Через несколько минут в гостиную вошел мальчик и уселся в обтянутое изодранной тканью кресло-качалку. Паз узнал в нем мальчишку, который мочился на лестничной площадке.
– Ты за что избил мою сестру?
– Я твою сестру пальцем не тронул. Разве я похож на того, кто может ударить маленькую девочку?
– Ты полицейский, – сказал мальчишка в порядке пояснения. – Тогда почему она плачет?
– Не знаю. Мы нормально разговаривали, я задал ей вопрос, а она вдруг расплакалась.
– Про что ты спросил?
– Окно вашей с ней комнаты выходит на окно той женщины, которую убили в прошлую субботу. Я хотел узнать, видела ли она что-нибудь. – Паз помолчал. – А ты что-нибудь видел?
– Я видел эту шлюху голой.
– Это здорово. Скажи-ка мне… кстати, как тебя зовут?
– Рэндолф П. Фрэнклин. Покажи мне твою пушку.
– Потом, Рэндолф, лучше скажи мне, с чего это ты мочился на лестничной площадке?
– С того, что, если бы моя бабушка была дома, она бы и меня после школы дома оставила, чтобы я делал уроки.
– А тебе и следует делать уроки и слушаться бабушку.
Мальчишка скорчил недовольную рожу.
– Какой ты умный, парень. Покажи мне свою пушку.
Паз приподнял полу, чтобы показать свой «тридцать восьмой» в кобуре на поясе.
В комнату вошла миссис Мигер.
– Как она? – спросил Паз.
– Она спит, но не благодаря вам. Я намерена позвонить вашему боссу и пожаловаться на вас. А вы к тому же цветной.
Женщина ростом в пять футов с небольшим пылала яростным негодованием и оттого казалась весьма внушительной.
– Мэм, я ничего плохого не сделал вашей внучке. Не кричал на нее, не угрожал ей и не дотрагивался до нее даже пальцем. Единственное, что я сделал, – это дал ей денег и попросил ответить на мои вопросы о том, не видела ли она чего-нибудь, связанного с преступлением, которое я расследую. А она видела. Я считаю, что она видела в окно настоящего убийцу. Но когда я попросил ее описать наружность этого человека, с ней случился припадок.
Миссис Мигер прищурилась.
– И почему, как вы полагаете, это произошло?
– Видите ли, мэм, я себя спрашиваю о том же и думаю, что объяснение здесь одно. Тэнзи увидела такое, что потрясло ее, и каждый раз, когда она вспоминает об этом ужасе, она срывается, как сегодня. И позвольте сказать вам одну вещь, миссис Мигер. Я работаю детективом в отделе убийств вот уже шесть лет, но это убийство было самым страшным из тех, которые мне довелось видеть. А что, если убийца совершит еще одно такое же преступление?
– Упаси господи!
– Да. И кроме того, как быть с Тэнзи? Этот ужас может остаться с ней на всю жизнь и к добру не приведет.
Он продолжал говорить, пока не убедился, что женщина пришла в смятение. Она постоянно смотрела дневные программы телевидения, где речь шла о детях, превратившихся в чудовищ в результате шока от преступления, невольными свидетелями которого они оказались.
Закончил он свою речь как можно более спокойным тоном:
– Если вы не против, мэм, я предпочел бы договориться о том, чтобы девочку посмотрел врач, побеседовал с ней, установил бы степень вреда, причиненного ее здоровью, и помог бы ей с этим справиться. Никаких затрат с вашей стороны, мэм, все обеспечит Управление полиции Майами.
Миссис Мигер дала согласие. Позже, когда Паз ехал в управление, он отчасти стыдился себя. Он знал, что департамент полиции не может оплатить консультацию для девочки такого возраста, даже если бы она опознала убийцу Джимми Хоффа. Джимми достал мобильник и набрал знакомый номер кабинета Лайзы Рейли, доктора философии, детского психолога. Последней оставшейся у него подружки.
Глава тринадцатая
Трансмиссия работает плохо, и я жду, когда включится третья передача. Она подтекает, и это главное, что удерживает меня от того, чтобы засунуть Лус и все мое скудное имущество в «бьюик» и завтра же уехать в какой-нибудь городишко, выбранный наугад. Если Лу Ниринг в самом деле засек меня, когда я шла по коридору больницы, толкая перед собой тележку с регистрационными папками, и если он захочет отыскать меня, поприветствовать, потолковать о старых добрых временах и так далее, то сделать это можно быстро и легко, а дальше что? Нет, более вероятно, что он вспомнит о моем самоубийстве. Это было во всех газетах. Любопытно, дружит ли он с моим мужем по-прежнему. Может, они звонят друг другу пару раз в году. Слушай, старик, произошла забавная история, кажется, вчера я встретил Джейн в коридоре больницы. А муж напомнит Лу, что я мертва, но про себя подумает с торжеством и радостью (если «радость» можно считать в данном случае подходящим словом), что вот, мол, она жива. Ведь тело не было найдено, и это могло в первую очередь вызвать у него подозрение. С другой стороны, если бы я намеревалась убить себя по причинам, известным ему одному, он считал бы, что я сделаю это так, чтобы он не обнаружил тело и не использовал его одним из тех способов, которым научился. Принести в жертву на костре. Утопить в море. Будучи хорошим мореходом, я предпочла взрыв лодки.
Или, может быть, Лу с ним заодно. Может быть, он узник. Может быть, он убил ту женщину. Мне нельзя так думать, иначе я сойду с ума.
На службе сегодня неприятности. Миссис Уэйли опять велела мне отправляться с тележкой, но я отказалась покидать помещение регистратуры. Миссис Уэйли взбеленилась. Я сказала ей, что это работа рассыльных, которую я не должна выполнять по условиям контракта. Между нами началась перепалка. Я повторила, что не намерена покидать пределы офиса и толкать тележку по коридорам больницы. Понятное дело, я не сообщила ей, что боюсь снова встретить Лу Ниринга. Видимо, выражение лица в этот момент у меня было таким (безумная Джейн глядела моими глазами!), что миссис Уэйли, явно опасаясь скандальной сцены или даже насилия с моей стороны, сдалась, хоть и пробормотала, что в мое личное дело будет внесено замечание. Это я как-нибудь переживу.
Попозже Лулу и Клео увлекли меня за шкафы с файлами, горя желанием узнать, в чем дело. Я изложила им версию, близкую к истине: я не хочу выходить в холл, так как мне досаждает некий мужчина, которого я всячески избегаю. Сначала они обе уставились на меня, потом переглянулись в изумлении. Мужчина? И Долорес?
* * *
Я сижу в машине и размышляю. Да, переехать в какой-нибудь мало известный город вроде Дейтона, Бойза или Индианаполиса. Найти жилье и неприметную работу, воспитывать Лус и каждый день отмечать черточкой на стене, как это делают бородатые узники в комиксах.
* * *
Длинная пологая лестница ведет к детскому центру. На одной из ступенек сидит Лус, рядом с ней белокурая девочка, и обе увлечены разговором. Лус, завидев меня, машет мне рукой, но с места не двигается. Их милые щечки почти соприкасаются – темная, как хлебная корочка, и светлая, как молоко. Я испытываю минутную слабость. Вспоминаю: коричневая рука мужа движется по моему телу – какое счастье это было вначале! Любовь, истинная любовь, но еще и чувство удовлетворения оттого, что я переступила через расовые предрассудки, победила их, отбросила прочь. Я впиваюсь ногтями себе в ладони и заставляю себя улыбнуться. Но девочки не смотрят на меня.
Беленькая – это Аманда, новая лучшая подружка Лус, предмет долгих рассказов, Талмуд в розовых спортивных туфлях. Лус побывала у Аманды в гостях на Трапп-авеню; это Гроув, отличный район для белых, рай земной. И теперь Лус отчаянно хочет, чтобы Аманда пришла к нам. Этого я, признаюсь, не предвидела. Думала, что Лус будет одинокой, как и я, нас будет только двое и больше никого. Но нет, она теперь нормальный ребенок, первые безумные четыре года ее жизни забыты, она хочет куклу Барби и друзей.
Стройная элегантная женщина выходит из серебристой «ауди» и направляется ко мне и детям. На ней большие солнечные очки, она сдвинула их на голову; волосы, более темные, чем у дочери, прекрасно подстрижены; одета она в светло-коричневый костюм и блузку цвета персика. Она имеет какое-то отношение к авиалиниям. Муж ее крупный юрист. Ее зовут Джулия Петтигрю. Аманда бежит к матери и спрашивает ее, может ли она поехать домой к Лус. Лус спрашивает меня о том же. Миссис Петтигрю смотрит на меня приветливо, но несколько покровительственно – именно такого взгляда заслуживает Долорес Тьюи, и во взгляде этом написано: я, разумеется, не против, что мое сокровище поедет в вашей ужасной машине и посетит вашу дочь-полукровку в вашем более чем скромном жилище. Я женщина свободомыслящая и слишком горжусь этим, чтобы хоть единым словом или намеком дать вам понять, будто я возражаю против дружбы наших девочек. В ответ я неловко переступаю с ноги на ногу и отрицательно качаю головой, но миссис Петтигрю, как я и ожидала, приходит мне на помощь и говорит:
– Девочки! Почему бы нам не прогуляться по Кокосовой аллее и не поесть мороженого? – Восторженные крики, подкуп подействовал. И наконец: – Я привезу ее часа через два.
Два часа, отлично, вполне достаточно времени, чтобы упаковать мою маленькую шкатулку и мои уродливые платья, написать записку с просьбой позаботиться о моей маленькой девочке. К тому времени как они вернутся, я уже буду в Веро-Бич. Трансмиссия продержится до Джексонвилла, а там я пересяду на автобус. Одна я могу ехать быстрее, глупо брать с собой ребенка сразу.
Позже я сижу в машине на подъездной дорожке к дому и вслушиваюсь в ее жужжание. И машину, и меня беспокоит проблема с трансмиссией; как и мой «бьюик», я не могу включить передачу. Такое уже случилось со мной, когда я покидала Марселя. Трудно уехать от ченка. Невозможно найти их, если они этого не хотят, но отъезд тоже непростая вещь, особенно весной, когда кругом топь. Я поехала вместе с Марселем и людьми ченка в Усть-Сургой, куда они отправляются раз в полгода за покупками. «Кмарт» еще не добрался до Усть-Сургоя, но там можно купить соль, инструменты, материю, если у тебя имеется шерсть на продажу. Марсель усадил меня на пароход, который раз в неделю отплывает на Колыму, к тому месту, где начинается дорога на Сеймчан. Я скользнула глазами по лицу Марселя. То, что раньше было привлекательным, теперь казалось неприятным. Он готов был оставить работу и уехать со мной, но я отказалась – я все еще злилась на него за то, что он обращался со мной как с ребенком и хотел руководить мной. Я нуждалась в свободе и заявила Марселю об этом. Свобода, единственная умилительная добродетель американцев. Я разочаровалась в Марселе и совершенно искренне сообщила ему и об этом. Я не плакала, когда грязный маленький пароходишко отчалил от пристани, но мне помнится, что по щекам Марселя медленно текли слезы.
В Сеймчане, пока дожидаешься нужного тебе автобуса, можно остановиться в местном «Хилтоне», обустроенном в стиле ГУЛАГа; это двухэтажное строение из растрескавшегося и покрытого ржавыми подтеками бетона с маленькими комнатами без телевизоров, мини-баров и даже окон. Тебе предоставляют железную койку с матрасом, набитым войлоком и паразитами. Под потолком лампочка мощностью в двадцать ватт, которая сама по себе гаснет в десять часов вечера. В баре можно получить квас или водку-перцовку, к которой и я приложилась как следует. От Сеймчана примерно двести миль до Магадана через романтическое местечко под названием Мьякит, куда прибываешь к вечеру. В Мьяките тоже была гостиница, но она сгорела за время моего пребывания в поле, так что ночь мы провели в здании автостанции. Моих попутчиков, по большей части сибиряков, ничуть не беспокоила температура в минус десять градусов в этом шлакобетонном здании. Здесь были железная печка, раскаленная докрасна, огромный кипящий самовар и в изобилии водка, которую весело передавали по кругу.
Я познакомилась в дороге с якутским семейством по фамилии Тургалий, мужем, женой и тремя детьми – двумя девочками постарше и совсем маленьким мальчиком. У них были хлеб, колбаса и чай, и они добросердечно поделились со мной своими припасами, а я в порядке ответной любезности подарила ребятишкам по шариковой ручке. Была у них и бутылка водки домашнего производства, которая большую часть времени стояла возле меня. Мы пили из маленьких серебряных чашечек, я выучила несколько печальных, монотонных якутских песен и даже рискнула запеть.
Проснувшись на рассвете в спальном мешке, в который меня затолкали мои якутские знакомые, я обнаружила, что нахожусь в нервном ступоре при полном упадке сил. Маленькая женщина-диспетчер за перегородкой была в состоянии полной растерянности. Все мои жизненные реакции и способности были подавлены неким огга, мрачным и опасным духом, который счел, что самое лучшее для меня оставаться в уютном спальном мешке, застегнутом на молнию. Я не могла пошевелиться. Сквозь прорезь для глаз мне было видно, как семейство Тургалий собирает свои пожитки. Ребятишки поглядывали на меня, пощелкивая шариковыми ручками, словно кастаньетами. Я слышала, как подошел автобус, слышала встревоженные голоса моих якутов. Они трясли меня, пытались вытащить из мешка, но я сжалась в комок и рыдала до тех пор, пока они не оставили меня в покое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
– Ты за что избил мою сестру?
– Я твою сестру пальцем не тронул. Разве я похож на того, кто может ударить маленькую девочку?
– Ты полицейский, – сказал мальчишка в порядке пояснения. – Тогда почему она плачет?
– Не знаю. Мы нормально разговаривали, я задал ей вопрос, а она вдруг расплакалась.
– Про что ты спросил?
– Окно вашей с ней комнаты выходит на окно той женщины, которую убили в прошлую субботу. Я хотел узнать, видела ли она что-нибудь. – Паз помолчал. – А ты что-нибудь видел?
– Я видел эту шлюху голой.
– Это здорово. Скажи-ка мне… кстати, как тебя зовут?
– Рэндолф П. Фрэнклин. Покажи мне твою пушку.
– Потом, Рэндолф, лучше скажи мне, с чего это ты мочился на лестничной площадке?
– С того, что, если бы моя бабушка была дома, она бы и меня после школы дома оставила, чтобы я делал уроки.
– А тебе и следует делать уроки и слушаться бабушку.
Мальчишка скорчил недовольную рожу.
– Какой ты умный, парень. Покажи мне свою пушку.
Паз приподнял полу, чтобы показать свой «тридцать восьмой» в кобуре на поясе.
В комнату вошла миссис Мигер.
– Как она? – спросил Паз.
– Она спит, но не благодаря вам. Я намерена позвонить вашему боссу и пожаловаться на вас. А вы к тому же цветной.
Женщина ростом в пять футов с небольшим пылала яростным негодованием и оттого казалась весьма внушительной.
– Мэм, я ничего плохого не сделал вашей внучке. Не кричал на нее, не угрожал ей и не дотрагивался до нее даже пальцем. Единственное, что я сделал, – это дал ей денег и попросил ответить на мои вопросы о том, не видела ли она чего-нибудь, связанного с преступлением, которое я расследую. А она видела. Я считаю, что она видела в окно настоящего убийцу. Но когда я попросил ее описать наружность этого человека, с ней случился припадок.
Миссис Мигер прищурилась.
– И почему, как вы полагаете, это произошло?
– Видите ли, мэм, я себя спрашиваю о том же и думаю, что объяснение здесь одно. Тэнзи увидела такое, что потрясло ее, и каждый раз, когда она вспоминает об этом ужасе, она срывается, как сегодня. И позвольте сказать вам одну вещь, миссис Мигер. Я работаю детективом в отделе убийств вот уже шесть лет, но это убийство было самым страшным из тех, которые мне довелось видеть. А что, если убийца совершит еще одно такое же преступление?
– Упаси господи!
– Да. И кроме того, как быть с Тэнзи? Этот ужас может остаться с ней на всю жизнь и к добру не приведет.
Он продолжал говорить, пока не убедился, что женщина пришла в смятение. Она постоянно смотрела дневные программы телевидения, где речь шла о детях, превратившихся в чудовищ в результате шока от преступления, невольными свидетелями которого они оказались.
Закончил он свою речь как можно более спокойным тоном:
– Если вы не против, мэм, я предпочел бы договориться о том, чтобы девочку посмотрел врач, побеседовал с ней, установил бы степень вреда, причиненного ее здоровью, и помог бы ей с этим справиться. Никаких затрат с вашей стороны, мэм, все обеспечит Управление полиции Майами.
Миссис Мигер дала согласие. Позже, когда Паз ехал в управление, он отчасти стыдился себя. Он знал, что департамент полиции не может оплатить консультацию для девочки такого возраста, даже если бы она опознала убийцу Джимми Хоффа. Джимми достал мобильник и набрал знакомый номер кабинета Лайзы Рейли, доктора философии, детского психолога. Последней оставшейся у него подружки.
Глава тринадцатая
Трансмиссия работает плохо, и я жду, когда включится третья передача. Она подтекает, и это главное, что удерживает меня от того, чтобы засунуть Лус и все мое скудное имущество в «бьюик» и завтра же уехать в какой-нибудь городишко, выбранный наугад. Если Лу Ниринг в самом деле засек меня, когда я шла по коридору больницы, толкая перед собой тележку с регистрационными папками, и если он захочет отыскать меня, поприветствовать, потолковать о старых добрых временах и так далее, то сделать это можно быстро и легко, а дальше что? Нет, более вероятно, что он вспомнит о моем самоубийстве. Это было во всех газетах. Любопытно, дружит ли он с моим мужем по-прежнему. Может, они звонят друг другу пару раз в году. Слушай, старик, произошла забавная история, кажется, вчера я встретил Джейн в коридоре больницы. А муж напомнит Лу, что я мертва, но про себя подумает с торжеством и радостью (если «радость» можно считать в данном случае подходящим словом), что вот, мол, она жива. Ведь тело не было найдено, и это могло в первую очередь вызвать у него подозрение. С другой стороны, если бы я намеревалась убить себя по причинам, известным ему одному, он считал бы, что я сделаю это так, чтобы он не обнаружил тело и не использовал его одним из тех способов, которым научился. Принести в жертву на костре. Утопить в море. Будучи хорошим мореходом, я предпочла взрыв лодки.
Или, может быть, Лу с ним заодно. Может быть, он узник. Может быть, он убил ту женщину. Мне нельзя так думать, иначе я сойду с ума.
На службе сегодня неприятности. Миссис Уэйли опять велела мне отправляться с тележкой, но я отказалась покидать помещение регистратуры. Миссис Уэйли взбеленилась. Я сказала ей, что это работа рассыльных, которую я не должна выполнять по условиям контракта. Между нами началась перепалка. Я повторила, что не намерена покидать пределы офиса и толкать тележку по коридорам больницы. Понятное дело, я не сообщила ей, что боюсь снова встретить Лу Ниринга. Видимо, выражение лица в этот момент у меня было таким (безумная Джейн глядела моими глазами!), что миссис Уэйли, явно опасаясь скандальной сцены или даже насилия с моей стороны, сдалась, хоть и пробормотала, что в мое личное дело будет внесено замечание. Это я как-нибудь переживу.
Попозже Лулу и Клео увлекли меня за шкафы с файлами, горя желанием узнать, в чем дело. Я изложила им версию, близкую к истине: я не хочу выходить в холл, так как мне досаждает некий мужчина, которого я всячески избегаю. Сначала они обе уставились на меня, потом переглянулись в изумлении. Мужчина? И Долорес?
* * *
Я сижу в машине и размышляю. Да, переехать в какой-нибудь мало известный город вроде Дейтона, Бойза или Индианаполиса. Найти жилье и неприметную работу, воспитывать Лус и каждый день отмечать черточкой на стене, как это делают бородатые узники в комиксах.
* * *
Длинная пологая лестница ведет к детскому центру. На одной из ступенек сидит Лус, рядом с ней белокурая девочка, и обе увлечены разговором. Лус, завидев меня, машет мне рукой, но с места не двигается. Их милые щечки почти соприкасаются – темная, как хлебная корочка, и светлая, как молоко. Я испытываю минутную слабость. Вспоминаю: коричневая рука мужа движется по моему телу – какое счастье это было вначале! Любовь, истинная любовь, но еще и чувство удовлетворения оттого, что я переступила через расовые предрассудки, победила их, отбросила прочь. Я впиваюсь ногтями себе в ладони и заставляю себя улыбнуться. Но девочки не смотрят на меня.
Беленькая – это Аманда, новая лучшая подружка Лус, предмет долгих рассказов, Талмуд в розовых спортивных туфлях. Лус побывала у Аманды в гостях на Трапп-авеню; это Гроув, отличный район для белых, рай земной. И теперь Лус отчаянно хочет, чтобы Аманда пришла к нам. Этого я, признаюсь, не предвидела. Думала, что Лус будет одинокой, как и я, нас будет только двое и больше никого. Но нет, она теперь нормальный ребенок, первые безумные четыре года ее жизни забыты, она хочет куклу Барби и друзей.
Стройная элегантная женщина выходит из серебристой «ауди» и направляется ко мне и детям. На ней большие солнечные очки, она сдвинула их на голову; волосы, более темные, чем у дочери, прекрасно подстрижены; одета она в светло-коричневый костюм и блузку цвета персика. Она имеет какое-то отношение к авиалиниям. Муж ее крупный юрист. Ее зовут Джулия Петтигрю. Аманда бежит к матери и спрашивает ее, может ли она поехать домой к Лус. Лус спрашивает меня о том же. Миссис Петтигрю смотрит на меня приветливо, но несколько покровительственно – именно такого взгляда заслуживает Долорес Тьюи, и во взгляде этом написано: я, разумеется, не против, что мое сокровище поедет в вашей ужасной машине и посетит вашу дочь-полукровку в вашем более чем скромном жилище. Я женщина свободомыслящая и слишком горжусь этим, чтобы хоть единым словом или намеком дать вам понять, будто я возражаю против дружбы наших девочек. В ответ я неловко переступаю с ноги на ногу и отрицательно качаю головой, но миссис Петтигрю, как я и ожидала, приходит мне на помощь и говорит:
– Девочки! Почему бы нам не прогуляться по Кокосовой аллее и не поесть мороженого? – Восторженные крики, подкуп подействовал. И наконец: – Я привезу ее часа через два.
Два часа, отлично, вполне достаточно времени, чтобы упаковать мою маленькую шкатулку и мои уродливые платья, написать записку с просьбой позаботиться о моей маленькой девочке. К тому времени как они вернутся, я уже буду в Веро-Бич. Трансмиссия продержится до Джексонвилла, а там я пересяду на автобус. Одна я могу ехать быстрее, глупо брать с собой ребенка сразу.
Позже я сижу в машине на подъездной дорожке к дому и вслушиваюсь в ее жужжание. И машину, и меня беспокоит проблема с трансмиссией; как и мой «бьюик», я не могу включить передачу. Такое уже случилось со мной, когда я покидала Марселя. Трудно уехать от ченка. Невозможно найти их, если они этого не хотят, но отъезд тоже непростая вещь, особенно весной, когда кругом топь. Я поехала вместе с Марселем и людьми ченка в Усть-Сургой, куда они отправляются раз в полгода за покупками. «Кмарт» еще не добрался до Усть-Сургоя, но там можно купить соль, инструменты, материю, если у тебя имеется шерсть на продажу. Марсель усадил меня на пароход, который раз в неделю отплывает на Колыму, к тому месту, где начинается дорога на Сеймчан. Я скользнула глазами по лицу Марселя. То, что раньше было привлекательным, теперь казалось неприятным. Он готов был оставить работу и уехать со мной, но я отказалась – я все еще злилась на него за то, что он обращался со мной как с ребенком и хотел руководить мной. Я нуждалась в свободе и заявила Марселю об этом. Свобода, единственная умилительная добродетель американцев. Я разочаровалась в Марселе и совершенно искренне сообщила ему и об этом. Я не плакала, когда грязный маленький пароходишко отчалил от пристани, но мне помнится, что по щекам Марселя медленно текли слезы.
В Сеймчане, пока дожидаешься нужного тебе автобуса, можно остановиться в местном «Хилтоне», обустроенном в стиле ГУЛАГа; это двухэтажное строение из растрескавшегося и покрытого ржавыми подтеками бетона с маленькими комнатами без телевизоров, мини-баров и даже окон. Тебе предоставляют железную койку с матрасом, набитым войлоком и паразитами. Под потолком лампочка мощностью в двадцать ватт, которая сама по себе гаснет в десять часов вечера. В баре можно получить квас или водку-перцовку, к которой и я приложилась как следует. От Сеймчана примерно двести миль до Магадана через романтическое местечко под названием Мьякит, куда прибываешь к вечеру. В Мьяките тоже была гостиница, но она сгорела за время моего пребывания в поле, так что ночь мы провели в здании автостанции. Моих попутчиков, по большей части сибиряков, ничуть не беспокоила температура в минус десять градусов в этом шлакобетонном здании. Здесь были железная печка, раскаленная докрасна, огромный кипящий самовар и в изобилии водка, которую весело передавали по кругу.
Я познакомилась в дороге с якутским семейством по фамилии Тургалий, мужем, женой и тремя детьми – двумя девочками постарше и совсем маленьким мальчиком. У них были хлеб, колбаса и чай, и они добросердечно поделились со мной своими припасами, а я в порядке ответной любезности подарила ребятишкам по шариковой ручке. Была у них и бутылка водки домашнего производства, которая большую часть времени стояла возле меня. Мы пили из маленьких серебряных чашечек, я выучила несколько печальных, монотонных якутских песен и даже рискнула запеть.
Проснувшись на рассвете в спальном мешке, в который меня затолкали мои якутские знакомые, я обнаружила, что нахожусь в нервном ступоре при полном упадке сил. Маленькая женщина-диспетчер за перегородкой была в состоянии полной растерянности. Все мои жизненные реакции и способности были подавлены неким огга, мрачным и опасным духом, который счел, что самое лучшее для меня оставаться в уютном спальном мешке, застегнутом на молнию. Я не могла пошевелиться. Сквозь прорезь для глаз мне было видно, как семейство Тургалий собирает свои пожитки. Ребятишки поглядывали на меня, пощелкивая шариковыми ручками, словно кастаньетами. Я слышала, как подошел автобус, слышала встревоженные голоса моих якутов. Они трясли меня, пытались вытащить из мешка, но я сжалась в комок и рыдала до тех пор, пока они не оставили меня в покое.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67