Он сообщил, что будет ночевать в аббатстве, считая, что это лучший выход из положения, чем оставить своего хозяина в сомнениях.
Не говоря ни слова, сэр Оливер кивнул, подумав, что Хью получил все выгоды, какие мог, от женской компании. Но сэра Оливера это мало заботило, он ведь добился своей цели. Ему доложили, что скалы уже не представляют опасности.
Сэр Оливер и Эдит были слегка удивлены, узнав, что он уезжает с первыми лучами солнца, как только проснутся слуги, которые закроют за ним ворота. Они даже не заметили, что Одрис тоже исчезла из Джернейва. Был пасмурный день, собирался дождь, и они оба подумали, что девушка, как обычно, укрылась в своей комнате, потому что видели, как Фрита несла еду в башню. Но именно эти последние перед расставанием часы, Одрис и Хью решили посвятить друг другу, заранее обдумав свой план.
Уезжая, Хью взял с собой вьючного мула, который вез багаж, где были не только одежда и оружие, но и небольшой потертый тент. Когда приехала Одрис, тент был уже установлен на ровной площадке недалеко от ее долины. Он расседлал Руфуса, разгрузил мула и привязал животных у реки. Когда приехала Одрис, Хью расседлал ее кобылу и привязал ее с остальными животными. Затем он вернулся к Одрис. Некоторое время они стояли, обнявшись; но вскоре, взявшись за руки, поднялись на косогор, где Хью устроил свое укрытие.
День прошел спокойно и молодые люди провели его, предаваясь любовным утехам. Всю прошедшую неделю они играли в любовь в зависимости от места, где они были, и их настроения, но уже без крайней необходимости, как это было в первый раз. Они получали удовольствие, находя общие интересы или говоря о самых сокровенных чувствах друг друга, а в этот последний день они вообще не решались много говорить, чтобы боль расставания не усиливалась словами. Одрис начала было умолять Хью не рисковать и не пытаться завоевать владения в военных походах, но он остановил ее, а позже объяснил ей, что план вызван не безразличной жадностью, а только тем, что он хотел быть с ней всегда, все время и в качестве мужа. Он сказал, что не сможет вынести, если ему придется красть крохи любви один-два дня в год. Она вынуждена была его остановить, пораженная до глубины души, потому что вся его борьба, даже если Хью повезет, будет бесполезной: она никогда не сможет выйти замуж и не выдворит дядю из Джернейва. Поэтому они занялись любовью, потом молча лежали, сцепив руки, пока легкие поцелуи и ласки не становились настойчивее, и они снова занимались любовью.
Именно она, Одрис, больше нуждалась в утешении. Хью не меньше страдал из-за того, что им приходится расставаться, но у него была надежда. Он был уверен, что ему обязательно представится случай проявить себя и завоевать себе какое-нибудь владение. Сейчас он уже точно знал, что Одрис не жаждет той роскоши, в которой она живет, и пришел к мысли, что, несмотря на всю ее миниатюрность и хрупкость, она достаточно сильна и вынослива. К счастью она совсем не была привязана к Джернейву. Дай ей ткацкий станок, садик, кусочек дикой природы, и Одрис будет счастлива. Хью верил, что получит разрешение жениться на Одрис, предложив сэру Оливеру править Джернейвом до его смерти или, до тех пор, пока тот сам пожелает снять с себя это бремя. Одрис не позволяла говорить ему об этих надеждах, которые, как она боялась, могут стоить Хью жизни. Поэтому ей пришлось отвергнуть и его намерения жениться на ней, оставив Джернейв ее дяде. Много лет уже она ассоциировала свое замужество с передачей власти над Джернейвом, и эта мысль закрепилась в ее голове так же крепко, как и сама крепость на вершине горы.
Итак, будущее Одрис было туманно: в лучшем случае она вынуждена будет или отказаться от любимого, или погубить дядю; в худшем случае она узнает, что Хью погиб, и она потеряла его навсегда. Страшная боль от этих мыслей волнами нахлынула на нее, и Одрис буквально его задушила, осыпав поцелуями. Она обвила его руками так сильно, что Хью вскрикнул от удивления.
Неважно, что облака, покрывающие небо и сыпавший из них дождь, скрыли солнце и, что Одрис настаивала держать шатер плотно закрытым, отчего день становился еще пасмурнее, время летело все стремительней. Одрис умоляла любимого остаться здесь на ночь, но Хью не соласился. Он помнил, как Одрис утверждала, что у нее нет причин бояться дяди, но был уверен, что сэр Оливер только казался мягким, ведь Одрис никогда раньше не давала ему повода проявлять свою строгость. И если даже сэр Оливер был более терпелив, чем Хью предполагал, то всякое терпение иссякло бы, если бы она призналась, где была и что делала. Хью был достаточно мудр, чтобы не дать повода вызвать недоверие дяди к своей племяннице.
— Нет, любимая, — сказал он. — Нет, эта одна ночь может стоить нам всех остальных встреч. Что ты скажешь дяде, если он спросит, где ты была? Ты не можешь лгать, а сказать правду — значит настроить весь Джернейв против меня. Иди оденься, дорогая, и не плачь, жизнь моя. Я не хочу, чтобы боль при виде твоих слез, оставалась единственной памятью о тебе.
Эти слова остановили Одрис, она перестала умолять его, утерев совсем по-детски, кулачком слезы. Хью улыбнулся ей:
— В любом случае, моя глупышка, еще слишком рано для слез. Надеюсь, что Тарстен будет возвращаться той же дорогой. Правда, он может не захотеть снова остановиться и отдохнуть в Хексеме, но тогда он точно заночует в аббатстве. Неужели ты думаешь, что я упущу случай и не отплачу твоему дяде за его гостеприимство, не прискакав в Джернейв и не сообщив ему о решении короля Дэвида? Вот видишь, мы расстаемся совсем ненадолго. Возможно, в тот день я не смогу тебя обнять, но из всех наслаждений самое величайшее для меня — это смотреть на тебя, слышать твой голос и всем сердцем чувствовать, что ты моя.
— Надеюсь это так, — подтвердила Одрис, смеясь и плача, ибо глаза ее снова наполнились слезами. — А я сейчас подумала, что мы можем разговаривать друг с другом, даже тогда, когда расстанемся.
— Разговаривать! ? Но как?
Хью был удивлен. Одрис рассказала ему о предвидении, которым якобы обладали ее гобелены, и о том, как отец Ансельм объяснял все, что она на них изображала. Хью воспринимал объяснение гораздо лучше, чем другие, потому что очень увлекался животными и мог понять символы которые она изображала. Но он также заметил, как простой люд с суеверным страхом глядел на нее при встрече. И от этого неожиданного намека, что они смогут разговаривать, даже расставшись, у Хью побежал мороз по коже.
— Мы оба можем читать и писать, — начала Одрис, а Хью рассмеялся и схватил ее руками.
Только Одрис могла назвать переписку как «разговор друг с другом, когда расстанемся». Это ее беда, подумал он, что люди ее не всегда понимают.
— Почему ты смеешься? — спросила Одрис. — Ты можешь писать мне, а я тебе, и это не покажется странным даже моему дяде, ибо я объясню ему, что попросила тебя сообщать, что происходит между королем Дэвидом и архиепископом, а также, как ты оцениваешь настроение шотландцев и прочие дела.
Она помедлила, а лицо Хью скрылось в ее волосах, и когда он целовал ее шею, ухо, подбородок, она беспокойно спросила:
— Разве я плохо придумала?
— Это самое лучшее предложение, которое я слышал с тех пор, как твой дядя попросил меня выезжать с тобой, — заверил Хью, все еще задерживая ее в объятиях и целуя в паузах между ее словами. — Я смеялся только из-за того, что ты странно говоришь о простых вещах и немного удивляешь меня. — Он слегка отпрянул назад, чтобы получше посмотреть на ее лицо, потом шагнул вперед и поцеловал мягко и долго в губы. Потом вздохнул и выпустил Одрис из своих объятий:
— Я спущусь, оседлаю твою лошадь, Одрис, и приведу ее к тебе. А теперь одевайся, дорогая. Ты должна быть дома еще до сумерек.
Одрис послушно кивнула и позволила ему уйти. Тяжелое бремя страха свалилось у нее с плеч. Она увидит Хью снова, даже если совсем недолго, но что было самое важное для нее, так это то, что она не будет долго находиться в неведении и гадать, что произошло с ним. Этот страх висел над ней, словно черная завеса, когда она думала, что Хью может умереть и она годами не узнает об этом или, что еще хуже, он будет ранен, а ей об этом будет тоже не известно. Хью вернулся, ведя ее лошадь, а Одрис стояла на небольшом косогоре над той площадкой, где был расположен их шатер. Она собиралась уходить, и, хотя была печальна, страх, заставляющий ее цепляться за него со страшной силой, уже прошел.
— Переписка… — тихо сказала она. — Я думаю, как получше это устроить. У тебя нет слуги. Я дам тебе одного. Он прибудет в Хексен с твоими людьми утром.
— Я не могу позволить себе держать слугу, — сказал Хью, нахмурившись. — Не беспокойся. Я могу послать с письмами одного из людей Тарстена.
— Слуга не будет тебе стоить ничего, кроме еды для него и корма для лошади, — спокойно ответила Одрис. — Разве это так много? — Она дотронулась до руки Хью. — Я не хочу, чтобы письма прекратились, когда ты с Тарстеном возвратишься в Йорк. Я должна знать, что ты узнал о своей матери в Дареме и как ты поживаешь. — Она видела, что он собирается воспротивиться ей, и покачала головой. — Помни, что говорила тебе о семье твоей матери: кто-то, кто беспокоился о ней, не зная, где она скрывается, должно быть, тоже страдал и плакал все эти годы или думал, что участь, еще худшая, чем смерть, постигла ее, и она совсем забыла бедную, горемычную душу вдали от нее.
— Ты не должна думать, что я забуду тебя, — сказал Хью, притянув Одрис к себе. — Во имя Господа и его Пресвятой Матери и всех святых, ты — моя жена и единственная женщина, которую я когда-либо пожелаю или до которой дотронусь с этого часа и во веки веков. Это верно, правда, не знаю разумно ли, но, если ты так дорожишь мной и будешь обо мне беспокоиться, то слуга из Джернейва лучше знает дорогу домой. Но что ты скажешь тогда своему дяде?
— Человек, которого я имею в виду, — серв . У него нет семьи и близких. Его зовут Морель. Раньше он служил воином в отряде дяди, его жена умерла, и он очень печален. Я много знаю о нем от его жены. Она делала пряжу лучше всех женщин в округе и пряла нити для моих гобеленов. Когда она заболела, я пыталась помочь ей, но могла только лишь облегчить ее боль. Именно тогда я узнала Мореля. Он хороший человек, Хью. Он был очень внимателен и добр к своей жене все месяцы, когда она была беспомощна и бесполезна, — это не свойственно тем, для кого один бесполезный рот — уже бремя. С тех пор, он стал не нужен своим сыновьям, и тоскует по свободе.
Хью кивнул. Человек великолепно подходил ему, ибо хорошо разбираясь в оружии он еще сможет позаботиться и о доспехах Хью, а также его не потребуется защищать. Но что лучшее всего, он не какой-нибудь искатель приключений, который может безрассудно попасть в беду. Кроме того, в отличие от других взрослых мужчин у него нет ни семьи, ни детей, к которым нужно было бы возвращаться. Должно быть, он и не очень стар. Одрис это хорошо придумала.
— Спасибо, — просто сказал Хью. — Что касается оплаты…
— Морель думает, что обязан мне. Я прослежу, чтобы у него был плащ и одежда, подходящая слуге рыцаря. Ты снабдишь его едой и обеспечишь кровом, а когда сможешь, тогда заплатишь. Он будет доволен, уверяю тебя.
Хью кивнул, постоял, глядя на нее, потом внезапно наклонился и сложил руки так, чтобы помочь ей вскочить на коня. Сидя в седле, Одрис наклонилась для прощального поцелуя, потом натянула поводья и пришпорила кобылу. У вершины горы повернула, чтобы посмотреть назад — Хью стоял на том же месте, где она оставила его, и смотрел ей вслед.
Душа Одрис кричала и повелевала вернуться, чтобы еще раз поцеловать его, сказать последнее слово, но она уже думала об этом, когда одевалась, и решила, что потворство желаниям только усилит боль. Одрис спустилась с горы, горестно рыдая и сожалея, что Хью не мог видеть ее. У подножия горы она снова обернулась, чтобы еще раз взглянуть на то место, которое хранило тайну их любви — Хью все еще был там. Он взобрался на хребет и стоял, провожая ее взглядом.
Чувствуя нерешительность всадника, кобыла остановилась, и Одрис со страстью посмотрела на высокую фигуру на горе, надеясь и зная, что это причинит ей только боль, что он окликнет или позовет ее. Хью только смотрел. Наконец, Одрис повернула лошадь в направлении Джернейва, чувствуя на своих губах горечь от слез. Последний раз она посмотрела на него, когда въезжала в лес, ибо деревья укрывали гору от ее взгляда и того, кто на ней стоял. Она отъехала уже довольно далеко, чтобы на этом расстоянии что-либо отчетливо увидеть; но вот тяжелые плывущие на запад облака разорвались, и появилось солнце. Одрис показалось, что на вершине горы виднелось что-то ярко-красное. Это был Хью, который продолжал всматриваться вдаль. Она подождала, глядя назад, пока облака снова не сомкнулись и только тогда размашистым галопом поскакала дальше.
К тому времени, когда подъехала к деревне, где жил Морель, полностью успокоилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Не говоря ни слова, сэр Оливер кивнул, подумав, что Хью получил все выгоды, какие мог, от женской компании. Но сэра Оливера это мало заботило, он ведь добился своей цели. Ему доложили, что скалы уже не представляют опасности.
Сэр Оливер и Эдит были слегка удивлены, узнав, что он уезжает с первыми лучами солнца, как только проснутся слуги, которые закроют за ним ворота. Они даже не заметили, что Одрис тоже исчезла из Джернейва. Был пасмурный день, собирался дождь, и они оба подумали, что девушка, как обычно, укрылась в своей комнате, потому что видели, как Фрита несла еду в башню. Но именно эти последние перед расставанием часы, Одрис и Хью решили посвятить друг другу, заранее обдумав свой план.
Уезжая, Хью взял с собой вьючного мула, который вез багаж, где были не только одежда и оружие, но и небольшой потертый тент. Когда приехала Одрис, тент был уже установлен на ровной площадке недалеко от ее долины. Он расседлал Руфуса, разгрузил мула и привязал животных у реки. Когда приехала Одрис, Хью расседлал ее кобылу и привязал ее с остальными животными. Затем он вернулся к Одрис. Некоторое время они стояли, обнявшись; но вскоре, взявшись за руки, поднялись на косогор, где Хью устроил свое укрытие.
День прошел спокойно и молодые люди провели его, предаваясь любовным утехам. Всю прошедшую неделю они играли в любовь в зависимости от места, где они были, и их настроения, но уже без крайней необходимости, как это было в первый раз. Они получали удовольствие, находя общие интересы или говоря о самых сокровенных чувствах друг друга, а в этот последний день они вообще не решались много говорить, чтобы боль расставания не усиливалась словами. Одрис начала было умолять Хью не рисковать и не пытаться завоевать владения в военных походах, но он остановил ее, а позже объяснил ей, что план вызван не безразличной жадностью, а только тем, что он хотел быть с ней всегда, все время и в качестве мужа. Он сказал, что не сможет вынести, если ему придется красть крохи любви один-два дня в год. Она вынуждена была его остановить, пораженная до глубины души, потому что вся его борьба, даже если Хью повезет, будет бесполезной: она никогда не сможет выйти замуж и не выдворит дядю из Джернейва. Поэтому они занялись любовью, потом молча лежали, сцепив руки, пока легкие поцелуи и ласки не становились настойчивее, и они снова занимались любовью.
Именно она, Одрис, больше нуждалась в утешении. Хью не меньше страдал из-за того, что им приходится расставаться, но у него была надежда. Он был уверен, что ему обязательно представится случай проявить себя и завоевать себе какое-нибудь владение. Сейчас он уже точно знал, что Одрис не жаждет той роскоши, в которой она живет, и пришел к мысли, что, несмотря на всю ее миниатюрность и хрупкость, она достаточно сильна и вынослива. К счастью она совсем не была привязана к Джернейву. Дай ей ткацкий станок, садик, кусочек дикой природы, и Одрис будет счастлива. Хью верил, что получит разрешение жениться на Одрис, предложив сэру Оливеру править Джернейвом до его смерти или, до тех пор, пока тот сам пожелает снять с себя это бремя. Одрис не позволяла говорить ему об этих надеждах, которые, как она боялась, могут стоить Хью жизни. Поэтому ей пришлось отвергнуть и его намерения жениться на ней, оставив Джернейв ее дяде. Много лет уже она ассоциировала свое замужество с передачей власти над Джернейвом, и эта мысль закрепилась в ее голове так же крепко, как и сама крепость на вершине горы.
Итак, будущее Одрис было туманно: в лучшем случае она вынуждена будет или отказаться от любимого, или погубить дядю; в худшем случае она узнает, что Хью погиб, и она потеряла его навсегда. Страшная боль от этих мыслей волнами нахлынула на нее, и Одрис буквально его задушила, осыпав поцелуями. Она обвила его руками так сильно, что Хью вскрикнул от удивления.
Неважно, что облака, покрывающие небо и сыпавший из них дождь, скрыли солнце и, что Одрис настаивала держать шатер плотно закрытым, отчего день становился еще пасмурнее, время летело все стремительней. Одрис умоляла любимого остаться здесь на ночь, но Хью не соласился. Он помнил, как Одрис утверждала, что у нее нет причин бояться дяди, но был уверен, что сэр Оливер только казался мягким, ведь Одрис никогда раньше не давала ему повода проявлять свою строгость. И если даже сэр Оливер был более терпелив, чем Хью предполагал, то всякое терпение иссякло бы, если бы она призналась, где была и что делала. Хью был достаточно мудр, чтобы не дать повода вызвать недоверие дяди к своей племяннице.
— Нет, любимая, — сказал он. — Нет, эта одна ночь может стоить нам всех остальных встреч. Что ты скажешь дяде, если он спросит, где ты была? Ты не можешь лгать, а сказать правду — значит настроить весь Джернейв против меня. Иди оденься, дорогая, и не плачь, жизнь моя. Я не хочу, чтобы боль при виде твоих слез, оставалась единственной памятью о тебе.
Эти слова остановили Одрис, она перестала умолять его, утерев совсем по-детски, кулачком слезы. Хью улыбнулся ей:
— В любом случае, моя глупышка, еще слишком рано для слез. Надеюсь, что Тарстен будет возвращаться той же дорогой. Правда, он может не захотеть снова остановиться и отдохнуть в Хексеме, но тогда он точно заночует в аббатстве. Неужели ты думаешь, что я упущу случай и не отплачу твоему дяде за его гостеприимство, не прискакав в Джернейв и не сообщив ему о решении короля Дэвида? Вот видишь, мы расстаемся совсем ненадолго. Возможно, в тот день я не смогу тебя обнять, но из всех наслаждений самое величайшее для меня — это смотреть на тебя, слышать твой голос и всем сердцем чувствовать, что ты моя.
— Надеюсь это так, — подтвердила Одрис, смеясь и плача, ибо глаза ее снова наполнились слезами. — А я сейчас подумала, что мы можем разговаривать друг с другом, даже тогда, когда расстанемся.
— Разговаривать! ? Но как?
Хью был удивлен. Одрис рассказала ему о предвидении, которым якобы обладали ее гобелены, и о том, как отец Ансельм объяснял все, что она на них изображала. Хью воспринимал объяснение гораздо лучше, чем другие, потому что очень увлекался животными и мог понять символы которые она изображала. Но он также заметил, как простой люд с суеверным страхом глядел на нее при встрече. И от этого неожиданного намека, что они смогут разговаривать, даже расставшись, у Хью побежал мороз по коже.
— Мы оба можем читать и писать, — начала Одрис, а Хью рассмеялся и схватил ее руками.
Только Одрис могла назвать переписку как «разговор друг с другом, когда расстанемся». Это ее беда, подумал он, что люди ее не всегда понимают.
— Почему ты смеешься? — спросила Одрис. — Ты можешь писать мне, а я тебе, и это не покажется странным даже моему дяде, ибо я объясню ему, что попросила тебя сообщать, что происходит между королем Дэвидом и архиепископом, а также, как ты оцениваешь настроение шотландцев и прочие дела.
Она помедлила, а лицо Хью скрылось в ее волосах, и когда он целовал ее шею, ухо, подбородок, она беспокойно спросила:
— Разве я плохо придумала?
— Это самое лучшее предложение, которое я слышал с тех пор, как твой дядя попросил меня выезжать с тобой, — заверил Хью, все еще задерживая ее в объятиях и целуя в паузах между ее словами. — Я смеялся только из-за того, что ты странно говоришь о простых вещах и немного удивляешь меня. — Он слегка отпрянул назад, чтобы получше посмотреть на ее лицо, потом шагнул вперед и поцеловал мягко и долго в губы. Потом вздохнул и выпустил Одрис из своих объятий:
— Я спущусь, оседлаю твою лошадь, Одрис, и приведу ее к тебе. А теперь одевайся, дорогая. Ты должна быть дома еще до сумерек.
Одрис послушно кивнула и позволила ему уйти. Тяжелое бремя страха свалилось у нее с плеч. Она увидит Хью снова, даже если совсем недолго, но что было самое важное для нее, так это то, что она не будет долго находиться в неведении и гадать, что произошло с ним. Этот страх висел над ней, словно черная завеса, когда она думала, что Хью может умереть и она годами не узнает об этом или, что еще хуже, он будет ранен, а ей об этом будет тоже не известно. Хью вернулся, ведя ее лошадь, а Одрис стояла на небольшом косогоре над той площадкой, где был расположен их шатер. Она собиралась уходить, и, хотя была печальна, страх, заставляющий ее цепляться за него со страшной силой, уже прошел.
— Переписка… — тихо сказала она. — Я думаю, как получше это устроить. У тебя нет слуги. Я дам тебе одного. Он прибудет в Хексен с твоими людьми утром.
— Я не могу позволить себе держать слугу, — сказал Хью, нахмурившись. — Не беспокойся. Я могу послать с письмами одного из людей Тарстена.
— Слуга не будет тебе стоить ничего, кроме еды для него и корма для лошади, — спокойно ответила Одрис. — Разве это так много? — Она дотронулась до руки Хью. — Я не хочу, чтобы письма прекратились, когда ты с Тарстеном возвратишься в Йорк. Я должна знать, что ты узнал о своей матери в Дареме и как ты поживаешь. — Она видела, что он собирается воспротивиться ей, и покачала головой. — Помни, что говорила тебе о семье твоей матери: кто-то, кто беспокоился о ней, не зная, где она скрывается, должно быть, тоже страдал и плакал все эти годы или думал, что участь, еще худшая, чем смерть, постигла ее, и она совсем забыла бедную, горемычную душу вдали от нее.
— Ты не должна думать, что я забуду тебя, — сказал Хью, притянув Одрис к себе. — Во имя Господа и его Пресвятой Матери и всех святых, ты — моя жена и единственная женщина, которую я когда-либо пожелаю или до которой дотронусь с этого часа и во веки веков. Это верно, правда, не знаю разумно ли, но, если ты так дорожишь мной и будешь обо мне беспокоиться, то слуга из Джернейва лучше знает дорогу домой. Но что ты скажешь тогда своему дяде?
— Человек, которого я имею в виду, — серв . У него нет семьи и близких. Его зовут Морель. Раньше он служил воином в отряде дяди, его жена умерла, и он очень печален. Я много знаю о нем от его жены. Она делала пряжу лучше всех женщин в округе и пряла нити для моих гобеленов. Когда она заболела, я пыталась помочь ей, но могла только лишь облегчить ее боль. Именно тогда я узнала Мореля. Он хороший человек, Хью. Он был очень внимателен и добр к своей жене все месяцы, когда она была беспомощна и бесполезна, — это не свойственно тем, для кого один бесполезный рот — уже бремя. С тех пор, он стал не нужен своим сыновьям, и тоскует по свободе.
Хью кивнул. Человек великолепно подходил ему, ибо хорошо разбираясь в оружии он еще сможет позаботиться и о доспехах Хью, а также его не потребуется защищать. Но что лучшее всего, он не какой-нибудь искатель приключений, который может безрассудно попасть в беду. Кроме того, в отличие от других взрослых мужчин у него нет ни семьи, ни детей, к которым нужно было бы возвращаться. Должно быть, он и не очень стар. Одрис это хорошо придумала.
— Спасибо, — просто сказал Хью. — Что касается оплаты…
— Морель думает, что обязан мне. Я прослежу, чтобы у него был плащ и одежда, подходящая слуге рыцаря. Ты снабдишь его едой и обеспечишь кровом, а когда сможешь, тогда заплатишь. Он будет доволен, уверяю тебя.
Хью кивнул, постоял, глядя на нее, потом внезапно наклонился и сложил руки так, чтобы помочь ей вскочить на коня. Сидя в седле, Одрис наклонилась для прощального поцелуя, потом натянула поводья и пришпорила кобылу. У вершины горы повернула, чтобы посмотреть назад — Хью стоял на том же месте, где она оставила его, и смотрел ей вслед.
Душа Одрис кричала и повелевала вернуться, чтобы еще раз поцеловать его, сказать последнее слово, но она уже думала об этом, когда одевалась, и решила, что потворство желаниям только усилит боль. Одрис спустилась с горы, горестно рыдая и сожалея, что Хью не мог видеть ее. У подножия горы она снова обернулась, чтобы еще раз взглянуть на то место, которое хранило тайну их любви — Хью все еще был там. Он взобрался на хребет и стоял, провожая ее взглядом.
Чувствуя нерешительность всадника, кобыла остановилась, и Одрис со страстью посмотрела на высокую фигуру на горе, надеясь и зная, что это причинит ей только боль, что он окликнет или позовет ее. Хью только смотрел. Наконец, Одрис повернула лошадь в направлении Джернейва, чувствуя на своих губах горечь от слез. Последний раз она посмотрела на него, когда въезжала в лес, ибо деревья укрывали гору от ее взгляда и того, кто на ней стоял. Она отъехала уже довольно далеко, чтобы на этом расстоянии что-либо отчетливо увидеть; но вот тяжелые плывущие на запад облака разорвались, и появилось солнце. Одрис показалось, что на вершине горы виднелось что-то ярко-красное. Это был Хью, который продолжал всматриваться вдаль. Она подождала, глядя назад, пока облака снова не сомкнулись и только тогда размашистым галопом поскакала дальше.
К тому времени, когда подъехала к деревне, где жил Морель, полностью успокоилась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83