Я пожимаю Финнегану руку, благодарю его, а он начинает сыпать последними, так сказать, прощальными юридическими советами, чтобы заглушить мои изъявления благодарности. Бедняга, для него самое привычное дело вытаскивать богатых сук из сомнительных ситуаций, а тут ему придется иметь дело со мной, вудуизмом, серийными убийствами, Армагеддоном и днем Страшного суда. Финнеган вручает мне пухлый манильский конверт и желает доброй ночи.
После прохладного салона машины с кондиционером ночь обволакивает мое лицо влажной духотой, словно горячим мокрым полотенцем. По пути домой я вдруг слышу звуки сирен, более многочисленные, чем обычно, даже в этих, самых бедных задворках Рощи. Слышу я и глухой взрыв где-то в северной стороне города, потом, уже ближе, частые выстрелы. Я ставлю машину и несусь бегом через дорогу к Доун.
Доун бледна и встревожена, она трещит со скоростью тысяча слов в минуту. По телевизору показывали «Риск», но прервали картину из-за экстренного выпуска новостей. Произошли жуткие и ужасные несчастья. Настоящий конец света! На шоссе 1-95 взорвался бензовоз, возле Майами-ривер началась стрельба, в Овертауне назревает настоящий бунт, целая семья бросилась с крыши многоквартирного жилого дома на мостовую на Брикелл-авеню, подразделение копов впало в безумие, они перестреляли друг друга из автоматов, застрелили нескольких прохожих. С ума, что ли, все посходили? И что делать ей? Муж снова в отъезде. Что ей делать?
Я предлагаю приготовить по чашке травяного чая, который и готовлю самолично на захламленной кухне. Здороваюсь со своей девочкой более радостно и возбужденно, чем обычно. Она не особо обращает на это внимание и продолжает играть с маленькой Элинор. Мы с Доун усаживаемся в плетеные кресла и некоторое время смотрим телевизор. Специалисты утверждают, что это саботаж и культовый заговор, только никто не знает, какой именно культ здесь замешан. После этого экран начинает потрескивать и шипеть, а потом и вообще гаснет. Некоторое время мы сидим и ждем, не оживет ли телевизор, затем я выключаю его. Доун хнычет, я как могу успокаиваю ее.
Около восьми часов я забираю Лус домой. У меня на вечер намечено еще много дел, но девочка цепляется за меня, капризничает, и я вынуждена подняться с ней в ее комнатку и посидеть рядом, пока она не заснет. После этого я спускаюсь вниз, принимаю таблетку амфетамина, только одну, а не две, ведь мне необходимо удержаться на плато, с которого открывается широкий обзор, а не свалиться в ледяную расселину.
Достаю из тайника ящик, вынимаю оттуда свой мешок для колдовства и все прочие чародейные принадлежности, в том числе и маузер. Раскладываю все это на кухонном столе. Перед тем как начать, заглядываю в переданный мне адвокатом манильский конверт. Нахожу в нем свой подлинный паспорт, чековую книжку, кредитные карточки, нью-йоркские водительские права и сотовый телефон с приклеенной к нему запиской – это Джози изобразил несколько слов своей обычной ручкой с войлочным наконечником: «Джейни, позвони папе! Люблю тебя. Дж.». О Джози, сколько еще лет ты хранил бы вещи умершей сестры, если бы я и вправду покончила с собой?
Я опять начинаю плакать и сквозь слезы набираю нужный номер. Крохотный беспроволочный аппарат соединяет меня с отцом. Потом я, разумеется, реву, как морж в теплую погоду, и лепечу что-то маловразумительное, умоляю простить меня, а он говорит, чтобы я больше об этом не думала и что он никогда не верил, будто я умерла. Я спросила, почему он не верил, ведь я считала, что проделала свою работу хорошо. Он ответил, что если бы я действительно хотела себя убить, то воспользовалась бы пистолетом. Сказал, что уверен в моей непричастности к убийству Мэри: я, как он понимает, любила ее, хотя Мэри меня не любила. Я удивилась. Мы всегда удивляемся, узнав, что родители нас понимают, ведь сами себе мы кажемся такими загадочными и умными. Он спросил, когда я вернусь домой. Я ответила, что мне нужно еще кое о чем здесь позаботиться, но я надеюсь вернуться скоро. Потом мы еще немножко поговорили о маме.
Он спросил напоследок, может ли мне помочь, я ответила, что нет, не может, ни он, ни Джози, дело такого рода, в котором никто не сумеет мне помочь. Тогда уповай на Бога, сказал он.
Когда мы окончили разговор, я долго плакала – о нашей семье, о Мэри, о моей несчастной и прекрасной помешанной матери. И об отце тоже, но о нем я могла плакать всегда. Потом я умыла лицо тепловатой водой из кухонного крана и принялась за дело.
Просто поразительно, как расположенные особым образом или в особых сочетаниях органические материалы, употребляемые для ритуалов, превращают обычные действия в магические или предотвращают магические действия в определенном ареале. Вы, к примеру, можете изготовить магический объект (так называемый ч'акадоулен) и поместить его возле дома какого-то человека. И человек этот начинает день ото дня чахнуть, а вскоре умирает. Или решает убить всех членов своей семьи, а сам застрелиться. Независимо от того, верующий он или нет.
Я осторожно перебираю мой набор листьев и коры. Моего запаса хватит на пять порций. На вид это всего лишь обычные пучки листьев и коры, опутанные сложной сетью красных, черных, белых и желтых нитей. От каждого пучка исходит сильный и острый запах.
Я выхожу из дома и закапываю по одному пучку под каждым его углом. До меня доносится специфический запах пожара, я вижу на севере зарево этого пожара, отражаемое низко нависшими тяжелыми и неподвижными облаками. Копы, должно быть, пытались схватить его, и теперь он показывает им, на что способен, если захочет. Он не понимает, что все они умрут до того, как признают его реальное существование, что они будут ютиться, скорчившись, в пылающих руинах своих городов, объясняя происходящее совпадениями, случайностями, невезением, природными катастрофами, деятельностью неведомых террористов, массовыми галлюцинациями. А он, бедняга, все еще будет невидимым.
Последний оставшийся пучок я уношу на чердак и вешаю над головой Лус. Себе на шею я вешаю амулет, который дал мне Улуне, когда я покидала Даноло: маленький красный кожаный мешочек, я в него ни разу не заглядывала.
Потом я чищу свой маузер-96; легко собрав его, потому что каждая деталь встает на место без малейшего усилия (результат точной пригонки), я достаю пули из магазина и натираю их особым снадобьем, приготовленным мастерами оло.
Смазанные таким образом пули поражают магические предметы или существа. После этого я перезаряжаю пистолет.
Теперь, чтобы избавиться от тошнотворного запаха тюремной камеры, мне бы посидеть в огромной ванне в Сайоннете, но приходится обойтись той маленькой и выщербленной, какая есть в моем распоряжении здесь. Я долго, очень долго смываю остатки краски оттенка коричневого дерьма, которой пользовалась бедная Долорес, со своих волос. После этого я протираю зеркало и смотрюсь в него, обозревая восстановленную Джейн и стараясь не вспоминать назойливые призраки тех оценивающих взглядов времен моей юности, когда я плакала, проклиная свое плоское лицо, и чувствовала ненависть к сестре, которую зеркало так жаловало. Я вижу великолепные зубы богатой женщины, своим блеском слепящие глаз; нос великоват, подбородок излишне резок по очертаниям, а губы тонковаты и очень подвижны… Но во всяком случае, Джейн куда привлекательнее Долорес. Я достаю ножницы, расстилаю газету и стригу, стригу, стригу до тех пор, пока моя прическа не превращается в шапочку темно-русых волос, по бокам длиной до мочек ушей, сзади – до половины шеи, а спереди я оставляю челку, разделенную посредине пробором. Такую прическу я носила в студенческие годы, когда азартно играла в хоккей на траве. Моему мужу нравилось, когда я отпускала волосы; я так и делала, сзади они были длиной до талии и лежали свободно, но в Африке мне пришлось заплетать их в косы – занятие мучительное, однако африканцам мои косы нравились. Они имели обыкновение дотрагиваться до них на улице. Так трогают змею – на счастье. Я тщательно собираю состриженные волосы, все, до последнего клочка, и спускаю их в унитаз. Маленькая привычка в колдовском бизнесе, практически первая вещь, которой научил меня Улуне.
Я надеваю свой голубой банный халат и усаживаюсь в полутемной кухне, положив рядом пистолет. Воздух спертый, насыщенный обычными запахами ночи в Майами: пахнет духами, жасмином, выхлопными газами, солью моря, но сегодня к этому букету примешивается запах гари… а вот теперь еще аура колдовства и вонь, как от дохлой крысы. Я смотрю сквозь дверь-ширму во двор. Их трое, неподвижная группа. Пааролаватсы. Я не могу разглядеть их черты, но скрюченная фигура одного из них напоминает мне того, кого Паз назвал Светтом.
Он не хочет, чтобы я снова убежала, и прислал шпионов следить за мной, а может, он опасается за мою жизнь в том хаосе, который сотворил, – и это охрана. Вполне в духе Уитта – предусмотреть такое.
Я сижу и пью воду. Мысль о еде вызывает тошноту, так же как мысль о сне. Слышу топот и царапающие звуки, голоса животных и птиц, не обитающих в Южной Флориде. Я достаю свои дневники и начинаю просматривать записи. Я защищена от обычных заколдованных животных, джинджа, как их называют оло, потому что Улуне снабдил меня хорошим амулетом. Хотелось бы, чтобы он, Улуне, оказался здесь. Он не защитил бы меня, как не сделал этого, когда меня околдовали в моей хижине Уитт и Дуракне Ден. Но у меня всегда было такое чувство, будто Улуне ведет куда более крупную игру, нежели мелкие стычки между обычными колдунами. Если бы он счел необходимым, он раздавил бы Уитта и его учителя-колдуна как тараканов. Не пытайся приподнять покров Ифы, Жанна. Не поступай как ребенок, который жадно срывает кожуру с плода. Фаза жизни когда-не-стоит-делать-ничего, как выражался мой сенсей, трудна для нас, американцев.
Итак, я жду, и спустя некоторое время… час прошел? или два?.. наступает новый поворот событий. Я слышу шаги по гравию дорожки, потом шаги по ступенькам моего крыльца. Я берусь за пистолет, вставляю магический патрон и нацеливаю оружие на дверь-ширму. За дверью тень, чье-то лицо. Это он, Уитт. Я прицеливаюсь, не зная, в состоянии я выстрелить или нет. Или не зная, произведет ли пуля ожидаемый эффект.
– Джейн? Миссис Доу? Вы здесь?
Я даю волю дыханию, которое задерживала вплоть до этой секунды. Волна облегчения окатывает меня; кончики пальцев слегка пощипывает. Я опускаю пистолет и говорю:
– Входите, детектив Паз. Дверь не заперта.
Он входит. Я включаю в кухне свет. Некоторое замешательство вызывает мое новое обличье. Потом он замечает пистолет у меня в руке и хмурит брови.
– Ничего себе штучка.
– Да. Это маузер-девяносто шесть, очень старый и редкий. Но он работает. У вас такой вид, словно вы провели беспокойную ночь.
На лбу у него грязное пятно, то ли от машинной смазки, то ли от копоти. Коленки светло-коричневых брюк тоже грязные.
– Справедливое предположение. Можно мне сесть? – Я молча указываю на второй стул, и Паз тяжело опускается на него. Кивает на мой пистолет. – Кого-то ожидаете? Или обдумываете новое самоубийство?
– Время тревожное. Откуда знать, кто может ворваться сюда в такую ночь? Или что. – Это звучит напыщенно, словно фраза из диалога в фильме ужасов, и я чувствую в горле спазм, но стараюсь подавить приступ истерического смеха.
– Откуда вам знать, не я ли это самое «что»?
– Если бы это было так, вы бы сюда не вошли. У меня есть средства защиты от магических сил. Пистолет – для физических существ, таких как эти зомби во дворе.
Он смотрит на меня, совершенно по-детски приоткрыв рот. Значительная часть его показного блеска и самоуверенности, которые он демонстрировал днем, исчезла под влиянием событий этой ночи.
– Черт! – говорит он. – Ведь все это произошло на самом деле, верно?
– Боюсь, что так, – отвечаю я.
Он шипит что-то себе под нос по-испански, чего я не могу разобрать, и тыльной стороной ладони бьет себя по виску. Выкрикивает грубое ругательство, но тотчас спохватывается:
– Простите! У меня был очень тяжелый день.
– Чем же вы занимались?
– После вашего ухода? Мы начали вечер с ареста вашего мужа. Вышло не слишком блестяще. Он не остался под арестом. Он сидел на заднем сиденье моей машины в наручниках, а потом испарился. А еще потом, как говорится, разыгрались все силы ада. Надо признаться, до сих пор я считал это фигуральным выражением, не более. Вам известно, каким образом он творит такие дела?
– Само собой. Очень даже хорошо известно, и я говорила вам об этом, но вы не обратили на мои слова ни малейшего внимания. У меня нет желания повторять это. – Я хлопнула ладонью по обложке своего дневника. – Все это здесь, или почти все. Можете прочитать.
– Охотно. – Он окидывает взглядом мою убогую кухню. – Прошу прощения, у вас нет чего-нибудь выпить?
– Выпить? Нет. Но я могу сбегать к Полли и одолжить у нее пару банок пива.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67