» Он также подумал о вещах более насущных: соблюдается ли шаткое англо-германское перемирие на земле так же, как в воздухе? Немцы, направлявшиеся к ним, были грузными и не первой молодости, но все были вооружены винтовками, по сравнению с которыми револьверы экипажа выглядели игрушечными.
Фельдфебель, командовавший отрядом, имел такой живот, что можно было подумать, будто его владелец находится на сносях. Немец поднял руку, приказывая своим людям остановиться, затем приблизился к английским летчикам. У него был тройной подбородок и мешки под хитрыми глазами. Бэгнолл предпочел бы не садиться с этим человеком за карточный стол.
— Sprechen Sie deutsch?"Вы говорите по-немецки? (нем.) — Прим. перев. » — спросил немец. Англичане переглянулись. Все отрицательно покачали головами.
— Кто-нибудь из ваших людей говорит по-английски? — поинтересовался в ответ Кен Эмбри. — Или parlez-vouz francais?"Или говорит по-французски? (франц.) — Прим. перев.».
Фельдфебель покачал головой; при этом его дряблое тело заколыхалось. Однако, как и подозревал Бэгнолл, он был находчивым малым. Унтер-офицер подошел к отряду и что-то прорычал своим людям. Те устремились в магазинчики на бульваре. Менее чем через минуту один из солдат вернулся с каким-то тощим, перепуганным французом, громадные уши которого, казалось, готовы были унести своего хозяина прочь при малейшем ветре.
Оказалось, что этот человек в равной степени владеет как французским, так и немецким языками. С его помощью фельдфебель сообщил:
— В кафе Веплер на площади Клиши у нас находится центр отдыха для солдат. Там же разбираются с английскими летчиками. Прошу следовать за нами.
— Мы пленники? — спросил Бэгнолл.
Француз перевел вопрос немцу. Теперь, когда этот человек увидел, что его взяли не в заложники, а как переводчика, он почувствовал себя куда лучше.
— Нет, вы не пленные, — ответил унтер-офицер. — Вы гости. Но здесь не ваша страна, и вы пойдете с нами. Сказанное не походило на просьбу.
— Может, напомнить ему, что здесь также и не его страна? — спросил по-английски Эмбри.
Бэгнолл, как и остальные члены экипажа, прикинул шансы. Немцы превосходили их численностью и оружием. Никто из англичан не сказал ни слова. Пилот вздохнул и перешел на французский:
— Скажите офицеру, что мы пойдем с ним.
— Gut, gut, — довольным тоном произнес фельдфебель, поглаживая свой живот, словно ребенка.
Он приказал французу также идти с ними, чтобы служить переводчиком. Француз бросил тоскливый взгляд на свой магазинчик дорожных принадлежностей, но иного выбора у него не было.
Идти пришлось далеко. Солдатский центр находился на правом берегу Сены, к северо-востоку от Триумфальной арки. Даже немцы щадили памятники Парижа. Но ящеры понятия не имели о такой щепетильности — из арки был вырван солидный кусок, и впадина напоминала дупло в гниющем зубе. Эйфелева башня пока стояла невредимой, однако Бэгнолл сразу задумался над тем, как долго еще будет она возвышаться над Парижем, Немецкие военные указатели — белые деревянные стрелки с остроугольными черными буквами — как грибы, торчали на каждом парижском перекрестке. Наверное, экипажу английского бомбардировщика удалось бы найти путь к переделанному немцами кафе и без сопровождающих. Но Бэгнолл чувствовал, что не стоит винить фельдфебеля за этот поход под конвоем. Если они с немцами больше не враги, то еще и не друзья.
В центр солдатского отдыха входили и выходили люди в серой форме. Те, кто узнавал форму английских ВВС, останавливались, чтобы поглазеть. Дальше любопытных взглядов дело не шло, за что Бэгнолл был неимоверно признателен.
У входа фельдфебель отпустил переводчика, не заплатив ему ни гроша. За полтора часа пути сюда этот человек перевел всего около полудюжины фраз, в большинстве своем обыденных. Теперь ему предстоял такой же путь обратно. Но француз ушел, не бросив косого взгляда и ни единым словом не выразив своего недовольства, словно выход из этой ситуации без осложнений был достаточной платой. Возможно, для человека его судьбы так оно и было.
Неподалеку от входа стоял стол с табличкой, написанной по-немецки и по-английски. Английская надпись гласила:
ДЛЯ БРИТАНСКИХ ВОЕННОСЛУЖАЩИХ, ЗАИНТЕРЕСОВАННЫХ В РЕПАТРИАЦИИ ИЗ ФРАНЦИИ За столом сидел офицер в очках со стальной оправой. Единственная золотая звездочка на его вышитых погонах означала, что он имеет чин подполковника.
Немецкий унтер-офицер отдал честь и доложил подполковнику. Тот кивнул, задал ряд вопросов, затем отпустил фельдфебеля, сказав ему несколько слов на прощание. Затем он обратился к англичанам:
— Я — подполковник Максимилиан Хёккер, если от знания моего имени вам станет легче. — Он говорил на правильном английском языке и почти без акцента. — Итак, джентльмены, как вы очутились в Париже?
Будучи пилотом, Кен Эмбри говорил от имени экипажа. Он весьма подробно рассказал об атаке на базу ящеров, хотя Бэгнолл заметил, что он не назвал аэродрома, с которого вылетел их «ланкастер». Если Хёккер это тоже заметил — а он наверняка заметил, ибо, как любой разведчик, выглядел проницательным, — значит, просто не стал допытываться.
Серые глаза подполковника слегка расширились, когда Эмбри описал вынужденную посадку на французской дороге.
— Вы оказались очень удачливы, лейтенант, и, несомненно, столь же умелы.
— Благодарю вас, сэр, — ответил Эмбри.
Он досказал историю, не назвав имен французов, помогавших им на пути сюда. В общем-то, лишь несколько человек назвали свои имена, но только имена, без фамилий. Тем не менее Эмбри их не сообщил. Хёккер снова не стал допытываться.
— Затем, сэр, нас обнаружил ваш унтер-офицер и доставил сюда. Если судить по надписи на табличке, вы не намерены держать нас в плену, и потому надеюсь, что мы можем вернуться домой.
— Мы можем посадить вас на поезд, отправляющийся вечером в Кале. — Удыбка немецкого офицера не вязалась с выражением его глаз: возможно, все дело было в игре света, отражавшегося от стекол очков. — Если Бог и ящеры позволят, завтра утром вы окажетесь на британской земле.
— Вряд ли все здесь так просто, — вырвалось у Бэгнолла. После трех лет войны с нацистами он не был склонен доверять чему-либо немецкому.
— Достаточно просто.
Хёккер взял из пачки, лежащей перед ним на столе, семь экземпляров каких-то бланков и вручил Эмбри, чтобы тот раздал остальным членам экипажа.
— Вам нужно лишь подписать вот это, и мы отправим вас домой.
Бланк, спешно напечатанный на самой дешевой бумаге, был озаглавлен: «ОБЕЩАНИЕ». Текст шел в два столбца, один на немецком, другой на английском языках. Английская часть представляла собой витиеватый юридический документ, подпорченный остававшимся кое-где немецким порядком слов. Но смущало не это, а обещание не воевать против Германии до тех пор, пока либо Лондон, либо — нет, не Берлин, но страна, столицей которой он когда-то был, — остаются в состоянии войны с ящерами.
— А что будет, если мы этого не подпишем? — спросил Бэгнолл.
Улыбка подполковника Хёккера тотчас улетучилась.
— Тогда сегодня вечером вы также сядете в поезд, но поедете отнюдь не в Кале.
— А если мы подпишем, но затем все равно будем воевать против вас, что тогда? — спросил Эмбри.
— В таком случае я бы настоятельно советовал вам не попадать в плен.
У Хёккера было слишком круглое и мягкое лицо, и он совсем не соответствовал приевшемуся по фильмам образу немецкого офицера. Он больше походил на баварского крестьянина, чем на прусского аристократа. Но угрозы, содержащейся в его голосе, хватило бы на трех кинематографических Гансов.
— Получали ли вы какие-либо сообщения от Королевских ВВС или правительства Ее Величества, разрешающие нам подписывать подобный документ? — спросил Эмбри.
— Нет, не получал, — ответил Хёккер. — Однако даю вам свое честное слово, что я достоверно знаю: подписавшие этот документ не подвергаются наказаниям на родине.
— Прошу вас, будьте столь любезны и дайте нам подтверждение в письменной форме, чтобы мы могли представить его своему начальству. Если оно окажется ложным, мы будем считать себя свободными от данного обещания, и в случае, если в результате вооруженных действий против вашей страны мы попадем в плен, к нам не будут применены соответствующие санкции.
— Ловко придумано, Кен! — восторженно прошептал Бэгнолл.
Хёккер обмакнул перо в чернильницу и стал быстро писать на обратной стороне еще одного бланка с «Обещанием». Закончив писать, он подал бумагу пилоту.
— Полагаю, это вас устроит, лейтенант? — Слово «лейтенант» он произнес именно так, как его привыкли произносить англичане.
Эмбри прочитал написанное. Прежде чем ответить, он передал бумагу Бэгноллу. В отличие от речи, почерк Хёккера был типично немецким, и бортинженеру пришлось расшифровывать слово за словом. Но, похоже, написанное соответствовало требованиям Эмбри. Бэгнолл передал бланк Элфу Уайту.
Немецкий подполковник терпеливо ждал, пока весь экипаж «ланкастера» прочтет документ.
— Итак, джентльмены? — спросил он, когда лист вернулся к Эмбри.
Пилот быстро посмотрел на каждого из своих товарищей. Никто не произнес ни слова. Эмбри вздохнул и вновь повернулся к Хёккеру
— Дайте мне перо. — Он размашисто подписал свое обещание. — Вот.
Хёккер поднял бровь:
— Вы недовольны этим соглашением?
— Да, недоволен, — честно признался Эмбри. — Если бы не ящеры, мы бы воевали друг с другом. Но они здесь, поэтому, что мне остается делать?
— Поверьте, лейтенант, я испытываю точно такие же чувства, — ответил немец. — Но у меня в Берлине была сестра и две племянницы. Поэтому я должен отложить на время воину с вами. Возможно, мы возобновим ее в более подходящий момент.
— Ковентри, — произнес Эмбри.
— По сравнению с Берлином, господа англичане, — вздохнул подполковник, — Ковентри кажется царапиной на коленке уличного шалуна.
Бэгнолл взял перо и написал свое имя на бланке.
— Каждому врагу — свое время, — сказал он. Остальные члены экипажа тоже подписали соглашение.
***
Отряд пришельцев маршировал по главной улице концлагеря. Как и всякий, кто их видел, Лю Хань низко поклонилась им. Никто не знал, что может случиться, если пленные вдруг не окажут маленьким чешуйчатым дьяволам внешних знаков уважения. Никто и не хотел узнать об этом, а уж меньше всех — Лю Хань.
Когда отряд удалился, к Лю Хань подошел какой-то мужчина и что-то произнес. Она покачала головой:
— Извините, но я не понимаю вашего диалекта. Должно быть, и он не понял ее слов, ибо лишь улыбнулся, развел руками и пошел дальше.
Женщина вздохнула. Здесь почти никто не говорил на ее диалекте, за исключением нескольких односельчан Лю, взятых вместе с нею. Чешуйчатые дьяволы побросали в свои лагеря людей со всего Китая: они либо не знали о различиях между китайцами, либо не желали их знать. Для немногих образованных людей, умеющих читать и писать, отсутствие общего диалекта не имело значения. Они разговаривали друг с другом с помощью бумаги и кисти, поскольку пользовались одинаковыми иероглифами.
Невежество дьяволов было столь огромным, что они даже поместили в лагерь нескольких японцев. Сейчас их не осталось ни одного. Некоторые покончили жизнь самоубийством, как и положено истинным самураям, другие были убиты китайцами.
Через две улицы от той, которую дьяволы патрулировали наиболее регулярно, появился рынок. Люди прибывали в лагерь лишь с тем, что было у них в руках, но вскоре они начали этим торговать. И почему бы мужчине, у которого есть золотое кольцо, или женщине с сумочкой, полной монет, не воспользоваться этим рынком? За считанные дни на рынке появились цыплята и даже поросята — неплохая добавка к рису, который скупо выдавали дьяволы.
На земле сидел лысый мужчина с тонкими усами. Напротив него лежала перевернутая соломенная шляпа. Внутри уютно устроились три небольших яйца. Увидев, что Лю Хань глядит на них, мужчина кивнул и заговорил с ней. Когда он увидел, что она не понимает, то попробовал другой диалект, затем третий. Наконец он дошел до диалекта, понятного Лю.
— Что дашь за них?
— Простите, но у меня ничего нет, — сказала Лю Хань.
В ее родной деревне с этих слов обычно начинали торговаться, и за таким занятием могла пройти большая часть утра. Здесь же, подумала Лю, эти слова — чистая правда. Ее муж и сын погибли от рук японцев. Ее деревня, разрушенная сначала восточными варварами, а затем маленькими дьяволами, исчезла навсегда.
Продавец яиц наклонил голову и улыбнулся вежливой улыбкой торговца:
— У хорошенькой женщины всегда есть кое-что, что она может дать. Тебе нужны яйца. Возможно, за них ты позволишь мне поглядеть на твое тело, а?
— Нет, — отрезала Лю Хань и зашагала прочь.
Лысый засмеялся ей вслед. Он был не первым на рынке, кто предлагал ей такое.
Она вернулась в палатку, в которой жила вместе с Юи Минем. Лекарь становился важной персоной в концлагере.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
Фельдфебель, командовавший отрядом, имел такой живот, что можно было подумать, будто его владелец находится на сносях. Немец поднял руку, приказывая своим людям остановиться, затем приблизился к английским летчикам. У него был тройной подбородок и мешки под хитрыми глазами. Бэгнолл предпочел бы не садиться с этим человеком за карточный стол.
— Sprechen Sie deutsch?"Вы говорите по-немецки? (нем.) — Прим. перев. » — спросил немец. Англичане переглянулись. Все отрицательно покачали головами.
— Кто-нибудь из ваших людей говорит по-английски? — поинтересовался в ответ Кен Эмбри. — Или parlez-vouz francais?"Или говорит по-французски? (франц.) — Прим. перев.».
Фельдфебель покачал головой; при этом его дряблое тело заколыхалось. Однако, как и подозревал Бэгнолл, он был находчивым малым. Унтер-офицер подошел к отряду и что-то прорычал своим людям. Те устремились в магазинчики на бульваре. Менее чем через минуту один из солдат вернулся с каким-то тощим, перепуганным французом, громадные уши которого, казалось, готовы были унести своего хозяина прочь при малейшем ветре.
Оказалось, что этот человек в равной степени владеет как французским, так и немецким языками. С его помощью фельдфебель сообщил:
— В кафе Веплер на площади Клиши у нас находится центр отдыха для солдат. Там же разбираются с английскими летчиками. Прошу следовать за нами.
— Мы пленники? — спросил Бэгнолл.
Француз перевел вопрос немцу. Теперь, когда этот человек увидел, что его взяли не в заложники, а как переводчика, он почувствовал себя куда лучше.
— Нет, вы не пленные, — ответил унтер-офицер. — Вы гости. Но здесь не ваша страна, и вы пойдете с нами. Сказанное не походило на просьбу.
— Может, напомнить ему, что здесь также и не его страна? — спросил по-английски Эмбри.
Бэгнолл, как и остальные члены экипажа, прикинул шансы. Немцы превосходили их численностью и оружием. Никто из англичан не сказал ни слова. Пилот вздохнул и перешел на французский:
— Скажите офицеру, что мы пойдем с ним.
— Gut, gut, — довольным тоном произнес фельдфебель, поглаживая свой живот, словно ребенка.
Он приказал французу также идти с ними, чтобы служить переводчиком. Француз бросил тоскливый взгляд на свой магазинчик дорожных принадлежностей, но иного выбора у него не было.
Идти пришлось далеко. Солдатский центр находился на правом берегу Сены, к северо-востоку от Триумфальной арки. Даже немцы щадили памятники Парижа. Но ящеры понятия не имели о такой щепетильности — из арки был вырван солидный кусок, и впадина напоминала дупло в гниющем зубе. Эйфелева башня пока стояла невредимой, однако Бэгнолл сразу задумался над тем, как долго еще будет она возвышаться над Парижем, Немецкие военные указатели — белые деревянные стрелки с остроугольными черными буквами — как грибы, торчали на каждом парижском перекрестке. Наверное, экипажу английского бомбардировщика удалось бы найти путь к переделанному немцами кафе и без сопровождающих. Но Бэгнолл чувствовал, что не стоит винить фельдфебеля за этот поход под конвоем. Если они с немцами больше не враги, то еще и не друзья.
В центр солдатского отдыха входили и выходили люди в серой форме. Те, кто узнавал форму английских ВВС, останавливались, чтобы поглазеть. Дальше любопытных взглядов дело не шло, за что Бэгнолл был неимоверно признателен.
У входа фельдфебель отпустил переводчика, не заплатив ему ни гроша. За полтора часа пути сюда этот человек перевел всего около полудюжины фраз, в большинстве своем обыденных. Теперь ему предстоял такой же путь обратно. Но француз ушел, не бросив косого взгляда и ни единым словом не выразив своего недовольства, словно выход из этой ситуации без осложнений был достаточной платой. Возможно, для человека его судьбы так оно и было.
Неподалеку от входа стоял стол с табличкой, написанной по-немецки и по-английски. Английская надпись гласила:
ДЛЯ БРИТАНСКИХ ВОЕННОСЛУЖАЩИХ, ЗАИНТЕРЕСОВАННЫХ В РЕПАТРИАЦИИ ИЗ ФРАНЦИИ За столом сидел офицер в очках со стальной оправой. Единственная золотая звездочка на его вышитых погонах означала, что он имеет чин подполковника.
Немецкий унтер-офицер отдал честь и доложил подполковнику. Тот кивнул, задал ряд вопросов, затем отпустил фельдфебеля, сказав ему несколько слов на прощание. Затем он обратился к англичанам:
— Я — подполковник Максимилиан Хёккер, если от знания моего имени вам станет легче. — Он говорил на правильном английском языке и почти без акцента. — Итак, джентльмены, как вы очутились в Париже?
Будучи пилотом, Кен Эмбри говорил от имени экипажа. Он весьма подробно рассказал об атаке на базу ящеров, хотя Бэгнолл заметил, что он не назвал аэродрома, с которого вылетел их «ланкастер». Если Хёккер это тоже заметил — а он наверняка заметил, ибо, как любой разведчик, выглядел проницательным, — значит, просто не стал допытываться.
Серые глаза подполковника слегка расширились, когда Эмбри описал вынужденную посадку на французской дороге.
— Вы оказались очень удачливы, лейтенант, и, несомненно, столь же умелы.
— Благодарю вас, сэр, — ответил Эмбри.
Он досказал историю, не назвав имен французов, помогавших им на пути сюда. В общем-то, лишь несколько человек назвали свои имена, но только имена, без фамилий. Тем не менее Эмбри их не сообщил. Хёккер снова не стал допытываться.
— Затем, сэр, нас обнаружил ваш унтер-офицер и доставил сюда. Если судить по надписи на табличке, вы не намерены держать нас в плену, и потому надеюсь, что мы можем вернуться домой.
— Мы можем посадить вас на поезд, отправляющийся вечером в Кале. — Удыбка немецкого офицера не вязалась с выражением его глаз: возможно, все дело было в игре света, отражавшегося от стекол очков. — Если Бог и ящеры позволят, завтра утром вы окажетесь на британской земле.
— Вряд ли все здесь так просто, — вырвалось у Бэгнолла. После трех лет войны с нацистами он не был склонен доверять чему-либо немецкому.
— Достаточно просто.
Хёккер взял из пачки, лежащей перед ним на столе, семь экземпляров каких-то бланков и вручил Эмбри, чтобы тот раздал остальным членам экипажа.
— Вам нужно лишь подписать вот это, и мы отправим вас домой.
Бланк, спешно напечатанный на самой дешевой бумаге, был озаглавлен: «ОБЕЩАНИЕ». Текст шел в два столбца, один на немецком, другой на английском языках. Английская часть представляла собой витиеватый юридический документ, подпорченный остававшимся кое-где немецким порядком слов. Но смущало не это, а обещание не воевать против Германии до тех пор, пока либо Лондон, либо — нет, не Берлин, но страна, столицей которой он когда-то был, — остаются в состоянии войны с ящерами.
— А что будет, если мы этого не подпишем? — спросил Бэгнолл.
Улыбка подполковника Хёккера тотчас улетучилась.
— Тогда сегодня вечером вы также сядете в поезд, но поедете отнюдь не в Кале.
— А если мы подпишем, но затем все равно будем воевать против вас, что тогда? — спросил Эмбри.
— В таком случае я бы настоятельно советовал вам не попадать в плен.
У Хёккера было слишком круглое и мягкое лицо, и он совсем не соответствовал приевшемуся по фильмам образу немецкого офицера. Он больше походил на баварского крестьянина, чем на прусского аристократа. Но угрозы, содержащейся в его голосе, хватило бы на трех кинематографических Гансов.
— Получали ли вы какие-либо сообщения от Королевских ВВС или правительства Ее Величества, разрешающие нам подписывать подобный документ? — спросил Эмбри.
— Нет, не получал, — ответил Хёккер. — Однако даю вам свое честное слово, что я достоверно знаю: подписавшие этот документ не подвергаются наказаниям на родине.
— Прошу вас, будьте столь любезны и дайте нам подтверждение в письменной форме, чтобы мы могли представить его своему начальству. Если оно окажется ложным, мы будем считать себя свободными от данного обещания, и в случае, если в результате вооруженных действий против вашей страны мы попадем в плен, к нам не будут применены соответствующие санкции.
— Ловко придумано, Кен! — восторженно прошептал Бэгнолл.
Хёккер обмакнул перо в чернильницу и стал быстро писать на обратной стороне еще одного бланка с «Обещанием». Закончив писать, он подал бумагу пилоту.
— Полагаю, это вас устроит, лейтенант? — Слово «лейтенант» он произнес именно так, как его привыкли произносить англичане.
Эмбри прочитал написанное. Прежде чем ответить, он передал бумагу Бэгноллу. В отличие от речи, почерк Хёккера был типично немецким, и бортинженеру пришлось расшифровывать слово за словом. Но, похоже, написанное соответствовало требованиям Эмбри. Бэгнолл передал бланк Элфу Уайту.
Немецкий подполковник терпеливо ждал, пока весь экипаж «ланкастера» прочтет документ.
— Итак, джентльмены? — спросил он, когда лист вернулся к Эмбри.
Пилот быстро посмотрел на каждого из своих товарищей. Никто не произнес ни слова. Эмбри вздохнул и вновь повернулся к Хёккеру
— Дайте мне перо. — Он размашисто подписал свое обещание. — Вот.
Хёккер поднял бровь:
— Вы недовольны этим соглашением?
— Да, недоволен, — честно признался Эмбри. — Если бы не ящеры, мы бы воевали друг с другом. Но они здесь, поэтому, что мне остается делать?
— Поверьте, лейтенант, я испытываю точно такие же чувства, — ответил немец. — Но у меня в Берлине была сестра и две племянницы. Поэтому я должен отложить на время воину с вами. Возможно, мы возобновим ее в более подходящий момент.
— Ковентри, — произнес Эмбри.
— По сравнению с Берлином, господа англичане, — вздохнул подполковник, — Ковентри кажется царапиной на коленке уличного шалуна.
Бэгнолл взял перо и написал свое имя на бланке.
— Каждому врагу — свое время, — сказал он. Остальные члены экипажа тоже подписали соглашение.
***
Отряд пришельцев маршировал по главной улице концлагеря. Как и всякий, кто их видел, Лю Хань низко поклонилась им. Никто не знал, что может случиться, если пленные вдруг не окажут маленьким чешуйчатым дьяволам внешних знаков уважения. Никто и не хотел узнать об этом, а уж меньше всех — Лю Хань.
Когда отряд удалился, к Лю Хань подошел какой-то мужчина и что-то произнес. Она покачала головой:
— Извините, но я не понимаю вашего диалекта. Должно быть, и он не понял ее слов, ибо лишь улыбнулся, развел руками и пошел дальше.
Женщина вздохнула. Здесь почти никто не говорил на ее диалекте, за исключением нескольких односельчан Лю, взятых вместе с нею. Чешуйчатые дьяволы побросали в свои лагеря людей со всего Китая: они либо не знали о различиях между китайцами, либо не желали их знать. Для немногих образованных людей, умеющих читать и писать, отсутствие общего диалекта не имело значения. Они разговаривали друг с другом с помощью бумаги и кисти, поскольку пользовались одинаковыми иероглифами.
Невежество дьяволов было столь огромным, что они даже поместили в лагерь нескольких японцев. Сейчас их не осталось ни одного. Некоторые покончили жизнь самоубийством, как и положено истинным самураям, другие были убиты китайцами.
Через две улицы от той, которую дьяволы патрулировали наиболее регулярно, появился рынок. Люди прибывали в лагерь лишь с тем, что было у них в руках, но вскоре они начали этим торговать. И почему бы мужчине, у которого есть золотое кольцо, или женщине с сумочкой, полной монет, не воспользоваться этим рынком? За считанные дни на рынке появились цыплята и даже поросята — неплохая добавка к рису, который скупо выдавали дьяволы.
На земле сидел лысый мужчина с тонкими усами. Напротив него лежала перевернутая соломенная шляпа. Внутри уютно устроились три небольших яйца. Увидев, что Лю Хань глядит на них, мужчина кивнул и заговорил с ней. Когда он увидел, что она не понимает, то попробовал другой диалект, затем третий. Наконец он дошел до диалекта, понятного Лю.
— Что дашь за них?
— Простите, но у меня ничего нет, — сказала Лю Хань.
В ее родной деревне с этих слов обычно начинали торговаться, и за таким занятием могла пройти большая часть утра. Здесь же, подумала Лю, эти слова — чистая правда. Ее муж и сын погибли от рук японцев. Ее деревня, разрушенная сначала восточными варварами, а затем маленькими дьяволами, исчезла навсегда.
Продавец яиц наклонил голову и улыбнулся вежливой улыбкой торговца:
— У хорошенькой женщины всегда есть кое-что, что она может дать. Тебе нужны яйца. Возможно, за них ты позволишь мне поглядеть на твое тело, а?
— Нет, — отрезала Лю Хань и зашагала прочь.
Лысый засмеялся ей вслед. Он был не первым на рынке, кто предлагал ей такое.
Она вернулась в палатку, в которой жила вместе с Юи Минем. Лекарь становился важной персоной в концлагере.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102