Для этого эрмитажный столяр Сидоров придумал специальную технологию, за это его наградили медалью… Но я, честно говоря, хотел поговорить с вами о другом. Когда вы родились?
— Что? При чем тут это? — Маша недоуменно уставилась на собеседника. — Ну, седьмого июля. А почему это вас так интересует?
— А какого года?
— Семьдесят седьмого. Я пока что не делаю тайну из своего возраста. Но все-таки почему вас так заинтересовали мои биографические данные?
— Я случайно взглянул на ваш паспорт, — признался Старыгин, — и хотел проверить, не ошибся ли я. Не показалось ли мне. Ведь такое удивительное совпадение…
— Да какое совпадение? О чем вы говорите?
— Подумайте сами. Седьмое число седьмого месяца семьдесят седьмого года. Четыре семерки.
— Ну и что в этом такого? — Маша пожала плечами.
— Вы помните — ваш дед, когда подарил вам пентагондодекаэдр, тоже говорил о четырех семерках! И не случайно он подарил такой редкий предмет именно вам, тогда совсем маленькой девочке! И, кстати, он сделал это совсем незадолго до своей смерти!
— Все равно я ничего не понимаю. Почему вас так взволновали эти четыре семерки?
— По двум причинам.
Старыгин шагнул к столу с картиной и включил ультрафиолетовую лампу.
— Вот одна из этих причин.
Маша наклонилась над холстом и увидела четырехзначное число. Это число, связанное непонятным образом с датой ее рождения, а еще больше — волнение реставратора заставили ее сердце чаще забиться, внушили ощущение серьезности происходящего.
— А.., вторая причина? — проговорила девушка, распрямившись и невольно понизив голос.
— Сейчас я вам покажу эту вторую причину. Пойдемте.
Ничего не объясняя, он вышел из лаборатории, запер дверь и повел Машу по коридорам здания. Эти служебные коридоры мало напоминали великолепные анфилады музея. Плохо освещенные, довольно узкие. Маша с трудом верила, что находится в Эрмитаже. Несколько раз свернув и поднявшись по лестнице, они оказались перед дверью с медной табличкой «Кабинет рукописей».
— Сейчас перед вами откроется самый красивый вид в нашем городе, — с явной гордостью сообщил Дмитрий Алексеевич своей спутнице.
— Ну уж и самый красивый…
— Вот увидите!
Старыгин нажал на кнопку звонка, и почти тотчас дверь открыла невысокая сутулая женщина лет сорока с приятным улыбчивым лицом.
— Дима! — радостно проговорила она при виде Старыгина. — Ты к нам? Заходи, мы тебя угостим печеньем… А кто эта девушка?
— Консультант из института прикладной химии, — не моргнув глазом, соврал Старыгин. А мы к тебе буквально на одну минуту, нам нужно взглянуть на трактат «О происхождении сущего и числах, его объясняющих».
— Ты имеешь в виду малый трактат Николая Аретинского? А какое отношение он имеет к прикладной химии?
— Самое прямое!
— Только здесь! — озабоченно ответила женщина. — Выносить нельзя, даже тебе!
— Понятное дело! Я знаю, как у вас все строго! Нам нужно только прочесть один абзац.
Женщина развернулась и, слегка прихрамывая, пошла по узкому коридору между двумя рядами высоченных стеллажей, до самого потолка уставленных картонными папками и коробками. Маша перехватила мимолетный ревнивый взгляд хранительницы рукописей и усмехнулась: похоже, та явно питала к Дмитрию Алексеевичу не вполне служебный интерес.
Коридор кончился, и они оказались в просторном кабинете с двумя огромными окнами.
Маша ахнула: она действительно никогда не видела ничего подобного. Одно окно выходило на Неву, ослепительно сверкающую под щедрым июльским солнцем, второе — на Зимнюю канавку и здание Эрмитажного театра.
На другом берегу Невы виднелась Петропавловская крепость.
— Я вам говорил, — вполголоса промолвил Старыгин, заметив Машин восторг. — Правда ведь, замечательно?
В его голосе звучала такая гордость, как будто это он сам так расставил здания и провел реки, чтобы создать этот неповторимый вид.
Хранительница кабинета уселась за компьютер и защелкала клавишами.
— Малый трактат Николая Аретинского.., пробормотала она, вглядываясь в колонки цифр на экране монитора. — Вот он, единица хранения номер… Тридцать четвертый шкаф, седьмая полка…
Она встала из-за стола и своей неровной, будто ныряющей походкой прошла к одному из стеллажей.
— Дима, помоги мне, пожалуйста…
Старыгин приподнялся на цыпочки и достал с одной из верхних полок большую картонную коробку.
— Только для тебя, — вздохнула хранительница и снова бросила на Машу недовольный взгляд.
Маше вдруг захотелось совершить какой-нибудь хулиганский поступок: показать зануде-хранительнице язык или разбить графин с водой, стоящий на подоконнике, либо же разбросать листочки из многочисленных папок, лежащих на письменном столе. Хотя за ли, сточки, пожалуй, могут и побить, они тут все на своих бумажках повернутые… Маша ограничилась тем, что поглядела на хранительницу очень холодно и высокомерно.
— Вот оно! — победно проговорил Дмитрий Алексеевич, не обратив ни малейшего внимания на обмен женскими взглядами. Он открыл коробку и осторожно выложил на стол темный от времени манускрипт, каждый лист которого был аккуратно упакован в прозрачную пленку.
Маша взглянула через плечо реставратора и разочарованно вздохнула: документ был написан от руки почти совершенно выцветшими, коричневатыми чернилами и каким-то удивительным почерком, очень красивым, но неразборчивым. Самое же главное — он был написан на совершенно незнакомом Маше языке.
— Какой это язык? — спросила Маша, искоса взглянув на реставратора.
— Латынь, разумеется.
— И вы можете это прочесть?
— Конечно, — он даже, кажется, был удивлен ее вопросом, как будто каждый современный человек просто обязан понимать по латыни.
Маша почувствовала легкое раздражение: эти эрмитажные работники, похоже, смотрят на всех остальных людей свысока, как на полуграмотных недоучек.
Старыгин осторожно перевернул несколько хрупких страниц манускрипта, достал из кармана старинную лупу в красивой бронзовой оправе и начал медленно читать, на ходу переводя текст с латыни:
— Если бы ты встретил число, составленное из трех шестерок, знай, что это есть число Зверя, число Врага, и проистекает из этого числа многий грех, и гнев, и многие несчастья, и число это любезно Отцу-Джи, хозяину порока, врагу рода человеческого. Посему избегай всячески этого числа и всего, под ним рожденного.
Если же ты встретишь число, составленное из четырех семерок, знай, что это есть число Света, и проистекает из этого числа свет, радость и прощение, ибо семь есть число, угодное Создателю, семь есть благое, священное число, а четыре семерки четырежды священны и четырежды угодны Господу нашему. Число это приносит благоденствие и благость, и человек, родившийся под этим числом, имеет большую силу и крепость противостоять греху и одолеть козни Отца Лжи. Да будет благословение на этом человеке, и да преодолеет он преграды и препоны на пути своем…
Старыгин тщательно сложил старинную рукопись и убрал трактат обратно в коробку.
— Вот она, вторая причина, о которой я вам говорил.
Маша моргнула, и в ту же секунду развеялся странный гипноз, в который она впала под влиянием слов средневекового автора. Она встряхнула головой, чтобы окончательно отогнать наваждение, и проговорила:
— Дмитрий Алексеевич, неужели вы всерьез относитесь к этой средневековой ахинее?
— Во всяком случае, тот, кто написал на картине число из четырех семерок, относился к этому достаточно серьезно. И так же серьезно относился к этому ваш дед, всемирно известный археолог, когда подарил вам эту бесценную безделицу. — Дмитрий Алексеевич задумчиво посмотрел на кулон из слоновой кости.
Маша собиралась снять кулон, но когда была дома, это совершенно вылетело у нее из головы. Старыгин подошел ближе и взял костяной кулон в руки. Совсем рядом с Машиным лицом оказались его глаза — очень серьезные.
Пахло от него краской, скипидаром и еще какой-то химией.
— Кстати, — добавил Старыгин, — на вашем месте я не носил бы пентагондодекаэдр так на виду. Кроме того что он имеет вполне реальную и очень высокую цену, мне кажется, есть человек, для которого его цена гораздо выше всех денег мира.
— Что еще за человек?
— Тот, кто подменил картину. Тот, кто написал на второй картине число из четырех семерок. Тот, кто, на мой взгляд, еще не считает свою миссию законченной.
— Дима, — напомнила о себе хранительница кабинета, — ты закончил с трактатом? Может быть, все же сварить тебе кофе? И твоей спутнице из.., гм.., химического института?
— Спасибо, Танечка, — рассеянно отозвался Дмитрий Алексеевич, не отводя глаз от кулона, мы пойдем. Очень много работы.
С непонятным злорадством Маша заметила искру разочарования, промелькнувшую в глазах хранительницы. Подумать только — «Танечка!». В таком-то возрасте! Да столько не живут!
— А почему вы отказались от кофе с печеньем? — не утерпела Маша, когда они шли назад длинными коридорами.
— А? — Старыгин очнулся от задумчивости и улыбнулся. —Я вам скажу. Танечка, конечно, чудесная женщина и отличный специалист в своем деле, но кофе варить она абсолютно не умеет. А если вы хотите кофе, то я вас угощу в мастерской. Только, — он воровато оглянулся по сторонам, — это большая тайна. Если наш пожарник узнает, что я храню в мастерской кофеварку, он съест меня живьем!
— Ценю ваше доверие, — заметила Маша без улыбки.
* * *
— Когда мне было лет десять, — начал Дмитрий Алексеевич, разлив кофе, — я был ужасным авантюристом.
— Не похоже! — Маша насмешливо посмотрела на него поверх своей чашки.
— Внешность обманчива. Впрочем, в этом возрасте все дети имеют склонность к приключениям. Кто-то убегает из дому, чтобы бороться за свободу Африки, кто-то мечтает записаться юнгой на корабль, а мы с друзьями решили остаться на ночь в Эрмитаже.
— В наше время у подростков несколько иные интересы, — проговорила Маша.
— Может быть. — Дмитрий Алексеевич пожал плечами. — С современными подростками я не сталкиваюсь.
— Ваше счастье! — вздохнула Маша, вспомнив, чем закончилось ее общение с племянниками десяти и тринадцати лет. Кажется, потом их родителям пришлось делать незапланированный ремонт в квартире.
— Короче, мы решили таким образом проверить свою храбрость, а заодно посмотреть, как тут все выглядит ночью. Нас было трое — двое мальчишек и одна девочка, Лена… — Старыгин на мгновение замолчал, и Маша неожиданно для самой себя испытала что-то вроде ревности.
— Может быть, именно ее присутствие и повлияло на наше решение, — продолжил Старыгин, улыбнувшись своим воспоминаниям. В общем, перед самым закрытием музея мы спрятались за одну из витрин. Тогда ни о какой электронной сигнализации еще и не слышали, тетки-служительницы обошли залы, осмотрели их довольно-таки поверхностно и ушли по домам. Ну а мы выбрались из своего укрытия и отправились в путешествие по ночному Эрмитажу. Признаюсь, это было одно из самых сильных впечатлений в моей жизни. Весь музей был в нашем распоряжении, он был наш, только наш!
Старыгин мечтательно прикрыл глаза, казалось, уйдя в свои воспоминания.
— Картинами мы тогда не очень интересовались, они казались нам скучными, непонятными, а вот старинное оружие, часы-павлин и всякие другие музейные диковины поразительно действовали на наше воображение. Но тут случилась одна из таких встреч, которые бывают раз в жизни, да и то, наверное, не у всех.
Мы вошли в очередной зал, и я увидел эту картину.. Она была почти спрятана в тени, и вдруг на нее упал лунный луч, и я увидел нежное лицо матери, ее полузакрытые глаза, устремленные на младенца, и его самого, скосившего глаза и глядевшего, кажется, прямо на меня. Я не знал тогда, что она называется Мадонна Литта, не знал даже имени Леонардо, но я не мог отвести от этой картины глаз. Не знаю, что со мной случилось, но я замер перед ней, словно врос в пол, и очнулся, только когда меня окликнул Борька, мой приятель:
— Что ты там застрял перед этой теткой? Бежим, там такое!
Мы двинулись дальше в это удивительное путешествие. Все этой ночью казалось необыкновенным и волнующим…
— Опять же, присутствие Лены… — не удержалась Маша.
— И это тоже, — спокойно кивнул Старыгин. В общем, мы переходили из зала в зал и не подозревали, что нас уже ищут.
— Значит, все-таки сработала сигнализация?
— Какая там сигнализация! — отмахнулся Старыгин. — Просто мы не учли одного существенного момента. Дело было зимой, мы, естественно, пришли в пальто и сдали эти самые пальто в гардероб. И представьте себе ужас гардеробщицы, когда после закрытия музея у нее на вешалке остались висеть три детских пальтишка! Что она могла подумать? Трое детей потерялись в музее, с ними произошло какое-то несчастье! Она позвала свою знакомую, работавшую ночной дежурной, и рассказала ей о происшествии. Та, понятное дело, тоже перепугалась, но только уже больше из-за того, что в музее находятся посторонние люди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
— Что? При чем тут это? — Маша недоуменно уставилась на собеседника. — Ну, седьмого июля. А почему это вас так интересует?
— А какого года?
— Семьдесят седьмого. Я пока что не делаю тайну из своего возраста. Но все-таки почему вас так заинтересовали мои биографические данные?
— Я случайно взглянул на ваш паспорт, — признался Старыгин, — и хотел проверить, не ошибся ли я. Не показалось ли мне. Ведь такое удивительное совпадение…
— Да какое совпадение? О чем вы говорите?
— Подумайте сами. Седьмое число седьмого месяца семьдесят седьмого года. Четыре семерки.
— Ну и что в этом такого? — Маша пожала плечами.
— Вы помните — ваш дед, когда подарил вам пентагондодекаэдр, тоже говорил о четырех семерках! И не случайно он подарил такой редкий предмет именно вам, тогда совсем маленькой девочке! И, кстати, он сделал это совсем незадолго до своей смерти!
— Все равно я ничего не понимаю. Почему вас так взволновали эти четыре семерки?
— По двум причинам.
Старыгин шагнул к столу с картиной и включил ультрафиолетовую лампу.
— Вот одна из этих причин.
Маша наклонилась над холстом и увидела четырехзначное число. Это число, связанное непонятным образом с датой ее рождения, а еще больше — волнение реставратора заставили ее сердце чаще забиться, внушили ощущение серьезности происходящего.
— А.., вторая причина? — проговорила девушка, распрямившись и невольно понизив голос.
— Сейчас я вам покажу эту вторую причину. Пойдемте.
Ничего не объясняя, он вышел из лаборатории, запер дверь и повел Машу по коридорам здания. Эти служебные коридоры мало напоминали великолепные анфилады музея. Плохо освещенные, довольно узкие. Маша с трудом верила, что находится в Эрмитаже. Несколько раз свернув и поднявшись по лестнице, они оказались перед дверью с медной табличкой «Кабинет рукописей».
— Сейчас перед вами откроется самый красивый вид в нашем городе, — с явной гордостью сообщил Дмитрий Алексеевич своей спутнице.
— Ну уж и самый красивый…
— Вот увидите!
Старыгин нажал на кнопку звонка, и почти тотчас дверь открыла невысокая сутулая женщина лет сорока с приятным улыбчивым лицом.
— Дима! — радостно проговорила она при виде Старыгина. — Ты к нам? Заходи, мы тебя угостим печеньем… А кто эта девушка?
— Консультант из института прикладной химии, — не моргнув глазом, соврал Старыгин. А мы к тебе буквально на одну минуту, нам нужно взглянуть на трактат «О происхождении сущего и числах, его объясняющих».
— Ты имеешь в виду малый трактат Николая Аретинского? А какое отношение он имеет к прикладной химии?
— Самое прямое!
— Только здесь! — озабоченно ответила женщина. — Выносить нельзя, даже тебе!
— Понятное дело! Я знаю, как у вас все строго! Нам нужно только прочесть один абзац.
Женщина развернулась и, слегка прихрамывая, пошла по узкому коридору между двумя рядами высоченных стеллажей, до самого потолка уставленных картонными папками и коробками. Маша перехватила мимолетный ревнивый взгляд хранительницы рукописей и усмехнулась: похоже, та явно питала к Дмитрию Алексеевичу не вполне служебный интерес.
Коридор кончился, и они оказались в просторном кабинете с двумя огромными окнами.
Маша ахнула: она действительно никогда не видела ничего подобного. Одно окно выходило на Неву, ослепительно сверкающую под щедрым июльским солнцем, второе — на Зимнюю канавку и здание Эрмитажного театра.
На другом берегу Невы виднелась Петропавловская крепость.
— Я вам говорил, — вполголоса промолвил Старыгин, заметив Машин восторг. — Правда ведь, замечательно?
В его голосе звучала такая гордость, как будто это он сам так расставил здания и провел реки, чтобы создать этот неповторимый вид.
Хранительница кабинета уселась за компьютер и защелкала клавишами.
— Малый трактат Николая Аретинского.., пробормотала она, вглядываясь в колонки цифр на экране монитора. — Вот он, единица хранения номер… Тридцать четвертый шкаф, седьмая полка…
Она встала из-за стола и своей неровной, будто ныряющей походкой прошла к одному из стеллажей.
— Дима, помоги мне, пожалуйста…
Старыгин приподнялся на цыпочки и достал с одной из верхних полок большую картонную коробку.
— Только для тебя, — вздохнула хранительница и снова бросила на Машу недовольный взгляд.
Маше вдруг захотелось совершить какой-нибудь хулиганский поступок: показать зануде-хранительнице язык или разбить графин с водой, стоящий на подоконнике, либо же разбросать листочки из многочисленных папок, лежащих на письменном столе. Хотя за ли, сточки, пожалуй, могут и побить, они тут все на своих бумажках повернутые… Маша ограничилась тем, что поглядела на хранительницу очень холодно и высокомерно.
— Вот оно! — победно проговорил Дмитрий Алексеевич, не обратив ни малейшего внимания на обмен женскими взглядами. Он открыл коробку и осторожно выложил на стол темный от времени манускрипт, каждый лист которого был аккуратно упакован в прозрачную пленку.
Маша взглянула через плечо реставратора и разочарованно вздохнула: документ был написан от руки почти совершенно выцветшими, коричневатыми чернилами и каким-то удивительным почерком, очень красивым, но неразборчивым. Самое же главное — он был написан на совершенно незнакомом Маше языке.
— Какой это язык? — спросила Маша, искоса взглянув на реставратора.
— Латынь, разумеется.
— И вы можете это прочесть?
— Конечно, — он даже, кажется, был удивлен ее вопросом, как будто каждый современный человек просто обязан понимать по латыни.
Маша почувствовала легкое раздражение: эти эрмитажные работники, похоже, смотрят на всех остальных людей свысока, как на полуграмотных недоучек.
Старыгин осторожно перевернул несколько хрупких страниц манускрипта, достал из кармана старинную лупу в красивой бронзовой оправе и начал медленно читать, на ходу переводя текст с латыни:
— Если бы ты встретил число, составленное из трех шестерок, знай, что это есть число Зверя, число Врага, и проистекает из этого числа многий грех, и гнев, и многие несчастья, и число это любезно Отцу-Джи, хозяину порока, врагу рода человеческого. Посему избегай всячески этого числа и всего, под ним рожденного.
Если же ты встретишь число, составленное из четырех семерок, знай, что это есть число Света, и проистекает из этого числа свет, радость и прощение, ибо семь есть число, угодное Создателю, семь есть благое, священное число, а четыре семерки четырежды священны и четырежды угодны Господу нашему. Число это приносит благоденствие и благость, и человек, родившийся под этим числом, имеет большую силу и крепость противостоять греху и одолеть козни Отца Лжи. Да будет благословение на этом человеке, и да преодолеет он преграды и препоны на пути своем…
Старыгин тщательно сложил старинную рукопись и убрал трактат обратно в коробку.
— Вот она, вторая причина, о которой я вам говорил.
Маша моргнула, и в ту же секунду развеялся странный гипноз, в который она впала под влиянием слов средневекового автора. Она встряхнула головой, чтобы окончательно отогнать наваждение, и проговорила:
— Дмитрий Алексеевич, неужели вы всерьез относитесь к этой средневековой ахинее?
— Во всяком случае, тот, кто написал на картине число из четырех семерок, относился к этому достаточно серьезно. И так же серьезно относился к этому ваш дед, всемирно известный археолог, когда подарил вам эту бесценную безделицу. — Дмитрий Алексеевич задумчиво посмотрел на кулон из слоновой кости.
Маша собиралась снять кулон, но когда была дома, это совершенно вылетело у нее из головы. Старыгин подошел ближе и взял костяной кулон в руки. Совсем рядом с Машиным лицом оказались его глаза — очень серьезные.
Пахло от него краской, скипидаром и еще какой-то химией.
— Кстати, — добавил Старыгин, — на вашем месте я не носил бы пентагондодекаэдр так на виду. Кроме того что он имеет вполне реальную и очень высокую цену, мне кажется, есть человек, для которого его цена гораздо выше всех денег мира.
— Что еще за человек?
— Тот, кто подменил картину. Тот, кто написал на второй картине число из четырех семерок. Тот, кто, на мой взгляд, еще не считает свою миссию законченной.
— Дима, — напомнила о себе хранительница кабинета, — ты закончил с трактатом? Может быть, все же сварить тебе кофе? И твоей спутнице из.., гм.., химического института?
— Спасибо, Танечка, — рассеянно отозвался Дмитрий Алексеевич, не отводя глаз от кулона, мы пойдем. Очень много работы.
С непонятным злорадством Маша заметила искру разочарования, промелькнувшую в глазах хранительницы. Подумать только — «Танечка!». В таком-то возрасте! Да столько не живут!
— А почему вы отказались от кофе с печеньем? — не утерпела Маша, когда они шли назад длинными коридорами.
— А? — Старыгин очнулся от задумчивости и улыбнулся. —Я вам скажу. Танечка, конечно, чудесная женщина и отличный специалист в своем деле, но кофе варить она абсолютно не умеет. А если вы хотите кофе, то я вас угощу в мастерской. Только, — он воровато оглянулся по сторонам, — это большая тайна. Если наш пожарник узнает, что я храню в мастерской кофеварку, он съест меня живьем!
— Ценю ваше доверие, — заметила Маша без улыбки.
* * *
— Когда мне было лет десять, — начал Дмитрий Алексеевич, разлив кофе, — я был ужасным авантюристом.
— Не похоже! — Маша насмешливо посмотрела на него поверх своей чашки.
— Внешность обманчива. Впрочем, в этом возрасте все дети имеют склонность к приключениям. Кто-то убегает из дому, чтобы бороться за свободу Африки, кто-то мечтает записаться юнгой на корабль, а мы с друзьями решили остаться на ночь в Эрмитаже.
— В наше время у подростков несколько иные интересы, — проговорила Маша.
— Может быть. — Дмитрий Алексеевич пожал плечами. — С современными подростками я не сталкиваюсь.
— Ваше счастье! — вздохнула Маша, вспомнив, чем закончилось ее общение с племянниками десяти и тринадцати лет. Кажется, потом их родителям пришлось делать незапланированный ремонт в квартире.
— Короче, мы решили таким образом проверить свою храбрость, а заодно посмотреть, как тут все выглядит ночью. Нас было трое — двое мальчишек и одна девочка, Лена… — Старыгин на мгновение замолчал, и Маша неожиданно для самой себя испытала что-то вроде ревности.
— Может быть, именно ее присутствие и повлияло на наше решение, — продолжил Старыгин, улыбнувшись своим воспоминаниям. В общем, перед самым закрытием музея мы спрятались за одну из витрин. Тогда ни о какой электронной сигнализации еще и не слышали, тетки-служительницы обошли залы, осмотрели их довольно-таки поверхностно и ушли по домам. Ну а мы выбрались из своего укрытия и отправились в путешествие по ночному Эрмитажу. Признаюсь, это было одно из самых сильных впечатлений в моей жизни. Весь музей был в нашем распоряжении, он был наш, только наш!
Старыгин мечтательно прикрыл глаза, казалось, уйдя в свои воспоминания.
— Картинами мы тогда не очень интересовались, они казались нам скучными, непонятными, а вот старинное оружие, часы-павлин и всякие другие музейные диковины поразительно действовали на наше воображение. Но тут случилась одна из таких встреч, которые бывают раз в жизни, да и то, наверное, не у всех.
Мы вошли в очередной зал, и я увидел эту картину.. Она была почти спрятана в тени, и вдруг на нее упал лунный луч, и я увидел нежное лицо матери, ее полузакрытые глаза, устремленные на младенца, и его самого, скосившего глаза и глядевшего, кажется, прямо на меня. Я не знал тогда, что она называется Мадонна Литта, не знал даже имени Леонардо, но я не мог отвести от этой картины глаз. Не знаю, что со мной случилось, но я замер перед ней, словно врос в пол, и очнулся, только когда меня окликнул Борька, мой приятель:
— Что ты там застрял перед этой теткой? Бежим, там такое!
Мы двинулись дальше в это удивительное путешествие. Все этой ночью казалось необыкновенным и волнующим…
— Опять же, присутствие Лены… — не удержалась Маша.
— И это тоже, — спокойно кивнул Старыгин. В общем, мы переходили из зала в зал и не подозревали, что нас уже ищут.
— Значит, все-таки сработала сигнализация?
— Какая там сигнализация! — отмахнулся Старыгин. — Просто мы не учли одного существенного момента. Дело было зимой, мы, естественно, пришли в пальто и сдали эти самые пальто в гардероб. И представьте себе ужас гардеробщицы, когда после закрытия музея у нее на вешалке остались висеть три детских пальтишка! Что она могла подумать? Трое детей потерялись в музее, с ними произошло какое-то несчастье! Она позвала свою знакомую, работавшую ночной дежурной, и рассказала ей о происшествии. Та, понятное дело, тоже перепугалась, но только уже больше из-за того, что в музее находятся посторонние люди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39