Потом деловито проверил повреждение.
— Ничего, как-нибудь обойдется! — крикнул он Маше, но из ванной доносился только шум воды.
Когда Маша вышла из ванной, она увидела, что Старыгин лежит на кровати, нежно прижимая к себе картину. Глаза его были закрыты, лицо — бледно до синевы. Маша хотела сердито окликнуть его — что, мол, в грязной одежде на постель, но заметила на виске багровый кровоподтек и струйку засохшей крови. Она вспомнила, как Антонио Сорди ударил Старыгина пистолетом в висок, и ей показалось, что поза Старыгина неестественно неподвижна.
— Дмитрий! — окликнула она шепотом. Дима!
Он не шевелился. Маша стрелой метнулась в ванную, намочила полотенце и осторожно прикоснулась к ране.
— Дима, Димочка, очнись! — взмолилась она, — Вот это здорово, — он улыбнулся, не открывая глаз, — вот такой ты мне нравишься гораздо больше.
— Ты живой? — от неожиданности Маша слишком сильно прижала полотенце, и Старыгин тут же очень натурально застонал.
Потом он, страдальчески морщась, сел на кровати. Картина лежала рядом. Кудрявый младенец смотрел на своих избавителей серьезно и вдумчиво.
— Знаешь что, — сказал Старыгин, — убери ты картину подальше. Или хотя бы поверни к стене. Не годится ребенку смотреть на то, что будет происходить сейчас в этой комнате.
Когда он поцеловал Машу, она поняла, что именно этого ей хотелось с самой первой встречи.
Поздним утром они шли, обнявшись, по Вечному городу. Маша рассматривала Рим совершенно другими глазами. Красивые величественные здания, где нет-нет, да и мелькнет встроенная в стену древнеримская колонна или портик, широкие каменные лестницы, причудливые фонтаны, синее небо и цветы. Тысячи разноцветных цветов — в букетах, в ящиках на балконах и галерейках, в горшках на каждой ступеньке, в корзинах, подвешенных на стене…
Маша зачарованно глядела на все это великолепие и думала, что все теперь будет в ее жизни по-другому. Она выполнила свое предназначение, не обманула ожиданий своего деда, теперь все несчастья позади. На плече ее лежала рука человека, который за эти несколько дней стал самым близким. Маша теснее прижалась к Старыгину и заглянула в его лицо. Однако лицо близкого человека было омрачено тяжкими думами.
— Что с тобой? — удивилась она. — О чем ты думаешь?
— Я думаю о будущем, — признался он, — о будущем, которого у нас с тобой, похоже, нет. Что делать с картиной? И вообще что теперь делать?
Если идти в итальянскую полицию, боюсь, они не поверят ни одному нашему слову. Путь в Россию для нас закрыт, а так хочется домой…
Маша подавила в зародыше мысль, что ему плохо с ней и что он хочет скорей к своей антикварной мебели, коту Василию и нудной Танечке из отдела рукописей.
Они вышли на Испанскую площадь — самую нарядную площадь Рима. Знаменитая Испанская лестница раскинулась перед ними во всей красе. У подножья ее торговали цветами, по бокам уличные художники расставили свои работы. На лестнице толпились туристы, прямо на ступеньках сидели юноши и девушки. Звучала музыка, все общество непрерывно перемещалось, галдело и смеялось. Лестница прерывалась террасой, огороженной красивой балюстрадой, и завершалась церковью, которая устремлялась ввысь двумя симметричными колокольнями.
— Церковь Святой Троицы на горах, — сказал Старыгин, — а перед ней — обелиск Саллюстия.
Маша взбежала по лестнице и уселась на ступеньки, подвинув растрепанного юнца с гитарой.
У подножья лестницы был мраморный фонтан в форме лодки, огороженный бассейном.
Вода била из головы медузы Горгоны на корме, стекала из круглой чаши в середине лодки.
— Как красиво! — счастливо вздохнула Маша.
— В мае всю лестницу уставляют цветущими азалиями в кадках, — улыбнулся Старыгин, — я видел. А этот фонтан работы Бернини называется «Баркаччо», то есть лодочка.
Он сел рядом с Машей и затих.
— Насчет возвращения домой, — начала она, помолчав, — между прочим, именно сегодня в семь часов вечера улетает наш самолет в Петербург. Ты не забыл, что мы прилетели сюда с группой туристов? Я считаю, мы вполне можем вернуться этим рейсом. Конечно, существует вероятность, что мы во всероссийском розыске и прямо с самолета нас посадят в «воронок» и увезут в Кресты, но что-то мне подсказывает, что до такого Легов еще не додумался. Хотя, конечно, пропал шедевр Леонардо да Винчи, национальное достояние… Но кто не рискует, тот не пьет шампанское!
— О чем ты говоришь? — вскричал Старыгин. — Какой риск? Какое шампанское? Да мы просто не доберемся до наших пограничников! Нас сцапает таможенная служба здешнего аэропорта. Ты думаешь, они не поймут, что у меня мадонна Леонардо?
Маша задумчиво рассматривала художников, что сидели по бокам лестницы. Кто-то просто продавал свои работы, кто-то предлагал туристам нарисовать их портреты. Старыгин проследил за ее взглядом и все понял.
— Нет! — сказал он и даже вскочил со ступенек. — Нет-нет, ни в коем случае! Я никогда на это не решусь!
— Ты хочешь сказать, что замечательный, самый лучше реставратор города Санкт-Петербурга не сумеет нарисовать плохонький вид Рима?
— А о чем ты говоришь! — махнул рукой Старыгин. — Рисовать я могу, и неплохо. Но рука не поднимется записывать шедевр Леонардо!
— А ты соберись с духом, наберись мужества, — посоветовала Маша, — пойми, это наш единственный шанс!
— Здесь, на виа Маргутта, — бормотал Старыгин, — район, где живут и работают художники.
Наверняка мы найдем тут магазин, где можно купить все необходимое…
Он уже тащил Машу за руку по лестнице мимо радующихся жизни туристов на нужную улицу.
В гостинице Старыгин долго искал самое светлое место в номере, потом расположился с красками и занялся делом. Маше он велел не стоять над душой, а то он не успеет. Маша тоже не теряла времени даром. Она прошлась по магазинам и купила себе и Дмитрию более-менее приличную одежду взамен старой и испачканной.
Вернувшись, она нашла Старыгина отдыхающим от трудов. На столике стояла картина.
— Осторожнее! — лениво сказал Старыгин. — Еще краски не высохли.
Маша долго вглядывалась в картину. Старыгин нарисовал Испанскую площадь и фонтан в виде лодки. Только в круглой чаше посредине лодки свернулось каменное чудовище, амфиреус, изо рта которого била вода. Чудовище было так ужасно, что медуза Горгона на корме лодки казалась детской игрушкой по сравнению с ним.
— Называется «Римская фантазия», — смеясь, сказал Старыгин. — Думаю, что Бернини меня простит.
* * *
— Синьор, покажите, что у вас в тубусе! — потребовал усатый итальянский таможенник.
Маша побледнела, закусила губу и отступила подальше, чтобы итальянец не заметил ее волнения.
Старыгин, напротив, держался совершенно спокойно. Он вынул из тубуса холст, развернул его перед таможенником и пояснил с дружелюбной улыбкой:
— Сувенир! На память о Риме! Рим — прекрасный город! Знаете, как сказал Гете: человек, побывавший в Риме, уже никогда не будет совершенно несчастен!
— Г те? — с интересом повторил таможенник незнакомую фамилию. —Умный, наверное, человек.. Проходите, синьор, все в порядке!
Старыгин двинулся к эскалатору.
— Постой, браток! — окликнул его приземистый бритый парень с татуировкой на мощном плече. — Мы ведь с тобой и сюда на одном самолете летели, верно?
— Ну допустим, — осторожно отозвался Дмитрий Алексеевич.
— Продай картину, а? — Парень зачарованно уставился на тубус. — Хорошая картина!
— Не могу! — Старыгин пожал плечами. — Самому нравится!
— Ну продай, друг! — не сдавался парень. Я тебе хорошо заплачу! Штуку баксов хочешь?
Хорошие деньги.
— Не могу!
— Ты не понял, друг, — парень понизил голос. У меня, понимаешь, жена культурная, в художественной школе училась. Я ей подарю. Ей такая картина понравится. А то я тут, понимаешь, закрутился и никакого подарка ей не прикупил. Скандал будет, понимаешь?
— Понимаю, — кивнул Старыгин, — только извини, брат, все равно не могу! Любимая женщина подарила… Только ты ей не говори, — он скосил глаза на Машу, — она очень ревнивая!
— Любимая женщина? — переспросил браток. — А это тогда кто?
— Тоже женщина, и тоже любимая.
— Что-то я не врубаюсь!
— А чего ты не врубаешься-то? — Старыгин покосился на плетущуюся вслед за братком обильно накрашенную девицу в мини-юбке и маечке со стразами. — Ты же сам говоришь, что у тебя жена есть, а это кто?
— Люська, — с готовностью ответил браток.
— Ну вот! Теперь понял?
— Теперь понял! — браток с уважением взглянул на Старыгина и подхватил свою заскучавшую спутницу.
— Ну, дорогая, — сказал повеселевший Старыгин, когда они сидели в самолете, — если нам повезет и дома, то ты сделаешь замечательный репортаж! Эксклюзивный!
— О чем ты говоришь? — Маша холодно взглянула на него через плечо. — Какой репортаж? Стану я размениваться на такие мелочи, как репортаж! Да тут столько материала, что я напишу книгу!
— Да что ты? — удивился Старыгин. — А сумеешь?
— Возьму тебя консультантом! Если ты не против, конечно…
— Я не против, — Старыгин ткнулся губами в ложбинку между плечом и шеей, — я совершенно не против…
* * *
Дежурный поднял глаза. Его смена подходила к концу, скоро должна появиться сменщица, Елена Сергеевна. Дежурство прошло спокойно. Впрочем, здесь, около служебного входа в Эрмитаж, редко случались какие-нибудь чрезвычайные происшествия. Проверить пропуска у постоянных сотрудников, записать в журнал разовых посетителей — вот и все заботы. Посетители все люди спокойные, воспитанные, не то что в ночном клубе, где он дежурил прежде. Правда, после недавних событий Евгений Иванович Легов, начальник по безопасности, стал очень строг…
Вдруг входная дверь с грохотом распахнулась, и на пороге появился высокий, порывистый человек лет сорока с растрепанной седеющей шевелюрой. Следом за ним еле поспевала красивая девушка, шатенка с зелеными глазами. Мужчина махнул перед лицом дежурного пропуском, указал на свою спутницу:
— Это со мной! — и промчался мимо поста.
— Минуточку! — закричал вслед ему дежурный. — Что значит со мной? А паспорт? А в журнале записаться?
Но странные посетители уже взлетели по широкой лестнице.
Дежурный приподнялся, словно собираясь броситься вдогонку, но тут же передумал. Годы уже не те… Кроме того, этот мужчина предъявил ему пропуск, значит, он — постоянный сотрудник… И фамилия какая-то знакомая…
Старыгин, что ли? Старыгин? Дежурный похолодел. Ведь это именно тот человек, о котором говорил Евгений Иванович!
Дежурный полез в карман за валидолом.
* * *
Александр Николаевич Лютостанский поднял глаза. Дверь его кабинета широко распахнулась. На пороге стоял.., неужели он? Господи, и в каком виде!
— Дмитрий Алексеевич, батенька, — забормотал старый искусствовед. — Как же так… Вы тогда так неожиданно исчезли… Евгений Иванович тут очень скандалил… Батенька, вы можете все это объяснить?
— Вот, — Старыгин шагнул к столу и бережно положил на него свернутый в трубку холст. Мимолетно он отметил, как постарел Лютостанский за несколько дней, прошедших после их последней встречи.
Постарел и сник.
— Это… — тихо проговорил Александр Николаевич, протирая очки и приподнимаясь из-за стола. — Это она?
Лицо его начало светлеть и даже молодеть, как будто кто-то всемогущий повернул для него одного время вспять.
— Да, это Мадонна Литта, — со сдержанной гордостью ответил Старыгин. — Это было непросто, и мне очень помогла, — и он повернулся, указывая глазами на скромно стоящую в дверях зеленоглазую девушку, — мне очень помогла Мария Сергеевна Магницкая…
— Что вы говорите, батенька… — проворковал Лютостанский, почти не слушая Старыгина и нежно, осторожно прикасаясь пальцами к холсту, как к руке любимого человека, — Господи, это действительно она… Какое счастье…
— Александр Николаевич, вы представляете — он имел наглость вернуться! — пророкотал в дверях деловито-раздраженный басок Легова. — Мне только что звонили с третьего поста…
Тут он увидел Старыгина, и на круглом лице Евгения Ивановича в долю секунды сменились одно за другим несколько выражений: недоумение, охотничья радость и сдержанное торжество.
— Та-ак! — протянул он, шагнув к Старыгину. — Надеюсь, вы сможете все это объяснить!
— Евгений Иванович, батенька! — прервал его Лютостанский. — Вы только посмотрите, он ее нашел!
— Нашел? — теперь на лице Легова возникло разочарование, как у кота, упустившего жирную, упитанную мышь. — Он нашел картину?
Как нашел? Где нашел? Где она?
Он заметался, то порываясь подскочить к Старыгину, то возвращаясь к столу Лютостанского. Наконец решился, протянул руку и начал медленно разворачивать скрученный в трубку холст. Показалась верхняя часть картины — полукруглые окна, тюрбан на голове Мадонны…
— Это еще вопрос, не сам ли он все это подстроил.. — бормотал Легов, раскручивая холст.
— Евгений Иванович, батенька, это не…
Но реплика Лютостанского была прервана самым неожиданным и грубым образом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
— Ничего, как-нибудь обойдется! — крикнул он Маше, но из ванной доносился только шум воды.
Когда Маша вышла из ванной, она увидела, что Старыгин лежит на кровати, нежно прижимая к себе картину. Глаза его были закрыты, лицо — бледно до синевы. Маша хотела сердито окликнуть его — что, мол, в грязной одежде на постель, но заметила на виске багровый кровоподтек и струйку засохшей крови. Она вспомнила, как Антонио Сорди ударил Старыгина пистолетом в висок, и ей показалось, что поза Старыгина неестественно неподвижна.
— Дмитрий! — окликнула она шепотом. Дима!
Он не шевелился. Маша стрелой метнулась в ванную, намочила полотенце и осторожно прикоснулась к ране.
— Дима, Димочка, очнись! — взмолилась она, — Вот это здорово, — он улыбнулся, не открывая глаз, — вот такой ты мне нравишься гораздо больше.
— Ты живой? — от неожиданности Маша слишком сильно прижала полотенце, и Старыгин тут же очень натурально застонал.
Потом он, страдальчески морщась, сел на кровати. Картина лежала рядом. Кудрявый младенец смотрел на своих избавителей серьезно и вдумчиво.
— Знаешь что, — сказал Старыгин, — убери ты картину подальше. Или хотя бы поверни к стене. Не годится ребенку смотреть на то, что будет происходить сейчас в этой комнате.
Когда он поцеловал Машу, она поняла, что именно этого ей хотелось с самой первой встречи.
Поздним утром они шли, обнявшись, по Вечному городу. Маша рассматривала Рим совершенно другими глазами. Красивые величественные здания, где нет-нет, да и мелькнет встроенная в стену древнеримская колонна или портик, широкие каменные лестницы, причудливые фонтаны, синее небо и цветы. Тысячи разноцветных цветов — в букетах, в ящиках на балконах и галерейках, в горшках на каждой ступеньке, в корзинах, подвешенных на стене…
Маша зачарованно глядела на все это великолепие и думала, что все теперь будет в ее жизни по-другому. Она выполнила свое предназначение, не обманула ожиданий своего деда, теперь все несчастья позади. На плече ее лежала рука человека, который за эти несколько дней стал самым близким. Маша теснее прижалась к Старыгину и заглянула в его лицо. Однако лицо близкого человека было омрачено тяжкими думами.
— Что с тобой? — удивилась она. — О чем ты думаешь?
— Я думаю о будущем, — признался он, — о будущем, которого у нас с тобой, похоже, нет. Что делать с картиной? И вообще что теперь делать?
Если идти в итальянскую полицию, боюсь, они не поверят ни одному нашему слову. Путь в Россию для нас закрыт, а так хочется домой…
Маша подавила в зародыше мысль, что ему плохо с ней и что он хочет скорей к своей антикварной мебели, коту Василию и нудной Танечке из отдела рукописей.
Они вышли на Испанскую площадь — самую нарядную площадь Рима. Знаменитая Испанская лестница раскинулась перед ними во всей красе. У подножья ее торговали цветами, по бокам уличные художники расставили свои работы. На лестнице толпились туристы, прямо на ступеньках сидели юноши и девушки. Звучала музыка, все общество непрерывно перемещалось, галдело и смеялось. Лестница прерывалась террасой, огороженной красивой балюстрадой, и завершалась церковью, которая устремлялась ввысь двумя симметричными колокольнями.
— Церковь Святой Троицы на горах, — сказал Старыгин, — а перед ней — обелиск Саллюстия.
Маша взбежала по лестнице и уселась на ступеньки, подвинув растрепанного юнца с гитарой.
У подножья лестницы был мраморный фонтан в форме лодки, огороженный бассейном.
Вода била из головы медузы Горгоны на корме, стекала из круглой чаши в середине лодки.
— Как красиво! — счастливо вздохнула Маша.
— В мае всю лестницу уставляют цветущими азалиями в кадках, — улыбнулся Старыгин, — я видел. А этот фонтан работы Бернини называется «Баркаччо», то есть лодочка.
Он сел рядом с Машей и затих.
— Насчет возвращения домой, — начала она, помолчав, — между прочим, именно сегодня в семь часов вечера улетает наш самолет в Петербург. Ты не забыл, что мы прилетели сюда с группой туристов? Я считаю, мы вполне можем вернуться этим рейсом. Конечно, существует вероятность, что мы во всероссийском розыске и прямо с самолета нас посадят в «воронок» и увезут в Кресты, но что-то мне подсказывает, что до такого Легов еще не додумался. Хотя, конечно, пропал шедевр Леонардо да Винчи, национальное достояние… Но кто не рискует, тот не пьет шампанское!
— О чем ты говоришь? — вскричал Старыгин. — Какой риск? Какое шампанское? Да мы просто не доберемся до наших пограничников! Нас сцапает таможенная служба здешнего аэропорта. Ты думаешь, они не поймут, что у меня мадонна Леонардо?
Маша задумчиво рассматривала художников, что сидели по бокам лестницы. Кто-то просто продавал свои работы, кто-то предлагал туристам нарисовать их портреты. Старыгин проследил за ее взглядом и все понял.
— Нет! — сказал он и даже вскочил со ступенек. — Нет-нет, ни в коем случае! Я никогда на это не решусь!
— Ты хочешь сказать, что замечательный, самый лучше реставратор города Санкт-Петербурга не сумеет нарисовать плохонький вид Рима?
— А о чем ты говоришь! — махнул рукой Старыгин. — Рисовать я могу, и неплохо. Но рука не поднимется записывать шедевр Леонардо!
— А ты соберись с духом, наберись мужества, — посоветовала Маша, — пойми, это наш единственный шанс!
— Здесь, на виа Маргутта, — бормотал Старыгин, — район, где живут и работают художники.
Наверняка мы найдем тут магазин, где можно купить все необходимое…
Он уже тащил Машу за руку по лестнице мимо радующихся жизни туристов на нужную улицу.
В гостинице Старыгин долго искал самое светлое место в номере, потом расположился с красками и занялся делом. Маше он велел не стоять над душой, а то он не успеет. Маша тоже не теряла времени даром. Она прошлась по магазинам и купила себе и Дмитрию более-менее приличную одежду взамен старой и испачканной.
Вернувшись, она нашла Старыгина отдыхающим от трудов. На столике стояла картина.
— Осторожнее! — лениво сказал Старыгин. — Еще краски не высохли.
Маша долго вглядывалась в картину. Старыгин нарисовал Испанскую площадь и фонтан в виде лодки. Только в круглой чаше посредине лодки свернулось каменное чудовище, амфиреус, изо рта которого била вода. Чудовище было так ужасно, что медуза Горгона на корме лодки казалась детской игрушкой по сравнению с ним.
— Называется «Римская фантазия», — смеясь, сказал Старыгин. — Думаю, что Бернини меня простит.
* * *
— Синьор, покажите, что у вас в тубусе! — потребовал усатый итальянский таможенник.
Маша побледнела, закусила губу и отступила подальше, чтобы итальянец не заметил ее волнения.
Старыгин, напротив, держался совершенно спокойно. Он вынул из тубуса холст, развернул его перед таможенником и пояснил с дружелюбной улыбкой:
— Сувенир! На память о Риме! Рим — прекрасный город! Знаете, как сказал Гете: человек, побывавший в Риме, уже никогда не будет совершенно несчастен!
— Г те? — с интересом повторил таможенник незнакомую фамилию. —Умный, наверное, человек.. Проходите, синьор, все в порядке!
Старыгин двинулся к эскалатору.
— Постой, браток! — окликнул его приземистый бритый парень с татуировкой на мощном плече. — Мы ведь с тобой и сюда на одном самолете летели, верно?
— Ну допустим, — осторожно отозвался Дмитрий Алексеевич.
— Продай картину, а? — Парень зачарованно уставился на тубус. — Хорошая картина!
— Не могу! — Старыгин пожал плечами. — Самому нравится!
— Ну продай, друг! — не сдавался парень. Я тебе хорошо заплачу! Штуку баксов хочешь?
Хорошие деньги.
— Не могу!
— Ты не понял, друг, — парень понизил голос. У меня, понимаешь, жена культурная, в художественной школе училась. Я ей подарю. Ей такая картина понравится. А то я тут, понимаешь, закрутился и никакого подарка ей не прикупил. Скандал будет, понимаешь?
— Понимаю, — кивнул Старыгин, — только извини, брат, все равно не могу! Любимая женщина подарила… Только ты ей не говори, — он скосил глаза на Машу, — она очень ревнивая!
— Любимая женщина? — переспросил браток. — А это тогда кто?
— Тоже женщина, и тоже любимая.
— Что-то я не врубаюсь!
— А чего ты не врубаешься-то? — Старыгин покосился на плетущуюся вслед за братком обильно накрашенную девицу в мини-юбке и маечке со стразами. — Ты же сам говоришь, что у тебя жена есть, а это кто?
— Люська, — с готовностью ответил браток.
— Ну вот! Теперь понял?
— Теперь понял! — браток с уважением взглянул на Старыгина и подхватил свою заскучавшую спутницу.
— Ну, дорогая, — сказал повеселевший Старыгин, когда они сидели в самолете, — если нам повезет и дома, то ты сделаешь замечательный репортаж! Эксклюзивный!
— О чем ты говоришь? — Маша холодно взглянула на него через плечо. — Какой репортаж? Стану я размениваться на такие мелочи, как репортаж! Да тут столько материала, что я напишу книгу!
— Да что ты? — удивился Старыгин. — А сумеешь?
— Возьму тебя консультантом! Если ты не против, конечно…
— Я не против, — Старыгин ткнулся губами в ложбинку между плечом и шеей, — я совершенно не против…
* * *
Дежурный поднял глаза. Его смена подходила к концу, скоро должна появиться сменщица, Елена Сергеевна. Дежурство прошло спокойно. Впрочем, здесь, около служебного входа в Эрмитаж, редко случались какие-нибудь чрезвычайные происшествия. Проверить пропуска у постоянных сотрудников, записать в журнал разовых посетителей — вот и все заботы. Посетители все люди спокойные, воспитанные, не то что в ночном клубе, где он дежурил прежде. Правда, после недавних событий Евгений Иванович Легов, начальник по безопасности, стал очень строг…
Вдруг входная дверь с грохотом распахнулась, и на пороге появился высокий, порывистый человек лет сорока с растрепанной седеющей шевелюрой. Следом за ним еле поспевала красивая девушка, шатенка с зелеными глазами. Мужчина махнул перед лицом дежурного пропуском, указал на свою спутницу:
— Это со мной! — и промчался мимо поста.
— Минуточку! — закричал вслед ему дежурный. — Что значит со мной? А паспорт? А в журнале записаться?
Но странные посетители уже взлетели по широкой лестнице.
Дежурный приподнялся, словно собираясь броситься вдогонку, но тут же передумал. Годы уже не те… Кроме того, этот мужчина предъявил ему пропуск, значит, он — постоянный сотрудник… И фамилия какая-то знакомая…
Старыгин, что ли? Старыгин? Дежурный похолодел. Ведь это именно тот человек, о котором говорил Евгений Иванович!
Дежурный полез в карман за валидолом.
* * *
Александр Николаевич Лютостанский поднял глаза. Дверь его кабинета широко распахнулась. На пороге стоял.., неужели он? Господи, и в каком виде!
— Дмитрий Алексеевич, батенька, — забормотал старый искусствовед. — Как же так… Вы тогда так неожиданно исчезли… Евгений Иванович тут очень скандалил… Батенька, вы можете все это объяснить?
— Вот, — Старыгин шагнул к столу и бережно положил на него свернутый в трубку холст. Мимолетно он отметил, как постарел Лютостанский за несколько дней, прошедших после их последней встречи.
Постарел и сник.
— Это… — тихо проговорил Александр Николаевич, протирая очки и приподнимаясь из-за стола. — Это она?
Лицо его начало светлеть и даже молодеть, как будто кто-то всемогущий повернул для него одного время вспять.
— Да, это Мадонна Литта, — со сдержанной гордостью ответил Старыгин. — Это было непросто, и мне очень помогла, — и он повернулся, указывая глазами на скромно стоящую в дверях зеленоглазую девушку, — мне очень помогла Мария Сергеевна Магницкая…
— Что вы говорите, батенька… — проворковал Лютостанский, почти не слушая Старыгина и нежно, осторожно прикасаясь пальцами к холсту, как к руке любимого человека, — Господи, это действительно она… Какое счастье…
— Александр Николаевич, вы представляете — он имел наглость вернуться! — пророкотал в дверях деловито-раздраженный басок Легова. — Мне только что звонили с третьего поста…
Тут он увидел Старыгина, и на круглом лице Евгения Ивановича в долю секунды сменились одно за другим несколько выражений: недоумение, охотничья радость и сдержанное торжество.
— Та-ак! — протянул он, шагнув к Старыгину. — Надеюсь, вы сможете все это объяснить!
— Евгений Иванович, батенька! — прервал его Лютостанский. — Вы только посмотрите, он ее нашел!
— Нашел? — теперь на лице Легова возникло разочарование, как у кота, упустившего жирную, упитанную мышь. — Он нашел картину?
Как нашел? Где нашел? Где она?
Он заметался, то порываясь подскочить к Старыгину, то возвращаясь к столу Лютостанского. Наконец решился, протянул руку и начал медленно разворачивать скрученный в трубку холст. Показалась верхняя часть картины — полукруглые окна, тюрбан на голове Мадонны…
— Это еще вопрос, не сам ли он все это подстроил.. — бормотал Легов, раскручивая холст.
— Евгений Иванович, батенька, это не…
Но реплика Лютостанского была прервана самым неожиданным и грубым образом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39