Она любит свою книжку о птицах, особенно тот ее раздел, где говорится о том, как птицы выкармливают своих птенцов. Птица-мать сует корм в раскрытый клюв птенца. Лус это нравится. Вчера вечером, когда мы читали, я давала ей один за другим кусочки печенья, и девочка радостно смеялась. Я мать, а ты ребенок. Потом она захотела покормить меня. Я позволила, и она произнесла свое первое полное предложение в моем присутствии: «Теперь я мать, а ты ребенок», и мы обе смеялись.
Она теперь называет меня «матерью» – со скрупулезной формальностью, но я не возражаю, хоть она и произносит это слово как «маффа», а это напоминает мне слово из языка оло «м'фа»; оно буквально означает «основание», «подножие» и представляет собой квадратную плетеную подставку, на которую бабандоле помещает занзоул, то есть ритуальную емкость для магических предметов. Они там лежат, касаясь один другого, и вбирают в себя аше – духовную энергию. В фигуральном смысле этот мир – материальная реальность, лоно природы, на котором Бог поместил людей оло и которое их поддерживает.
Мы оставляем дома книжку о птицах и выходим в типичное для Флориды сырое утро; сгущенный воздух, кажется, свисает почти заметными полосами с желтых аламандер, розовых олеандров и смоковниц с их серой корой и коварными цепкими усиками, на концах которых набухли тяжелые капли влаги.
Мы забираемся в «бьюик», и я включаю дворники, потому что стекла запотели. Я выжимаю сцепление, а Лус включает радио, всегда одну и ту же программу – классической музыки. Теперь я разлюбила барабаны, мне не хочется ощущать их биение. Исполняют пассакалью для скрипки. Кажется, Паганини. Я выключаю музыку. Мне нравятся Моцарт, Гайдн, Вивальди. И превыше всего – Бах. Замысловатый, сложный ордер, иллюзия правил, признаки покровительства, защиты от зла. И никаких барабанов.
Короткий спуск по улице Гибискус к конгрегационалистской церкви Провидения, при которой и существует самый лучший дневной детский сад в Майами. Имеется очень длинный список ожидающих очереди попасть в него, но мы через него перескочили, опередив претендентов из лучших районов города, благодаря нашему необычному внешнему виду и печальной истории, которую я сплела директрисе миссис Ванс: немного африканской экзотики, немного душераздирающих подробностей об утрате супруга, несколько слов об упадке душевных сил. Пообносившаяся белая женщина с ребенком-мулатом, борющаяся за существование и отчаявшаяся, – вполне впечатляющая картина. И женщина благодарная в отличие от многих настоящих бедняков, нередко раздраженных и подозрительных. Мой муж настоятельно учил меня тому, как пробуждать в белых людях чувство вины, и я обнаружила, что могу вполне успешно использовать это во благо своему ребенку. Миссис Ванс пришла в замешательство и решила вопрос положительно.
Владения церкви Провидения расположены на участке с прекрасно подстриженной травой, украшенном пальмами, индийскими смоковницами и бугенвиллеей и застроенном невысокими зданиями в стиле старых испанских миссий, выкрашенными в нежно-розовый цвет, с черепичными крышами. Я передала Лус ее учительнице, симпатичной миссис Ломакс, и миссис Ломакс приветствовала нас в тоне, особо выработанном такими, как она, для людей, менее избалованных фортуной. Все и вся милы во владениях церкви Провидения. Млеко человеческой доброты прямо-таки хлюпает под ногами на отполированных до блеска полах. Дети чистенькие и одеты либо в платье от модных дизайнеров, либо в не менее дорогие одежды под хиппи. Матери сияют так же, как их дорогие машины. От всей этой приятности я себя чувствую то ли троллем, то ли ночной ведьмой, то ли т'чона, как оло называют водяного, который выходит из реки по ночам, садится спящим людям на лицо и вызывает у них сны об удушье, но не всегда это всего лишь сны. Я очень благодарна, очень; я хочу, чтобы Лус была окружена добротой всю свою жизнь, но вместе с тем мне хочется сокрушить все это. Хочется вскрыть благодушную, пухленькую миссис Ломакс, как жестянку с бобами. Я знаю, что мой муж постоянно испытывал то же чувство, но скрывал его весьма успешно, пока не попал в Африку. В Африке такое не проходит; Карл Густав Юнг бросил на нее один только взгляд и сбежал, как вор, назад в уютный Цюрих.
Лус уходит, не оглядываясь, так оно было с самого первого дня. Это полная уверенность или она поступает так по беззаботности, словно кошка? Насколько помню, так ведут себя дети оло, когда они осознают свою полную духовную связь с воспитавшими их родителями. На их языке такая связь называется сефуне. Стало быть, все в порядке, думаю я.
Я выезжаю на федеральное шоссе, потом на шоссе 1-95 и далее на Двенадцатую авеню. Ездить на работу в машине – единственная роскошь, которую я себе позволяю, хотя парковка и содержание машины обходятся мне почти столько же, как и квартирная плата. Теперь, когда мне надо растить ребенка, я не знаю, смогу ли позволить себе это удовольствие, но пока я трачу на Лус немногим больше, чем тратила бы на содержание маленькой собачки. Быть может, мне удастся найти еще один источник дохода. Компьютер? Я умею им пользоваться и могла бы освоить язык программирования, но в этой области работает очень мало женщин, а я никоим образом не хотела бы оказаться на виду.
Мемориальная больница Джексона, уродливая и огромная, этакий рассадник заразы в Майами, состоит из многих корпусов и находится в Овертауне; добраться до нее не так легко как пешим больным беднякам, так и подъезжающим на своих машинах целителям и прочим сотрудникам. Я припарковываюсь на неохраняемом месте и оставляю окна машины открытыми. Это дешевле, чем закрытые гаражи-стоянки, и я не думаю, что кто-то захочет угнать мою машину. До входа в свой корпус я должна пройти две улицы пешком, а на углу Десятой расположен работающий допоздна магазин, возле которого тусуются гомики. Рэп звучит достаточно громко, чтобы ноги мои двигались в его ритме, но барабан звучит настолько банально, что это скорее похоже на удары копра по свае и потому меня не раздражает. Я стараюсь проскользнуть невидимкой. Но там всего несколько парней, жара ужасающая, и никто меня не беспокоит. Меня трижды грабили, поэтому я сейчас ношу кошелек, удостоверение личности и ключи в мешочке на шее, это уловка путешествующих в третьем мире. Кошелек у меня из пластика, желтый, стоит он у «Кмарта» 6 долларов 99 центов – на случай если кто польстится.
Когда я говорю о себе как о невидимке, я имею в виду незаметность отдельного человека в американском городе с его суетой, а вовсе не фаила'оло – способность африканских колдунов делаться невидимыми, чему я не научилась. Подозреваю, что муж мой это дело освоил.
Мы работаем под землей, в цокольном этаже здания номер 201. Рядом с нами помещение службы «скорой помощи». Медицинские записи не нуждаются в бодрящих лучах солнечного света.
Иногда мне представляется, что я слышу за стеной в отделении «скорой помощи» крики пострадавших, но это могли быть всего лишь сирены санитарных машин. Я миную вращающиеся двери и попадаю в приемный покой, куда рассыльные из больничных палат приносят и откуда уносят папки с историями болезни. Я киваю едва мне знакомому клерку, сидящему за барьером, и прохожу дальше, в комнату, где я работаю и где тоже полно папок. Она длинная, с низким потолком, хорошо освещенная лампами дневного света. По всей длине помещения тянется ряд рабочих столов, а вдоль стен стоят шкафы с папками, разделенные проходами. Когда я вхожу, рассыльный как раз увозит тележку, полную папок с яркими наклейками; это уже закрытые истории болезни.
– Привет, Долорес, – как всегда, радостно приветствует меня рассыльный Освальдо.
Это парень умственно отсталый, как и несколько других рассыльных. Мы, клерки, представляем, так сказать, элиту отдела медицинской регистратуры. От нас требуется неукоснительное соблюдение алфавитного порядка. Одни из нас, в том числе я, занимаются поисками нужных папок, другие расставляют их по местам в шкафы. Все здесь строго размерено, и мы отлично это знаем. А если забываемся, миссис Уэйли напоминает нам. Миссис Уэйли – старший смотритель отдела регистрации; сейчас она глядит на нас из своей маленькой застекленной кабинки, словно турист, созерцающий аквариум, в котором мы являем собой рыб.
Миссис Уэйли – желтокожая женщина, вся в веснушках; волосы, похожие на черный блестящий пластик, обрамляют круглое лицо. Весит она больше двухсот пятидесяти фунтов, и боюсь, что некоторые из сотрудниц помоложе называют ее Китом. Я этого не делаю. Я проявляю к миссис Уэйли всяческое почтение. Она проработала в больнице около двадцати лет и уверяет, что не пропустила ни одного рабочего дня.
Начала она работать еще до появления компьютеров, и я думаю, что в глубине души она считает их ненужной прихотью. Она носит очень яркие платья – пурпурные, красные, светло-желтые, а сегодня на ней одеяние цвета зеленой полоски на государственном флаге Мали. Она пользуется лиловатой губной помадой, ногти у нее искусственные, тоже яркие и длинные, не меньше дюйма, как у китайского мандарина. Она старается никогда не заниматься физической работой.
Миссис Уэйли терпеть меня не может. Сначала я думала, что это из-за фальшивого резюме Долорес Тьюи, в котором говорилось об окончании колледжа и пребывании в монастыре в качестве монахини, но потом узнала от одной из сотрудниц, будто смотрительница считает меня подсадной уткой дирекции, шпионкой. Зачем еще образованному человеку работать в регистратуре? Я как-то сказала ей, что меня сюда направили по распоряжению врача; сама я ничего не решала. Это, кажется, ее удовлетворило, но она стала обращаться со мной как с потенциально опасной психопаткой. Я надеялась, что она смягчится и переведет меня в категорию безопасных психопаток, ибо я проработала безупречно два года и четыре месяца, ни разу не перепутала порядок алфавита и не достала из шкафа папку Макмиллана вместо требуемого Макмиллиана, что было обычной ошибкой других сотрудниц. Наконец я пришла к выводу, что она не любит меня, так как я белая, единственная в ее владениях.
Моя корзина входящих документов доверху забита требованиями, скопившимися за ночь. Я перебираю их, перевернув всю пачку и начиная с того, что лежало в самом низу, – ведь по времени оно поступило первым. Такой, вполне обоснованный порядок просмотра был предписан мне миссис Уэйли. Разобравшись в материалах и отложив в сторону требование, оформленное не по правилам, я начинаю сновать от стола к шкафам и обратно, мало-помалу отыскивая необходимое. Стараюсь справиться с задачей поскорее, но когда возвращаюсь к столу в очередной раз, обнаруживаю на нем коробку, полную папок, и записку от миссис Уэйли: «Отнесите эти папки в отдел расчетов».
Вообще-то это работа рассыльного, и я не должна ее выполнять, но, видимо, миссис Уэйли намерена использовать меня в этом качестве из-за моей высокой производительности. Если бы каждый в регистратуре работал с такой скоростью, как я, с делами мог бы управиться половинный штат сотрудников, а с точки зрения миссис Уэйли, допускать уменьшение ее империи ни в коем случае не следует. И потому она не хвалит меня, но отправляет с поручениями. Решение вполне творческое.
Я сунула коробку под мышку и направилась в отдел расчетов. В отличие от других служебных визитов посещение этого отдела рассматривалось как желанная награда. Сердца всех служащих регистратуры устремлялись к отделу расчетов, как сердца истинных христиан устремляются к небесам, а сердца людей оло – к Золотому Ифе, обители богов. Потому что отдел расчетов – душа больницы. Как без него медсестры могли бы ухаживать за больными, хирурги – оперировать, врачи-интерны – выстукивать пациентов, психиатры – назначать наркотические препараты?
Отдел расчетов – светлое, полное свежего воздуха помещение, здесь на полу ковровое покрытие, а не зеленый линолеум, как у нас. Счастливцы, обитающие тут, стучат на компьютерах. На столах у них семейные фотографии и плюшевые игрушки. Нам в регистратуре такого не дозволено, наши столы должны быть свободными, чтобы раскладывать на них папки. На обратном пути к своему посту я делаю небольшой крюк и захожу в пункт первой помощи. Я это делаю так часто, как только могу, чтобы хоть немного разнообразить день. Многие пациенты ждут там оказания первой помощи, однако в дневное время большинство посетителей относится к категории неимущих, добивающихся медицинского обслуживания. Те из них, кто постарше, сидят на разноцветных пластмассовых стульях, а те, кто помоложе, слоняются по всему помещению, делясь со своими товарищами по социально-экономическому статусу всеми вирусами и бактериями, какие у них есть.
Мое внимание привлекает пожилая леди в черном. Она находится в прострации и негромко стонет; ее поддерживают две молодые женщины. Они говорят с ней по-испански.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67