— До свидания, капитан Кортес, — говорит мальчик-вампир, и лодку уже спускают на воду. В лодке, кроме него, только двое гребцов и отец Ортега. Сидит, уткнувшись в свою вульгату в кожаном переплете, ветер треплет полы его черной рясы.
На закате святой отец не сказал мальчику слов утешения. Он сказал только:
— Такие, как ты, не должны жить, дабы не оскорблять взоры добрых христиан. Ты — проклятие на головы благочестивых. Слава Богу, что мы от тебя избавились. Об одном только жалею: что мы лишены удовольствия сжечь тебя на костре.
Хуанито долго смотрел вслед лодке, увозящей отца Ортега обратно на корабль. Святой отец громко читал молитвы, стараясь перекричать морской ветер, и периодически осенял себя крестным знамением.
Ночь опустилась на землю.
Берег пуст, а мальчика мучает голод. Он не пил со вчерашнего вечера, когда он слизал кровь со спины матроса, высеченного за содомию. Его кровь была очень соленой и приправленной перцем — соль и перец специально втирали в раны, чтобы было больнее. Да, его кровь была горькой. На вкус — как слезы. Может быть, она вся состояла из соли.
В воздухе нет даже слабого запаха крови. Ветер из областей, удаленных от моря, доносит запахи леса. Значит, здесь где-то есть лес. Может быть, точно такой же густой и темный, где однажды он встретил, потерянный и безымянный — или, может быть, еще встретит, — принцессу со связанными ногами, и диких туземцев Борнео, и риши, медитирующего под деревом, и блуждающих в чаще растерянных беглецов из трудового лагеря. Лес — это место для обновления. И ему нужно туда — чтобы обрести новое имя, новую личность.
Он бесшумно бежит в темноту. Песок затрудняет движения. Его ноги прямо на бегу превращаются в лапы — теперь он уже не бежит, а несется вперед мягкими прыжками. Земля — влажная и ароматная. Он зарывается носом в прелые листья, вдыхая запах перегноя — запах смерти, которой питается новая жизнь. В лесу воздух густой от запахов, густые кроны деревьев закрывают луну и звезды. Он бежит. Теперь он — ягуар. Ночь — его шкура. Запах человеческой крови едва различим из-за дальности расстояния, но он все-таки есть. Его нельзя не почувствовать. Он как звезда на безоблачном ночном небе.
Путеводная звезда.
Он бежит.
Он добирается до широкой поляны. Видит каменные ступени, древние и обветшалые. Сквозь трещины в камне проросла буйная зелень. Он слышит, как змеи скользят по заросшим камням. В луче лунного света он видит каменную фигуру. Ягуар. Точно такой же, как он, только высеченный из камня. Сквозь сплетение побегов проступают другие фигуры: гротескные воины, женщины с лицами-черепами, покрытые перьями змеи. Это заброшенный, мертвый город. Такой древний, что мальчик-вампир в облике ягуара едва-едва различает голоса мертвецов — они кричат в своем смертном сне, потому что у мертвых тоже бывают кошмары.
Ягуар отступает в сумрак, подальше от лунного света, который выбеливает древний камень и заставляет растения сверкать, словно влажное серебро. Он бежит. Наслаждается пульсацией мышц, натяжением сухожилий — песней дикой и вольной звериной плоти.
А потом он попадает в ловушку. Все происходит мгновенно. Сеть смыкается над головой и рывком поднимает его над землей. Он пытается разорвать ее, вырваться на свободу — но сеть слишком прочная, не порвать. Из темноты летят дротики. Боль вонзается в тело. В ноздри бьет запах крови — его собственной крови. Он рычит, он беснуется. Он бессилен.
На поляну выходят четверо, из них двое — с горящими факелами. Оружие у них самое примитивное: дубины и заостренные палки. Но в ушах и носах — украшения из золота, а волосы убраны яркими синими перьями. Они говорят на языке, который сплошь состоит из свистящих согласных и многосложных конструкций. Мальчик не понимает ни слова. Но в них — кровь. Голод рвет его изнутри, и он, ослабленный недостатком крови, больше не может удерживать облик зверя.
И вот вместо бьющегося ягуара охотники видят голого мальчика с длинными черными волосами и мерцающей бледной кожей, как будто вобравшей в себя лунный свет.
Дикари — если они дикари — переговариваются друг с другом. И вот что странно: они, похоже, нисколько не удивлены. Может быть, в этой стране оборотни-ягуары — обычное дело. Или в их мифологии есть легенда о людях, превращающихся в ягуаров, так что их вовсе не удивляет подобное превращение. Как бы там ни было, они опускают сеть, прикрепляют ее к шестам и куда-то несут свой «улов» — бегом, сквозь лес. Ритм их движений, ток крови, биение пульса — все возбуждает голод. Мальчик-вампир ждет удобного случая, чтобы вырваться на свободу и наконец напиться. Лес становится еще гуще, теперь лунный свет только изредка пробивается сквозь густые кроны, ложась мимолетным отблеском на влажный лист, на змеиную чешую, на клюв какой-нибудь ночной птицы, перелетающей с ветки на ветку.
И вот они снова выходят на ту поляну, где стоит древний храм. Выходят с другой стороны. Мальчик-вампир понимает, что они сделали круг. Стало быть, можно предположить, что они выследили его, когда он был еще в облике ягуара и крался по этим руинам.
Они поднимаются по ступеням. Выходит, храм не настолько заброшен, как ему показалось вначале. Может быть, эти люди — жрецы древнего культа, стражи мертвого, но неумершего прошлого. Они уже начинают уставать. Ступени тянутся вверх бесконечно. Воздух здесь, наверху, разреженный — как высоко в горах. И еще здесь пахнет кровью. Новой кровью. Чем выше они поднимаются, тем сильнее запах. Теперь он мешается с запахом древесной смолы — пьянящий, дурманящий аромат.
По-настоящему он не пил уже несколько дней.
Они выходят на вершину пирамиды. Лес остается внизу. Кроны деревьев кажутся черным искрящимся океаном в отсветах звезд. Здесь, на вершине, стоит алтарь. За алтарем — зеркало в человеческий рост, мутное от ароматного дыма, который клубится в каменной жаровне у алтаря. Какие-то люди выходят из комнаты, скрытой за зеркалом, с факелами в руках. Они занимают места вокруг алтаря. Кто-то опускается на колени, кто-то остается стоять. Верховный жрец в плаще из перьев — видно, что плащ очень старый — держит в руках обсидиановый нож. Его длинные волосы — сплошная корка из запекшейся крови. Вампира освобождают из сети, связывают ему руки ремнями. Запах крови захлестывает с головой. У подножия алтаря — лужа крови. Вчерашней. Все затянуто пленкой запекшейся крови. Камни пропитаны кровью — насквозь.
Один из тех, кто доставил вампира сюда, объясняет жрецу, как они выследили и поймали оборотня-ягуара. Мальчик не понимает слов, но рассказчик почти не пользуется словами: он изображает крадущегося ягуара, копирует звуки ночных насекомых, рычание разъяренного зверя. Потом он, кажется, изображает превращение ягуара в мальчика. Его жесты заучены и стилизованы, а ответные реплики зрителей звучат слаженным хором, так что мальчик-вампир понимает: это не просто рассказ в лицах, это — древний обряд, совершавшийся здесь уже тысячу раз.
«Они не знают, кто я на самом деле, — думает он. — Вот опять: люди видят во мне лишь то, что им хочется видеть. Я — как зеркало, где отражается их темная сторона».
Верховный жрец пристально смотрит на мальчика. Осторожно прикасается к его груди и тут же отдергивает руку. Вампир вобрал в себя все тепло из его руки, отдав взамен холод. Жрец берет золотой циркуль и измеряет голову мальчика. Одобрительно кивает. Должно быть, у них существуют некие физические критерии, под которые мальчик подходит.
Они пытаются привязать его к алтарю, но не могут его удержать. Даже в облике хрупкого мальчика он может выказать силу взбешенного ягуара и ловкость летучей мыши. Жрец заносит обсидиановый нож, и мальчик-вампир понимает, что тот целится ему в сердце. Он весь — сплошной голод, но какая-то часть его существа страстно желает смерти. Тоскует, томится — по смерти. Полторы тысячи лет он блуждал в бесконечной ночи. Так может быть, вот он — рассвет? Мальчик больше не сопротивляется. Он ложится на алтарь и сам подставляет грудь под готовый к удару нож... обсидиановое острие входит в тело... он чувствует запах собственной крови — вялой и неживой... но кровь есть кровь, и голод берет свое... застилает глаза алой клубящейся пеленой... одно движение — и ремни рвутся. Теперь его больше ничто не держит. Он снова — зверь. Ягуар. Верховный жрец отпрянул в испуге. Вампир бросается на молодого мужчину, который изображал ритуальную пантомиму. Когти кромсают плоть. Это так просто — вырвать у человека сердце. Сердце, которое еще бьется — сочится живой алой кровью. Эта кровь — самая вкусная. Он пьет. Но остальные жрецы не торопятся убегать. Верховный жрец, оправившись от испуга, смотрит как завороженный. В глазах — восхищение, не страх. Вампир пьет. Теперь, когда он насытился, к нему вновь возвращается человеческий облик. Теперь он — мальчик. Мальчик с окровавленными губами.
Но тут еще один жрец — из тех четырех, что поймали его в лесу — простирается у его ног. Предлагает себя как жертву. И не он один. Они все готовы отдать ему свою жизнь и кровь — добровольно и с радостью. Как будто они обнаружили некую тайну, что давно затерялась в прошлом и вот теперь снова открылась им. Потоки крови стекают вниз по ступеням, но пористый камень вопьет их в себя еще прежде, чем кровь прольется на землю. В крови, стекающей по камням, отражаются звезды. Кровь искрится как будто сама по себе.
Мальчик-вампир подступает к зеркалу. В зеркале отражается только клубящийся дым от горящей смолы. Его отражения — нет.
Он — не из этого мира.
Он есть, но его как бы не существует, и поэтому зеркала его не отражают.
Ибо всякое отражение — это подобие, а здесь у него нет подобий.
Верховный жрец опускается на колени и замирает в трепетном благоговении. Как будто всю свою жизнь он ждал именно этой минуты. И вот — свершилось. Давно потерянный бог воплотился в земном обличье. Да, думает мальчик-вампир, для этих людей я — бог.
Жрец указывает в пустоту в дымящемся зеркале, где нет отражения мальчика, и произносит имя. Тецкатлипока.
И все остальные повторяют за ним. Снова и снова. Пока не начинает казаться, что это голос деревьев в ночном лесу, шепот ветра в ветвях:
Тецкатлипока. Тецкатлипока. Тецкатлипока.
Тецкатлипока. Тецкатлипока. Тецкатлипока.
Первое слово, которое выучит мальчик на языке ацтеков, означает «дымящееся зеркало».
* * *
• мститель •
Брайен прошел сквозь разбитое зеркало.
И оказался на черной лестнице... может быть, где-то в отеле... или, может быть, в его собственном доме, в Голливуде. Он бежал вверх по ступенькам, бежал очень долго — а лестница все не кончалась. Ему вдруг вспомнились слова Черной королевы из «Алисы в Зазеркалье»: «Ну а здесь, знаешь ли, приходится бежать со всех ног, чтобы только остаться на том же месте!»
У Брайена было странное ощущение, как будто пространство замкнулось само на себя и вывернулось наизнанку; и время тоже искривилось, подобно пространству, и превратилось в ленту Мебиуса, и этот бесконечный подъем превратился в модель его жизни, в вечное настоящее, где нет ничего — только эти ступени, и он бежит и бежит, и шаги отражаются эхом в бетонных пролетах, и металлические перила холодят руку.
Здесь, в нескончаемом настоящем — ступени, пролеты, площадки... на площадки выходят двери. Они приоткрываются на мгновение, и мимоходом ты успеваешь увидеть за ними картины — то ли из прошлого, то ли из будущего...
Дядя Брайен... девочка во влажном тумане, одетая в бурые водоросли... из глаз текут слезы, только это не слезы, а морская вода, и раны зияют на теле...
...кол входит в соленую плоть, тело в стеклянном гробу — в доме, который построил Тимми...
...горы неначатых рукописей, книги, которые так никогда и не будут написаны, отказы, отказы, отказы, и напряженные переговоры с издателями...
...Лайза...
Надо сходить с этой бегущей дорожки, подумал он.
На ближайшей площадке он заставил себя остановиться. Открыл первую попавшуюся на глаза дверь, точно такую же, как двери номеров в гостинице «Паводок», и...
Увидел, как Арон Магир, высунувшись из зеркальной дверцы шкафа, тащит в зеркало какую-то женщину...
— Арон, — позвал Брайен, но тот даже не посмотрел в его сторону. И тут Брайен увидел, что сценарист разрезан надвое... в буквальном смысле... там, где должна быть спина, было лишь месиво из рассеченных дрожащих мышц... разрезанные артерии извивались, как змеи... кровь капала с его рук. — Арон, я... — Брайен не знал, что сказать. — Мне страшно жаль, что все так получилось... что мне дали твою работу, потому что ты...
— Да на хуй работу, — говорит Арон. — Меня уже нет. Я никто. Незавершенное дело. Убей меня и иди дальше... это же Голливуд.
Он продолжает тянуть женщину в зеркало, и теперь Брайен видит, что это была Габриэла Муньос, агент Эйнджела Тодда.
— Габриэла, — говорит Брайен. Она смотрит пустыми глазами. Ее шея вывернута под неестественным углом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61