А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

- спросил Грубин. - Ты же директор.
– Нет, - сказала Ванда, не задумываясь, - мы только что гарнитур купили. Савич, подтверди.
– Купили, - сказал Савич и расстроился, потому что жене не поверил, но не посмел оспорить ее слова. Сам он свободных денег не имел, да и не нуждался в них. Зарплату сдавал домой, получал рубль на обед и когда нужно - на книгу.
Так мы и не стали молодыми, подумала Елена. Ванда когда-то была мотовкой, хохотушкой, цены деньгам не знала и знать не желала. А привыкла к деньгам постепенно. И сидит сейчас в юной Ванде пожилая директорша, которая не любит расставаться с копейкой. Так что молодость наша - только видимость.
– У меня есть шестьдесят рублей, - сказала Елена.
– Не тот масштаб, - сказал Грубин.
– Может, отложим отъезд? - спросил Савич.
– Нельзя, - ответил Грубин. - Вы же знаете.
Он вылез из-под стола с букетиком зеленых листьев, что выросли за ночь в том месте пола, куда пролилось зелье. Листья он намеревался исследовать, попытаться определить состав жидкости.
– Вы же знаете, - сказал Грубин. - С каждой минутой следы эликсира в нашей крови рассасываются. День-два - и ничего не останется. На основе чего будут работать московские ученые? Любая минута на учете. Или мы выезжаем ночным поездом, либо можно вообще не ехать.
– Вот я и говорю, - сказал Стендаль. - Деньги достать можно, и вполне официально. Я начну с того, что наши события произошли именно в городе Великий Гусляр. А кто знает о нашем городе? Историки? Статистики? Географы? А почему? Да потому, что Москва всегда перехватывает славу других городов. Я сам из Ленинграда, хотя уже считаю себя гуслярцем. И что получается? В Кировском театре почти балерин не осталось - Москва переманила. Команда «Зенит» успехов добиться не может - футболистов Москва перетягивает. А почему метро у нас позже, чем в Москве, построили? Все средства Москва забрала. А о Гусляре и говорить нечего, даже и соперничать не приходится. А почему бы не посоперничать? Обратимся в нашу газету!
– Правильно, Миша, - сказала Шурочка. - А раньше Гусляр, в шестнадцатом веке, Москве почти не уступал. Иван Грозный сюда чуть столицу не перенес.
– Красиво говоришь, - сказал Алмаз. - Город добрый, да больно мелок. Даже если здесь совершенное бессмертие изобретут, все равно с Москвой не тягаться.
– Газета добудет нам денег, - продолжал Стендаль, - опубликует срочно материал. И завтра утром мы отбываем в Москву. И нас уже встречают там. Разве не ясно? И Гусляр прославлен в анналах истории.
– Ну-ну, - сказал Алмаз. - Попробуй.
Стендаль блеснул очками, обводя взглядом аудиторию. Остановил взгляд на Милице и сказал:
– Милица Федоровна, вы со мной не пойдете?
– Ой, с удовольствием, - сказала Милица. - А редактор молодой?
– Средних лет, - сдержанно сказал Стендаль.
– Тогда я возьму мой альбом. Там есть стихи Пушкина.
28
Пленка, которую принес с птицефермы фотограф, никуда не годилась. Ее стоило выкинуть в корзину - пусть мыши разбираются, где там несушки, а где красный уголок. Так Малюжкин фотографу и сказал. Фотограф обиделся. Машинистка сделала восемь непростительных опечаток в сводке, которая пойдет на стол к Белосельскому. Малюжкин поговорил с ней, машинистка обиделась, ее всхлипывания за тонкой перегородкой мешали сосредоточиться.
Степан Степанов из сельхозотдела, консультант по культуре, проверял статью о художниках-земляках. Пропустил «ляп»: в очерке сообщено, что Рерих - баталист. Малюжкин поговорил со Степановым, и тот обиделся.
К обеду половина редакции была обижена на главного, и оттого Малюжкин испытывал горечь. Положение человека, имеющего право справедливо обидеть подчиненных, возносит его над ними и лишает человеческих слабостей. Малюжкину хотелось самому на кого-нибудь обидеться, чтобы поняли, как ему нелегко.
День разыгрался жаркий. Сломался вентилятор; недавно побеленный подоконник слепил глаза; вода в графине согрелась и не утоляла жажды.
Малюжкин был патриотом газеты. Всю сознательную жизнь он был патриотом газеты. В школе он получал плохие отметки, потому что вечерами переписывал от руки письма в редакцию и призывал хорошо учиться. В институте он пропускал свидания и лекции и подкармливал пирожками с повидлом нерадивых художников. Каждый номер вывешивал сам, ломал, волнуясь, кнопки и долго стоял в углу - глядел, чем и как интересуются товарищи. Новое полотнище, висящее в коридоре, было для Малюжкина лучшей, желанной наградой, правда, наградой странного свойства - со временем она переставала радовать, теряла ценность, требовала замены.
Иногда вечерами, когда институт таинственно замолкал и лишь в коридорах горели тусклые лампочки, Малюжкин забирался в комнату профкома, где за сейфом старились пыльные рулоны прошлогодних стенгазет, вытаскивал их, сдувал пыль, разворачивал на длинном столе, придавливал углы тяжелыми предметами, приклеивал отставшие края заметок и похож был на донжуана, перебирающего коллекцию дареных фотографий с надписями «Любимому» и «Единственному».
И теперь, дослужившись к вершине жизни до поста редактора городской газеты, Малюжкин уходил из редакции последним, перед уходом перелистывая подшивки газеты за последние годы.
Перед Малюжкиным стоял литсотрудник Миша Стендаль. Вид его был неряшлив, очки запылились.
– Что у тебя? - спросил Малюжкин.
– Важное дело, - сказал Стендаль.
– Важное дело здесь, - сказал Малюжкин и показал на недописанную передовицу о подготовке школ к учебному году. - К сожалению, не все понимают.
Малюжкин прижал палец к губам, затем им провел по воздуху и упер в стенку. Из-за стены шло всхлипывание. Стендаль понял, что машинистка снова допустила опечатки.
– Итак? - спросил Малюжкин, склонный к красивым словам.
– Итак, поверить мне трудно, но я принес настоящую сенсацию.
– Сенсация сенсации рознь, - сказал Малюжкин.
Само слово «сенсация» имело неприятный оттенок, связывалось в уме с унизительными эпитетами. - Только без дешевых сенсаций, - сказал Малюжкин. - В одной центральной газете напечатали про снежного человека - и что? - Малюжкин резко провел ребром ладони по горлу, показывая судьбу редактора. - Ну, ты говори, не обижайся.
– У нас есть возможность стать первой, самой знаменитой газетой в мире. Интересует?
– Посмотрим, - сказал Малюжкин.
Машинистка за стеной перестала всхлипывать - прислушивалась.
– Но в любом случае, - продолжал Малюжкин, - передовую заканчивать придется. Ты же за меня ее дописать не сможешь?
Малюжкин прикрыл на несколько секунд глаза и чуть склонил седеющую голову благородного отца. Ждал лестного ответа.
– Передовицу - в корзину, - сказал невежливо Стендаль. - На первую полосу другое.
Малюжкин терпеливо улыбнулся. Он умел угадывать нужное, своевременное. По виду Стендаля понял - блажь. И мысли переключил на завершение передовой.
– Вчера, - сказал Стендаль, - в нашем городе произошло величайшее событие, сенсация века. Впервые удачно произведен эксперимент по коренному омоложению человеческого организма.
Торжественные слова, как рассчитывал Стендаль, легче проникали в мозг Малюжкина, но тот, слыша их, не вникал в смысл, а старался приспособить к делу, к передовой. «Впервые в стране удачно произведен эксперимент, - повторял мысленно Малюжкин, - по полному охвату подрастающего поколения сетью восьмилетнего обучения». Внешне Малюжкин продолжал поддерживать беседу со Стендалем.
– В больнице, говоришь, эксперимент? - спросил он. - Там у нас способная молодежь.
Из собственной фразы в передовицу пошли слова «способная молодежь». Надо было подыскать им нужное обрамление.
– Нет, не в больнице. На частной квартире.
– Не бегай по кабинету, садись, - сказал Малюжкин.
Бегающий в волнении Стендаль, махающий руками Стендаль, протирающий на ходу очки Стендаль мешал Малюжкину сосредоточиться.
– Несколько человек, - сказал Стендаль, присаживаясь на кончик стула и продолжая двигать ногами, - получили возможность овладеть секретом вечной молодости.
Обрамление для «способной молодежи» нашлось: «Способная молодежь получила возможность овладеть секретом науки». Малюжкин мысленно записал фразу.
– Да-да, - сказал он вслух. - Как же, читал.
– Где? - Стендаль даже перестал двигать ногами. - И ничего не сказали?
– Где? - удивился Малюжкин. - «Наука и жизнь» писала. - Редактор был уверен, что во лжи его не уличить. «Наука и жизнь» уже писала обо всем. - В Штатах опыты производились. У нас тоже на собаках.
– Ясно, - сказал Стендаль. Понял, что редактор невнимателен. - И вы могли бы! - неожиданно крикнул он.
Малюжкин забыл все фразы для передовой. Испугался.
Машинистки за стеной ахнули.
– И вы могли бы стать молодым! - кричал Стендаль. - Каждый может стать молодым! Вчера - старик, сегодня - юноша. Понимаете?
– Спо-койно, - сказал Малюжкин. - Ты нервничаешь, Цезарь, значит, ты не прав. - Малюжкин указал пальцем на перегородку и продолжал шепотом: - За стеной люди, понял? Пойдут сплетни. А ты не проверил, а кричишь. Свидетели есть? Проверка была?
– Я сам свидетель, - сказал Стендаль, также переходя на шепот, наклоняясь через стол.
Они сидели как заговорщики, обсуждающие план ограбления банка.
– И еще свидетель есть, - пролепетал Стендаль. - Позвать?
– Ну-ну, - согласился Малюжкин. - Передовицу все равно придется придумывать снова.
Стендаль высунулся в окно, крикнул:
– Мила, будьте любезны, поднимитесь! Комната пять, я вас встречу.
Стоило Стендалю отойти, как Малюжкин вернулся к передовой. Стендалю это не понравилось. Схватил лист, разорвал, бросил в корзинку.
– Ты с ума сошел, - зашипел Малюжкин. Обида завладела им.
– Сейчас придет женщина, - сказал Стендаль. - Ей минимум двести лет. Она была знакома с Александром Сергеевичем Пушкиным.
Стендаль убежал.
«Женщины... - думал Малюжкин, склоняясь над мусорной корзиной, - везде женщины, все знакомы или с Пушкиным, или с Евтушенко, а верить никому нельзя».
За дверью возник голос Стендаля:
– Сюда, Милица, главный ждет вас.
– Спасибо, - засмеялся серебряный голос в ответ.
«Театр, - подумал Малюжкин. - Показуха».
Дверь распахнулась, и возникло чудо. Вошла шемаханская царица, прекрасная девушка в сарафане с альбомом в руках. Этой девушки раньше не было и быть не могло. Эту девушку можно было увидеть однажды и всю жизнь питаться воспоминаниями.
– Здравствуйте, - сказала девушка, протянула Малюжкину руку. Она держала ее выше, чем принято, и потому рука оказалась в близости от губ редактора. Малюжкин неожиданно для себя поцеловал тонкую атласную кисть и сел, заливаясь краской.
– Я тоже сяду? - спросила девушка.
– Очень приятно, - ответил Малюжкин. - Познакомиться очень приятно. Садитесь, ради всего святого... - Редактору хотелось говорить очень красиво, хотя бы как говорили герои Льва Толстого. - Крайне польщен, - закончил он.
– Мишенька, наверное, про меня рассказал, - улыбнулась девушка, и из ее глаз вылетели острые сладкие стрелы. - Меня зовут Милицей Бакшт, я живу в этом городе более ста лет.
– Не может быть, - сказал Малюжкин, приглаживая волосы на висках, - я бы запомнил ваше чудесное лицо...
По редакции уже прошел слух о появлении неизвестной красавицы. Думали, что из киногруппы, снимающей в городе историко-революционный фильм. Все мужчины пошли в коридор покурить. Курили рядом с дверью главного.
– А вы меня узнать и не можете, - сказала Милица. - Я еще вчера была древней старухой с клюкой. Ужасное зрелище, вспоминать не хочется. Вы меня понимаете?
– О да, - сказал Малюжкин.
Милица гибко вскочила со стула, повернулась кругом, сарафан взметнулся и обнажил стройные ноги, и тут же она согнулась, оперлась на воображаемую палку, скривила спину, зашаркала, еле переставляя ноги, и руками двигала с трудом.
Смешно и радостно стало Малюжкину, и он сказал:
– Вы актриса, вы талантливая актриса, вам надо сниматься.
Машинистки, услышавшие эти слова через стенку, вынесли в коридор подтверждение новости: незнакомка была киноактрисой, главный ее хвалит.
Степанов вспомнил две картины, в которой он эту киноактрису видел. И многие согласились.
– Очень похоже, - сказал Стендаль. - Примерно так это и выглядело. Я сам помню.
– Вы верите мне? - спросила Милица, садясь снова на стул, и глаза ее настолько приблизились к лицу редактора, что тот ощутил головокружение и сказал:
– Вам верю во всем, в большом и в малом.
– Вы ему паспорт покажите, Мила, - сказал Стендаль.
– Не надо, - возразил Малюжкин. - Не надо никакого паспорта. Сейчас Миша подготовит материал, и вы не уходите, ради бога, не уходите. Вы расскажете мне все, как было, что, как, когда. Сейчас же в номер.
– Вместо передовой, - сказал Стендаль, который был еще молод и легко верил в добро.
– Вместо передовой, - подтвердил Малюжкин.
– Мишенька, - сказала Милица, - он, по-моему, в меня влюбился. Он рассудок теряет. Что же теперь делать? Вы в меня влюблены?
– Кажется, да, - сказал тихо редактор, не смея отрицать, но и не желая, чтобы сотрудники услышали об этом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235
Поиск книг  2500 книг фантастики  4500 книг фэнтези  500 рассказов