– спрашивает Лус.
– Меня просят подготовить для тебя костюм для постановки пьесы о Ное.
Мы спускаемся. Детектив Паз на боевом посту между дверью ванной и холодильником. Быстро спохватившись, он прячет пистолет в кобуру и даже краснеет, словно его застали за тем, что он расстегнул молнию на брюках, чтобы пописать. Атмосфера в комнате изменилась, стало легче дышать, как будто порыв прохладного ветра ворвался в окно и принес с собой свежий воздух в эту жаркую ночь. Мои настенные часы показывают двенадцать. Я подхожу к окну. Тени в саду исчезли. Детектив Паз останавливается рядом со мной.
– Они ушли, – говорит он.
– На то вы и детектив, – отвечаю я, и он смеется.
– Может, у них сменная работа.
К нему вернулась его развязная манера держаться. Что ж, это к лучшему. Лус замечает, что мы смотрим друг на друга, и это ей не нравится.
– Я голодная, – заявляет она, надув губы. – До смерти голодная.
– Лус, детка, сейчас двенадцать часов ночи. Возьми банан и забирайся в гамак.
– Я не хочу банан. Хочу обедать.
– Но ведь ты обедала у Элинор. Вспомни.
– Я не обедала. Обед был невкусный, я не стала его есть.
О господи! Ну конечно, Доун устала и забыла меня предупредить. Лус явно собирается заплакать, но тут детектив Паз делает замечательную вещь. Он опускается возле Лус на колени и говорит:
– Знаешь, я тоже голоден до смерти. Что, если мы отправимся в ресторан? Держу пари, у тебя есть нарядное платье, которое ты сейчас наденешь. Твоя мама тоже наденет красивое платье, и мы все вместе поедем в хороший ресторан. Там есть аквариум с тропическими рыбками и клетка с попугаями.
– Ресторан? – в сомнении произносит мамочка. – Но сейчас уже больше двенадцати часов.
– Я имею в виду кубинский ресторан, – говорит он. – В кубинских ресторанах в это время самый разгар веселья.
Я смотрю на него и на Лус. Оба улыбаются, и зубы кажутся особенно белыми на коричневых лицах. Это интересно. Можно сказать, близится конец света, а мы – пожалуйста! – собрались устроить свидание. Но что еще нам прикажете делать? Взывать к небесам? Носиться без толку, как перепутанные куры? Решение принято правильное, и при одной мысли о предстоящей трапезе я чувствую зверский голод. Мой аппетит вернулся ко мне, и я до смешного радуюсь тому, что наконец-то поем всласть, а там будь что будет. Я говорю:
– Ладно, но я должна принарядиться ради такого случая, а вы пока можете просмотреть дневник.
Паз уже без улыбки садится к столу и открывает дневник.
Глава двадцать девятая
День сороковой, Даноло
Сороковой день во чреве кита; впрочем, сегодня я, пожалуй, впервые почувствовала, что выбралась из этого чрева невредимой, как и библейский пророк Иона, и, похоже, могу приобщиться к происходящему вокруг меня.
Люди здесь самые здоровые из всех, каких я видела в Африке, – они совершенно не страдают от обычных тропических болезней и к тому же хорошо питаются. Но их немного, и здесь гораздо меньше детей, чем можно было бы ожидать. В Африке каждый верит, что колдовство – главная причина смерти и несчастий. В Даноло это, видимо, так и есть. Душа у всех словно бы окутана неким облаком, и я иногда улавливаю на лицах выражение, которое можно увидеть в наших краях у человека, пережившего Великую депрессию или войну, – беспомощность, страх. Но как правило, люди замечательно бодры и спокойны, особенно простые горожане, которые добры и великодушны.
В Даноло ужасно обращаются с детьми, которых называют донт-зех – лишенными души, точнее сказать, лишенными сефуне, то есть возможности духовного и очень тесного общения с кем-либо из взрослых. И как бы в противовес этому, с детьми, обладающими этим мистическим сефуне, обращаются так хорошо, как больше нигде в Африке.
Реальность существования духов. Разумеется, я в них не верю… но они присутствуют, и это не столь уж забавно, дорогой М.! В Даноло то и дело ощущаешь необъяснимые холодные веяния, касающиеся твоей щеки, а в то же время ни один листок на дереве даже не шелохнется.
Еще одно необъяснимое событие. Улуне продемонстрировал фаила'оло – исчез из поля моего зрения и появился потом у меня за спиной, – я в это время сидела на пороге своего домика. Разумеется, на самом деле он никуда не исчезает. Просто приводит человека на короткое время в состояние транса, обходит вокруг него и выводит из невменяемости, заняв другую позицию. Я достала из сумки шнур из моноволокна и закрепила его крест-накрест надверном проеме, но ему это нисколько не помешало, а, кажется, только позабавило.
Потом мы смешивали кадоул – колдовской состав. Улуне чрезвычайно строг насчет заговоров, произносимых при этом. Слово обладает особой силой, без него кадоул ни на что не годен, утверждает мой учитель. Я должна запоминать заговоры; если их записывать, они утрачивают силу. Но это у меня не всегда получается. Я часто путаюсь в словах и в названиях субстанций, и это портит все дело. Улуне терпелив, он прощает мои промахи, хотя некоторые вещества, входящие в смесь, редки и дороги по цене. Маленькими шагами, Жанна, маленькими шагами, твердит он, и я каждый раз отвечаю: да, Овадеб. Это почтительное обращение, оно означает «добрый отец».
Во второй половине дня я тренирую внимание, часами глядя на камешек, обыкновенную гальку. Это очень важное упражнение. Худшее, что вы можете сделать, – это утратить внимание. В результате ты можешь, к примеру, выбрать себе в магические союзники не ту мышь или лягушку.
День сорок второй, Даноло
Сегодня вечером церемония – танцы и барабаны. Как порядочный антрополог, я должна бы вести записи, но не могу позволить себе подобное неуважение к священнодействию. Улуне говорит, что во время этой церемонии просят прощения у ориша и совершается она ежегодно в день, когда, по преданию, оло вынуждены были покинуть Ифе и уйти в изгнание. Я спросила, за что просят прощения. Он не отвечает. Снова изъясняется загадками. Когда, уже на грани безумия, я начала танцевать сама (а танцевать я не умею), появился У. с сияющей улыбкой и блестящим от пота лицом. Он попросил, чтобы теперь я его называла Мебембе. Я спросила у него, в чем дело, но он в ответ только пожал плечами. Мы недолго поговорили, но Турма подошла ко мне и увела в сторонку. Она казалась расстроенной, однако не сказала мне из-за чего. У. кажется более довольным, чем некоторое время назад. Сказал, что пишется ему хорошо.
День сорок шестой, Малину
Я совсем запустила свой дневник.
Мы с Улуне совершаем, так сказать, выезды на дом. Спустились на его лодке вниз по реке и посетили несколько деревень на границе заповедника. У. делает здесь предсказания и немного лечит своими магическими средствами. Он в этих местах знаменитость и внушает всем мистический ужас. Люди боятся его превращений, хотя обращаются к нему, как правило, за решениями самых обыденных бытовых и хозяйственных вопросов. Продавать ли корову? Закладывать ли еще одно поле для ямса? Случается, спрашивают и о более сложном: не заколдован ли я? Стоит ли второму-сыну жениться на такой-то девушке? Я еще не видела, чтобы кто-то ушел от него неудовлетворенным. Дает он и приватные консультации тем, кого поразила болезнь от сглаза, но я при сем не присутствую. По крайней мере, пока. Я спросила, смогу ли я делать предсказания. Он ответил, что да – в свое время. Сначала я должна усовершенствоваться в заучивании стихов-заговоров.
Я видела, как Улуне изгонял демона из мужчины. Драматическая сцена в стиле Нового Завета. Улуне переместил демона в цыпленка, потом убил этого цыпленка и бросил в огонь. Чудовищное зловоние! Любопытный ритуал, я тайком его записала. Улуне сказал, что заклинатель может переместить демона и в свое собственное тело, потом выплюнуть его и сжечь, но это очень противно и опасно. Цыпленок лучше.
День пятьдесят первый, Ботон
Сегодня совершаю свою первую ворожбу. Жена пастуха из народности фулани, молодая женщина по имени Мараму, бездетна. Процедуру гадания совершаем на открытом воздухе под навесом. Я сделала для нее полное предсказание на языке оло, она его, естественно, не поняла, и я перевела стихи на бамбара. У нее родится ребенок, но для того, чтобы он не стал врагом, необходимо принести жертву. Мараму сияла от радости, смущенно благодарила. Остальные жены бросали на меня злобные взгляды. Что поделать, гадание не может обрадовать всех.
Совершенно необъяснимо, но мне не нужно думать, какие стихи произнести, они сами приходят мне на язык. Сказала об этом Улуне, он ничуть не удивился, ведь, по его мнению, Ифа мне друг.
День пятьдесят второй, Даноло
Мы вернулись в самый разгар большого несчастья. Прошлой ночью, очень усталая после целого дня обращений к Ифе, я свалилась на свой соломенный тюфяк в комнате, которую предоставили нам в деревне, и крепко уснула. Проснулась я, встревоженная приснившимся мне странным сном. Какой-то мужчина, оло, совершенно мне не знакомый, разговаривал со мной, стоя у огня. Я совершенно ясно видела его лицо, в руке он держал ящичек для ворожбы: не какую-нибудь жестяную коробку из-под бисквитов, а именно деревянный ящичек, украшенный искусной резьбой. Мужчина открыл его и показал мне содержимое. Это была маленькая черная статуэтка, изображающая У. Мужчина сказал на оло: «Присоединись к своему мужу, ему одиноко без тебя». И я почувствовала пламенное желание войти в этот ящичек, казалось, это сулит мне величайшее счастье, и я уже готова была вступить туда, но вдруг подняла голову и посмотрела на незнакомца. Его темные глаза на самом деле были головками червей. Тут я и проснулась. Улуне тоже проснулся и лежал на своем тюфяке в противоположном углу. Мне было видно его лицо при свете луны. Что случилось, Жанна Гдездикамаи? Я рассказала ему свой сон.
Он вскочил на ноги в сильном возбуждении и начал поспешно укладывать наши пожитки в соломенные плетеные корзины. Я спросила его, в чем дело. Он ответил: окуникуа, мы немедленно должны возвращаться, скорей, скорей! Как, прямо ночью? Да, и без того уже слишком поздно. Я глупый старик. Это было все, что он сказал.
Десять минут спустя мы уже сидели в лодке и плыли по черной, как чернила, воде, на которой лежал серебряной полосой свет луны. Я сидела впереди и гребла как сумасшедшая, Улуне устроился на корме и правил рулем, бог знает как удерживая судно на линии фарватера.
Вскоре луна зашла, и стало темно, как в чулане; Улуне резко повернул к берегу, и мы причалили. Улуне выскочил из лодки и ринулся в кусты, я за ним. Как ни странно, причалили мы в нужном месте и находились в Даноло, неподалеку от наших жилищ, огороженных общей стеной. Когда мы входили в ворота, Улуне споткнулся, и я подхватила его под руку. У ворот нас ждала Лолтси с горящим факелом в руке. При его свете Улуне выглядел так, словно рост его уменьшился дюйма на два, а вес – фунтов на сорок. Впервые он показался мне маленьким стариком. В общине никто не спал, все плакали в голос, даже Секли. Исчезла Турма. По словам Секли, вечером все спокойно улеглись спать. Где-то около полуночи Мвапуне, живущая в одной комнате с Турмой и двумя детьми, встала, чтобы помочиться. Обнаружив, что подруги в комнате нет, Мвапуне подняла тревогу.
Улуне был близок к обмороку. Женщины уложили его в постель. Перед тем как меня прогнали, я успела понять из обрывков разговоров, что он находится под сильным воздействием враждебного ему колдуна и что это каким-то образом связано со мной. Я ушла к себе в домик и прислонилась к стене. Что-то тяжелое, когтистое навалилось на крышу. Угнетающее, разрушительное чувство отчаяния охватило меня. Я подняла голову и увидела, что сквозь щели между стеблями тростника смотрят на меня глаза, больше чем одна пара глаз, – зеленые, красные. Я рассыпала по комнате магический порошок, пропела заклинание, благодаря Бога, что он сохранил в моей памяти слова. Спустя немного времени все встало на свои места. Я вышла из дома и стала смотреть, как восходит солнце.
Я отправилась в центр города и сделала некоторые наброски. Атмосфера необычная. Людей на улицах очень мало, дома заперты, как будто ожидается война.
Сидя потом на нижней ступеньке крыльца и пережевывая ягоды тамаринда, я увидела, как из большого дома вышла Секли с мешком в руке. Она поймала одного из петушков, роющихся в пыли, подошла ко мне и кивком предложила следовать за ней. Мы направились в центр двора, где стоит огромный камень. Секли дала мне подержать птицу, а сама достала из мешка глиняные горшки и, по-видимому, кадоул, но такой, какого я прежде не видела. Секли высекла огонь при помощи кремня и кресала, подожгла кучу какого-то пористого коричневого материала и, когда дым пошел вверх густой струей, взяла у меня петушка и перерезала ему горло острым обломком обсидиана. Кровь брызнула на камень. Я подумала, что надо бы сделать заметки, но не стала их делать; подумала и о том, что этот камень – важный артефакт оло, а я вот до сих пор ни разу даже не сочла нужным подойти к нему поближе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
– Меня просят подготовить для тебя костюм для постановки пьесы о Ное.
Мы спускаемся. Детектив Паз на боевом посту между дверью ванной и холодильником. Быстро спохватившись, он прячет пистолет в кобуру и даже краснеет, словно его застали за тем, что он расстегнул молнию на брюках, чтобы пописать. Атмосфера в комнате изменилась, стало легче дышать, как будто порыв прохладного ветра ворвался в окно и принес с собой свежий воздух в эту жаркую ночь. Мои настенные часы показывают двенадцать. Я подхожу к окну. Тени в саду исчезли. Детектив Паз останавливается рядом со мной.
– Они ушли, – говорит он.
– На то вы и детектив, – отвечаю я, и он смеется.
– Может, у них сменная работа.
К нему вернулась его развязная манера держаться. Что ж, это к лучшему. Лус замечает, что мы смотрим друг на друга, и это ей не нравится.
– Я голодная, – заявляет она, надув губы. – До смерти голодная.
– Лус, детка, сейчас двенадцать часов ночи. Возьми банан и забирайся в гамак.
– Я не хочу банан. Хочу обедать.
– Но ведь ты обедала у Элинор. Вспомни.
– Я не обедала. Обед был невкусный, я не стала его есть.
О господи! Ну конечно, Доун устала и забыла меня предупредить. Лус явно собирается заплакать, но тут детектив Паз делает замечательную вещь. Он опускается возле Лус на колени и говорит:
– Знаешь, я тоже голоден до смерти. Что, если мы отправимся в ресторан? Держу пари, у тебя есть нарядное платье, которое ты сейчас наденешь. Твоя мама тоже наденет красивое платье, и мы все вместе поедем в хороший ресторан. Там есть аквариум с тропическими рыбками и клетка с попугаями.
– Ресторан? – в сомнении произносит мамочка. – Но сейчас уже больше двенадцати часов.
– Я имею в виду кубинский ресторан, – говорит он. – В кубинских ресторанах в это время самый разгар веселья.
Я смотрю на него и на Лус. Оба улыбаются, и зубы кажутся особенно белыми на коричневых лицах. Это интересно. Можно сказать, близится конец света, а мы – пожалуйста! – собрались устроить свидание. Но что еще нам прикажете делать? Взывать к небесам? Носиться без толку, как перепутанные куры? Решение принято правильное, и при одной мысли о предстоящей трапезе я чувствую зверский голод. Мой аппетит вернулся ко мне, и я до смешного радуюсь тому, что наконец-то поем всласть, а там будь что будет. Я говорю:
– Ладно, но я должна принарядиться ради такого случая, а вы пока можете просмотреть дневник.
Паз уже без улыбки садится к столу и открывает дневник.
Глава двадцать девятая
День сороковой, Даноло
Сороковой день во чреве кита; впрочем, сегодня я, пожалуй, впервые почувствовала, что выбралась из этого чрева невредимой, как и библейский пророк Иона, и, похоже, могу приобщиться к происходящему вокруг меня.
Люди здесь самые здоровые из всех, каких я видела в Африке, – они совершенно не страдают от обычных тропических болезней и к тому же хорошо питаются. Но их немного, и здесь гораздо меньше детей, чем можно было бы ожидать. В Африке каждый верит, что колдовство – главная причина смерти и несчастий. В Даноло это, видимо, так и есть. Душа у всех словно бы окутана неким облаком, и я иногда улавливаю на лицах выражение, которое можно увидеть в наших краях у человека, пережившего Великую депрессию или войну, – беспомощность, страх. Но как правило, люди замечательно бодры и спокойны, особенно простые горожане, которые добры и великодушны.
В Даноло ужасно обращаются с детьми, которых называют донт-зех – лишенными души, точнее сказать, лишенными сефуне, то есть возможности духовного и очень тесного общения с кем-либо из взрослых. И как бы в противовес этому, с детьми, обладающими этим мистическим сефуне, обращаются так хорошо, как больше нигде в Африке.
Реальность существования духов. Разумеется, я в них не верю… но они присутствуют, и это не столь уж забавно, дорогой М.! В Даноло то и дело ощущаешь необъяснимые холодные веяния, касающиеся твоей щеки, а в то же время ни один листок на дереве даже не шелохнется.
Еще одно необъяснимое событие. Улуне продемонстрировал фаила'оло – исчез из поля моего зрения и появился потом у меня за спиной, – я в это время сидела на пороге своего домика. Разумеется, на самом деле он никуда не исчезает. Просто приводит человека на короткое время в состояние транса, обходит вокруг него и выводит из невменяемости, заняв другую позицию. Я достала из сумки шнур из моноволокна и закрепила его крест-накрест надверном проеме, но ему это нисколько не помешало, а, кажется, только позабавило.
Потом мы смешивали кадоул – колдовской состав. Улуне чрезвычайно строг насчет заговоров, произносимых при этом. Слово обладает особой силой, без него кадоул ни на что не годен, утверждает мой учитель. Я должна запоминать заговоры; если их записывать, они утрачивают силу. Но это у меня не всегда получается. Я часто путаюсь в словах и в названиях субстанций, и это портит все дело. Улуне терпелив, он прощает мои промахи, хотя некоторые вещества, входящие в смесь, редки и дороги по цене. Маленькими шагами, Жанна, маленькими шагами, твердит он, и я каждый раз отвечаю: да, Овадеб. Это почтительное обращение, оно означает «добрый отец».
Во второй половине дня я тренирую внимание, часами глядя на камешек, обыкновенную гальку. Это очень важное упражнение. Худшее, что вы можете сделать, – это утратить внимание. В результате ты можешь, к примеру, выбрать себе в магические союзники не ту мышь или лягушку.
День сорок второй, Даноло
Сегодня вечером церемония – танцы и барабаны. Как порядочный антрополог, я должна бы вести записи, но не могу позволить себе подобное неуважение к священнодействию. Улуне говорит, что во время этой церемонии просят прощения у ориша и совершается она ежегодно в день, когда, по преданию, оло вынуждены были покинуть Ифе и уйти в изгнание. Я спросила, за что просят прощения. Он не отвечает. Снова изъясняется загадками. Когда, уже на грани безумия, я начала танцевать сама (а танцевать я не умею), появился У. с сияющей улыбкой и блестящим от пота лицом. Он попросил, чтобы теперь я его называла Мебембе. Я спросила у него, в чем дело, но он в ответ только пожал плечами. Мы недолго поговорили, но Турма подошла ко мне и увела в сторонку. Она казалась расстроенной, однако не сказала мне из-за чего. У. кажется более довольным, чем некоторое время назад. Сказал, что пишется ему хорошо.
День сорок шестой, Малину
Я совсем запустила свой дневник.
Мы с Улуне совершаем, так сказать, выезды на дом. Спустились на его лодке вниз по реке и посетили несколько деревень на границе заповедника. У. делает здесь предсказания и немного лечит своими магическими средствами. Он в этих местах знаменитость и внушает всем мистический ужас. Люди боятся его превращений, хотя обращаются к нему, как правило, за решениями самых обыденных бытовых и хозяйственных вопросов. Продавать ли корову? Закладывать ли еще одно поле для ямса? Случается, спрашивают и о более сложном: не заколдован ли я? Стоит ли второму-сыну жениться на такой-то девушке? Я еще не видела, чтобы кто-то ушел от него неудовлетворенным. Дает он и приватные консультации тем, кого поразила болезнь от сглаза, но я при сем не присутствую. По крайней мере, пока. Я спросила, смогу ли я делать предсказания. Он ответил, что да – в свое время. Сначала я должна усовершенствоваться в заучивании стихов-заговоров.
Я видела, как Улуне изгонял демона из мужчины. Драматическая сцена в стиле Нового Завета. Улуне переместил демона в цыпленка, потом убил этого цыпленка и бросил в огонь. Чудовищное зловоние! Любопытный ритуал, я тайком его записала. Улуне сказал, что заклинатель может переместить демона и в свое собственное тело, потом выплюнуть его и сжечь, но это очень противно и опасно. Цыпленок лучше.
День пятьдесят первый, Ботон
Сегодня совершаю свою первую ворожбу. Жена пастуха из народности фулани, молодая женщина по имени Мараму, бездетна. Процедуру гадания совершаем на открытом воздухе под навесом. Я сделала для нее полное предсказание на языке оло, она его, естественно, не поняла, и я перевела стихи на бамбара. У нее родится ребенок, но для того, чтобы он не стал врагом, необходимо принести жертву. Мараму сияла от радости, смущенно благодарила. Остальные жены бросали на меня злобные взгляды. Что поделать, гадание не может обрадовать всех.
Совершенно необъяснимо, но мне не нужно думать, какие стихи произнести, они сами приходят мне на язык. Сказала об этом Улуне, он ничуть не удивился, ведь, по его мнению, Ифа мне друг.
День пятьдесят второй, Даноло
Мы вернулись в самый разгар большого несчастья. Прошлой ночью, очень усталая после целого дня обращений к Ифе, я свалилась на свой соломенный тюфяк в комнате, которую предоставили нам в деревне, и крепко уснула. Проснулась я, встревоженная приснившимся мне странным сном. Какой-то мужчина, оло, совершенно мне не знакомый, разговаривал со мной, стоя у огня. Я совершенно ясно видела его лицо, в руке он держал ящичек для ворожбы: не какую-нибудь жестяную коробку из-под бисквитов, а именно деревянный ящичек, украшенный искусной резьбой. Мужчина открыл его и показал мне содержимое. Это была маленькая черная статуэтка, изображающая У. Мужчина сказал на оло: «Присоединись к своему мужу, ему одиноко без тебя». И я почувствовала пламенное желание войти в этот ящичек, казалось, это сулит мне величайшее счастье, и я уже готова была вступить туда, но вдруг подняла голову и посмотрела на незнакомца. Его темные глаза на самом деле были головками червей. Тут я и проснулась. Улуне тоже проснулся и лежал на своем тюфяке в противоположном углу. Мне было видно его лицо при свете луны. Что случилось, Жанна Гдездикамаи? Я рассказала ему свой сон.
Он вскочил на ноги в сильном возбуждении и начал поспешно укладывать наши пожитки в соломенные плетеные корзины. Я спросила его, в чем дело. Он ответил: окуникуа, мы немедленно должны возвращаться, скорей, скорей! Как, прямо ночью? Да, и без того уже слишком поздно. Я глупый старик. Это было все, что он сказал.
Десять минут спустя мы уже сидели в лодке и плыли по черной, как чернила, воде, на которой лежал серебряной полосой свет луны. Я сидела впереди и гребла как сумасшедшая, Улуне устроился на корме и правил рулем, бог знает как удерживая судно на линии фарватера.
Вскоре луна зашла, и стало темно, как в чулане; Улуне резко повернул к берегу, и мы причалили. Улуне выскочил из лодки и ринулся в кусты, я за ним. Как ни странно, причалили мы в нужном месте и находились в Даноло, неподалеку от наших жилищ, огороженных общей стеной. Когда мы входили в ворота, Улуне споткнулся, и я подхватила его под руку. У ворот нас ждала Лолтси с горящим факелом в руке. При его свете Улуне выглядел так, словно рост его уменьшился дюйма на два, а вес – фунтов на сорок. Впервые он показался мне маленьким стариком. В общине никто не спал, все плакали в голос, даже Секли. Исчезла Турма. По словам Секли, вечером все спокойно улеглись спать. Где-то около полуночи Мвапуне, живущая в одной комнате с Турмой и двумя детьми, встала, чтобы помочиться. Обнаружив, что подруги в комнате нет, Мвапуне подняла тревогу.
Улуне был близок к обмороку. Женщины уложили его в постель. Перед тем как меня прогнали, я успела понять из обрывков разговоров, что он находится под сильным воздействием враждебного ему колдуна и что это каким-то образом связано со мной. Я ушла к себе в домик и прислонилась к стене. Что-то тяжелое, когтистое навалилось на крышу. Угнетающее, разрушительное чувство отчаяния охватило меня. Я подняла голову и увидела, что сквозь щели между стеблями тростника смотрят на меня глаза, больше чем одна пара глаз, – зеленые, красные. Я рассыпала по комнате магический порошок, пропела заклинание, благодаря Бога, что он сохранил в моей памяти слова. Спустя немного времени все встало на свои места. Я вышла из дома и стала смотреть, как восходит солнце.
Я отправилась в центр города и сделала некоторые наброски. Атмосфера необычная. Людей на улицах очень мало, дома заперты, как будто ожидается война.
Сидя потом на нижней ступеньке крыльца и пережевывая ягоды тамаринда, я увидела, как из большого дома вышла Секли с мешком в руке. Она поймала одного из петушков, роющихся в пыли, подошла ко мне и кивком предложила следовать за ней. Мы направились в центр двора, где стоит огромный камень. Секли дала мне подержать птицу, а сама достала из мешка глиняные горшки и, по-видимому, кадоул, но такой, какого я прежде не видела. Секли высекла огонь при помощи кремня и кресала, подожгла кучу какого-то пористого коричневого материала и, когда дым пошел вверх густой струей, взяла у меня петушка и перерезала ему горло острым обломком обсидиана. Кровь брызнула на камень. Я подумала, что надо бы сделать заметки, но не стала их делать; подумала и о том, что этот камень – важный артефакт оло, а я вот до сих пор ни разу даже не сочла нужным подойти к нему поближе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67