ней была лишь копна блестящих черных волос, перекинутых через правое
плечо.
Она трижды обошла сцену, ворча и нагнув голову, словно принюхиваясь к
чему-то.
Потом вдруг, заметив зрителей, с визгом отпрянула и присела на задние
лапы, грозно взмахнув передними, которые заканчивались длинными блестящими
когтями.
Двое каких-то зрителей были настолько захвачены происходящим, что
соседям пришлось схватить их за руки, чтобы те не бросили нож или топор с
короткой ручкой в существо, которое они сочли самым настоящим и опасным
зверем.
А зверь уставился на них, скаля острые зубы с двумя торчащими
громадными клыками. Он вертел мордой из стороны в сторону, изучая их
своими большими карими глазами и колотя по сцене хвостом, поросшим
короткой шерстью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29