И вдруг, словно обухом по голове, оглушило воспоминание: он действительно видел эти руины, именно они изображены были на гобелене Одрис.
С этого момента Хью начал испытывать нечто вроде горькой радости. Конечно же, сюжет гобелена ничего не говорил о том, кто именно буйствовал в нижнем дворе, лишь из того, что единорог стоял среди руин, они с Одрис сделали вывод, что на нем-то и лежит вся ответственность за это, но, очевидно ошибались. Их сбила с толку явно агрессивная позиция, занятая единорогом по отношению к башне, и яростная ненависть, излучавшаяся, казалось, всей его фигурой, но и это теперь, когда Джернейв попал в руки врагов, было легко объяснимо. Чем больше Хью думал об этом, тем больше зрело в нем убеждение, что он непременно должен попасть внутрь башни. Одрис держат там в заточении, а если ее там нет… Хью вздрогнул и мысленно одернул себя. Она должна быть там: на последнем гобелене Одрис изображена стоящей в саду над мертвым единорогом. Хью вздохнул, вспомнив мир и покой, исходивший из этой картины. От судьбы не уйдешь, но до того, как она исполнится, он откроет доступ в башню Джернейва латникам сэра Вальтера.
Как ни путались мысли в голове терзаемого лихорадкой Хью, он еще не совсем потерял над собой контроль, чтобы поделиться с капитаном совершенно безумными соображениями относительно гобелена и связанных с ним воспоминаний. Рыцарь ограничился тем, что предложил следующее: он сам, в одиночку, поедет к башне и попытается вступить в переговоры с теми, кто ее удерживает. Быть может, до них не дошел еще слух о разгроме армии короля Дэвида под Аллертоном, и он, сообщив эту новость, сможет оговорить условия, на которых они согласятся покинуть крепость. Капитан сомневался в этом и не замедлил предупредить рыцаря о том, что с такими варварами, как горцы, надо держать ухо востро — пристрелят, не успеешь и рта раскрыть, но однако, не прочь был использовать хоть ничтожный, но все же шанс, чтобы покончить дело миром. Кроме того, он считал шотландцев глупыми и невежественными дикарями, которых грешно было бы не попытаться поводить за нос. Капитан, конечно, понятия не имел, насколько плохо чувствовал себя рыцарь, а Морель, который знал об этом чуть ли не больше самого Хью, находился, после того как их приветствовали стрелами со стен крепости, в полнейшей прострации — все во что он верил, рухнуло, когда ему стало ясно, что леди не смогла защитить Джернейв.
Так Хью в конце концов оказался на этой дороге — полностью экипированный в доспехи, но без меча или какого-либо иного оружия. Проехав полпути и убедившись в том, что лучники не спешат использовать его в качестве мишени, он крикнул, что собирается подъехать к воротам и желает поговорить с теми, кто заперся в крепости. Рыцарь придержал коня и ждал, как ему показалось, целую вечность, хотя на самом деле прошло едва несколько минут: сумерки так и не успели сгуститься, когда со стены крикнули, что он может ехать. В голове Хью нечто шевельнулось, когда он осознал, что ответ был дан на чистом и правильном французском языке, но думать об этом было уже некогда. Тронув поводья, он двинулся по дороге дальше, перебирая в уме причины, которые вели его к воротам внутреннего двора крепости.
— Кто ты такой? — окликнул его со стены зычный голос, когда он выехал на последний виток дороги.
— Хью из Ратссона, — крикнул он в ответ. Воцарилось напряженное молчание, и Хью подумал, что спорол глупость, сказав правду. Уже натягивают тетиву? Рыцарь приподнимал уже щит, когда услышал высокий и взволнованный голос со стены:
— Снимите шлем и назовитесь снова: кто вы?
Снять шлем? Чтобы легче было достать стрелой? Впрочем, какая разница, выбора ведь так и так нет. Хью, болезненно морщась, поднял руки к голове, снял непослушными пальцами шлем и даже не сделал попытки удержать его, когда тот соскользнул наземь, к копытам коня. Скрипя зубами от боли, терзавшей нагноившиеся стежки раны на плече, он расстегнул застежку и сдвинул назад капюшон кольчуги.
— Хью из Ратссона.
Он пытался крикнуть громко, чтобы его услышали, но из горла вырвался только хрип, похожий на карканье ворона. Надежда и волнение, усмирявшие до тех пор адские муки, исчерпали свои возможности, и боль нахлынула с удесятеренной силой, словно мстила за те несколько часов, которые были отвоеваны у нее человеческой волей. Он успел подумать: «Надо же, так сразу стемнело» — и покачнулся в седле. Затем ему почудился вдруг женский голос, простонавший его имя, — нет, это всего лишь скрипнула опускная решетка над воротами. В последней отчаянной попытке взять себя в руки он беспомощно шевельнул ногами, посылая Руфуса вперед и, теряя сознание, вцепился обеими руками в луку седла. А потом были руки, поддерживавшие его и помогавшие спуститься, и… голос Одрис. Он сощурился и увидел перед собой в невероятном каком-то отдалении ее лицо. Нахлынувшая тьма мгновенно растворила светлый образ, но он успел еще почувствовать на устах прикосновение мягких нежных губ.
Шло время, дни и ночи отражались в сознании Хью едва различимыми светлыми и темными полосами, его неотступно терзали кошмары, в которых повторялось одно и то же: разрушение Джернейва и страшные пытки в подвалах замка. Затем светлые и темные полосы начали расширяться снова, превращаясь в дни и ночи. Кошмары отступили, оставив неприятное ощущение беззащитности и бесприютности. Хью ощущал боль, чувствовал, как его приподымали, чтобы умыть, накормить и напоить, кривился от горечи каких-то настоек, которые ему вливали в рот, но большей частью просто спокойно лежал, наслаждаясь мыслью, что стоит ему собраться с силами и открыть глаза, рядом окажется улыбающаяся Одрис. И в конце концов, когда он заставил веки подняться, глаза так и остались открытыми.
— Одрис? — прошептал он. — Мы пленники?
— Нет, любимый, — ответила она. — Это недоразумение, дорогой мой, всего лишь досадное недоразумение. Замок мы отстояли, но вас приняли было за возвращавшихся шотландцев. Не думай сейчас об этом, сердце мое. И я, и Эрик в безопасности, ты — тоже. Отдыхай.
Он хотел было сказать ей, что давно уже не занимается ничем иным, только отдыхает, но глаза его сами собою закрылись снова. Он уснул, а когда проснулся, в комнате горели уже свечи, и он чувствовал такой волчий аппетит, что спросил:
— Нет ли чего поесть?
И Одрис, сидевшая у постели, расцвела в радостной улыбке. Едва эти слова вырвались из его губ, Фрита метнулась к очагу и мгновенно притащила горшок с горячей и ароматно пахнувшей пищей. Хью хотелось о многом спросить, но он так и не собрался это сделать, пока его приподнимали, подкладывали под голову и спину подушки, кормили ложечкой, а потом он так устал, что лишь с трудом проглотил то, что ему предложили, хотя все казалось невероятно вкусным. Хью понимал, что им с Одрис нужно обсудить очень и очень многое, но мысли его крутились почему-то вокруг сущих пустяков — он, скажем, удивлялся, насколько сильна Фрита, если с такой легкостью ворочает его в постели, в конце концов ему удалось, однако, спросить об Эрике.
Сын был разбужен, радостно пускал пузыри и блаженно ворковал, протягивая к нему ручонки, но усталость взяла свое, и Хью уснул, едва успев вымолвить.
— Ты была права, у него прекрасный характер.
На следующий день он уже сумел задать кое-какие свои вопросы. Услышанное в ответ было настолько хорошим, что верилось в это с огромным трудом. Он все еще чувствовал такую слабость, что даже пытаться не стал уточнять, сколько же правды было в услышанном. Кроме того, Хью понимал, что даже если в том, что выдумала Одрис для его успокоения, нет и слова правды, изменить что-либо не в его силах. Гораздо приятнее оказалось принять все сказанное за чистую монету и побольше есть — сколько бы раз он теперь ни просыпался, всегда терзался зверским голодом. Время между едой и сном в тот день он проводил в ленивых забавах с Эриком, лежавшим рядом в кровати, и наблюдении за работавшей над гобеленом Одрис — Фрита развернула станок так, что он мог видеть постепенно складывавшийся сюжет: идиллическую сцену охоты.
Подсознательная тревога, однако, не покидала его. Вернулись кошмары, хотя Хью уже не смог бы пересказать их. Проснувшись, однажды утром, открыв глаза, он увидел у своей постели рядом с женой дядю.
— Ты был так плох, — сказала Одрис, и глаза ее наполнились слезами. — Я думала… — голос сорвался, и она покачала головой, словно удивлялась минувшим страхам. — Я думала, ты умираешь, и послала за дядюшкой Ральфом.
— А я сказал ей, что все обойдется, — промолвил, улыбаясь, Ральф, смущенно пряча, однако, подозрительно увлажнившиеся глаза. — Я же знал, что тому, кто уцелел в схватке с Лайонелом Хьюгом, какие-то там шотландские копья, как нам комариные укусы. Но, должен заметить, я очень рад видеть, что Одрис не нуждается больше в моей мощной поддержке.
— Мощной поддержке? — подхватила Одрис, насмешливо морща нос. — Уж помолчал бы. Поверь, Хью, он ревел почище меня, целое море слез выплакал. — И тут же нежно обняв дядю, прижалась головой к его груди. — Но это верно, я очень нуждалась в его поддержке.
Ральф попытался освободиться, чтобы глянуть на нее свысока, но она прижалась к нему еще крепче, и он, смущенно улыбнувшись, поцеловал ее в макушку.
— Ладно, как бы там ни было, я рад видеть тебя снова в добром здравии. Однако, если я не вернусь в Ратссон немедленно, львиная доля урожая с тех полей, над которыми мы с тобою трудились в поте лица, исчезнет в чужих закромах.
— Так Ратссон буря миновала? — спросил Хью, показывая рукой дяде, чтобы тот нагнулся ниже и он смог бы поцеловать его.
— Жизнь в глуши тоже имеет свои преимущества, — ответил Ральф, наклоняясь над племянником, и затем, выпрямившись, добавил, пожимая плечами: — Никого из них и близко около нас не было. — И, увидев, как недоверчиво нахмурился Хью, поспешно воскликнул: — Клянусь тебе в этом, душой клянусь, и если ты считаешь, что я готов солгать, взяв лишний грех на душу, которую и так уже отягощает изрядное бремя, клянусь душой короля Генриха — уж ее-то, ты знаешь, я никогда не отягощу грехом.
Хью улыбнулся и кивнул головой.
— Я верю тебе, дядя.
— Тревику изрядно досталось, хотя его, слава Богу, не спалили начисто, как Белей. Одна из кочующих шаек прорвала было оборону, но у наших парней хватило сил, чтобы дать негодяям отпор, прежде чем те успели поработать факелами. И Хьюг тоже цел и невредим. — Ральф изумленно покрутил головою. — Вот уж не думал, что ступлю когда-нибудь по своей воле на порог этого замка, но Одрис в письме сообщила, что Лайонел умер и наш Луи держит там оборону, и попросила, если будет возможность, узнать, в чьих руках теперь замок. А Луи, должен тебе сказать, оказался умницей. Он пригрел у себя йоменов, искавших убежища от шотландцев, и научил их пользоваться оружием. Судя по его рассказам, та шайка горцев, которая осаждала замок, когда вы с Одрис были там, так больше и не вернулась, только несколько более мелких групп пытались проверить их оборону на прочность. Однако Хьюг оказался им не по зубам, как и следовало ожидать.
— Рад это слышать, — сказал Хью. — Великолепный замок, и кому бы он сейчас ни принадлежал, мне не хотелось бы видеть его разграбленным.
Хью попытался задать следующий вопрос, но Ральф покачал головой.
— Хватит, Хью. Тебе надо было убедиться, что все у нас в порядке, и я подтверждаю — все действительно в полном порядке. А что касается остального, мне, как ты знаешь, и дела-то до него нету. Пока нас не трогают, мне едино — Дэвид ли, Стефан ли король… Шотландцев изгнали из Нортумбрии, и люди пытаются теперь по-новому наладить жизнь. Ты тут ничем уже не поможешь, все, что тебе остается, — отдыхать, набираться сил и быть готовым действовать тогда, когда это понадобится.
Он снова поцеловал племянника и направился к выходу.
Хью попытался протестовать, утверждая, что совсем не устал, но уснул на половине слова. Часом позже он, однако, проснулся и сел в постели — приснившийся сон запомнился на этот раз во всех подробностях.
— Твой дядя, — сказал он Одрис, которая выбежала из-за станка, чтобы узнать, что его беспокоит. — Я должен поговорить с ним, должен поблагодарить сэра Оливера за гостеприимство и заверить, что я пришел сюда не для того… — он не закончил, увидев болезненно исказившееся лицо жены.
— Он умер, Хью, — Одрис с трудом сдерживала слезы. Она подбежала к мужу и упала в его объятия. — Он умер, — простонала она. — И я не смогла его спасти. Я пыталась. Клянусь тебе, я пыталась, собрав все силы. Но несмотря на все мои умения и старания…
— Мне так жаль, любовь моя, — прошептал Хью, сжимая ее в объятиях. И тут же горячо добавил: — Конечно же, ты сделала все, что могла! Кто смеет утверждать, что это не так?
— Никто, — вздохнула Одрис. — Тетя говорит, что он был мертвым уже тогда, когда они втащили его наверх и положили наземь, но я видела, как вздымалась в дыхании его грудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
С этого момента Хью начал испытывать нечто вроде горькой радости. Конечно же, сюжет гобелена ничего не говорил о том, кто именно буйствовал в нижнем дворе, лишь из того, что единорог стоял среди руин, они с Одрис сделали вывод, что на нем-то и лежит вся ответственность за это, но, очевидно ошибались. Их сбила с толку явно агрессивная позиция, занятая единорогом по отношению к башне, и яростная ненависть, излучавшаяся, казалось, всей его фигурой, но и это теперь, когда Джернейв попал в руки врагов, было легко объяснимо. Чем больше Хью думал об этом, тем больше зрело в нем убеждение, что он непременно должен попасть внутрь башни. Одрис держат там в заточении, а если ее там нет… Хью вздрогнул и мысленно одернул себя. Она должна быть там: на последнем гобелене Одрис изображена стоящей в саду над мертвым единорогом. Хью вздохнул, вспомнив мир и покой, исходивший из этой картины. От судьбы не уйдешь, но до того, как она исполнится, он откроет доступ в башню Джернейва латникам сэра Вальтера.
Как ни путались мысли в голове терзаемого лихорадкой Хью, он еще не совсем потерял над собой контроль, чтобы поделиться с капитаном совершенно безумными соображениями относительно гобелена и связанных с ним воспоминаний. Рыцарь ограничился тем, что предложил следующее: он сам, в одиночку, поедет к башне и попытается вступить в переговоры с теми, кто ее удерживает. Быть может, до них не дошел еще слух о разгроме армии короля Дэвида под Аллертоном, и он, сообщив эту новость, сможет оговорить условия, на которых они согласятся покинуть крепость. Капитан сомневался в этом и не замедлил предупредить рыцаря о том, что с такими варварами, как горцы, надо держать ухо востро — пристрелят, не успеешь и рта раскрыть, но однако, не прочь был использовать хоть ничтожный, но все же шанс, чтобы покончить дело миром. Кроме того, он считал шотландцев глупыми и невежественными дикарями, которых грешно было бы не попытаться поводить за нос. Капитан, конечно, понятия не имел, насколько плохо чувствовал себя рыцарь, а Морель, который знал об этом чуть ли не больше самого Хью, находился, после того как их приветствовали стрелами со стен крепости, в полнейшей прострации — все во что он верил, рухнуло, когда ему стало ясно, что леди не смогла защитить Джернейв.
Так Хью в конце концов оказался на этой дороге — полностью экипированный в доспехи, но без меча или какого-либо иного оружия. Проехав полпути и убедившись в том, что лучники не спешат использовать его в качестве мишени, он крикнул, что собирается подъехать к воротам и желает поговорить с теми, кто заперся в крепости. Рыцарь придержал коня и ждал, как ему показалось, целую вечность, хотя на самом деле прошло едва несколько минут: сумерки так и не успели сгуститься, когда со стены крикнули, что он может ехать. В голове Хью нечто шевельнулось, когда он осознал, что ответ был дан на чистом и правильном французском языке, но думать об этом было уже некогда. Тронув поводья, он двинулся по дороге дальше, перебирая в уме причины, которые вели его к воротам внутреннего двора крепости.
— Кто ты такой? — окликнул его со стены зычный голос, когда он выехал на последний виток дороги.
— Хью из Ратссона, — крикнул он в ответ. Воцарилось напряженное молчание, и Хью подумал, что спорол глупость, сказав правду. Уже натягивают тетиву? Рыцарь приподнимал уже щит, когда услышал высокий и взволнованный голос со стены:
— Снимите шлем и назовитесь снова: кто вы?
Снять шлем? Чтобы легче было достать стрелой? Впрочем, какая разница, выбора ведь так и так нет. Хью, болезненно морщась, поднял руки к голове, снял непослушными пальцами шлем и даже не сделал попытки удержать его, когда тот соскользнул наземь, к копытам коня. Скрипя зубами от боли, терзавшей нагноившиеся стежки раны на плече, он расстегнул застежку и сдвинул назад капюшон кольчуги.
— Хью из Ратссона.
Он пытался крикнуть громко, чтобы его услышали, но из горла вырвался только хрип, похожий на карканье ворона. Надежда и волнение, усмирявшие до тех пор адские муки, исчерпали свои возможности, и боль нахлынула с удесятеренной силой, словно мстила за те несколько часов, которые были отвоеваны у нее человеческой волей. Он успел подумать: «Надо же, так сразу стемнело» — и покачнулся в седле. Затем ему почудился вдруг женский голос, простонавший его имя, — нет, это всего лишь скрипнула опускная решетка над воротами. В последней отчаянной попытке взять себя в руки он беспомощно шевельнул ногами, посылая Руфуса вперед и, теряя сознание, вцепился обеими руками в луку седла. А потом были руки, поддерживавшие его и помогавшие спуститься, и… голос Одрис. Он сощурился и увидел перед собой в невероятном каком-то отдалении ее лицо. Нахлынувшая тьма мгновенно растворила светлый образ, но он успел еще почувствовать на устах прикосновение мягких нежных губ.
Шло время, дни и ночи отражались в сознании Хью едва различимыми светлыми и темными полосами, его неотступно терзали кошмары, в которых повторялось одно и то же: разрушение Джернейва и страшные пытки в подвалах замка. Затем светлые и темные полосы начали расширяться снова, превращаясь в дни и ночи. Кошмары отступили, оставив неприятное ощущение беззащитности и бесприютности. Хью ощущал боль, чувствовал, как его приподымали, чтобы умыть, накормить и напоить, кривился от горечи каких-то настоек, которые ему вливали в рот, но большей частью просто спокойно лежал, наслаждаясь мыслью, что стоит ему собраться с силами и открыть глаза, рядом окажется улыбающаяся Одрис. И в конце концов, когда он заставил веки подняться, глаза так и остались открытыми.
— Одрис? — прошептал он. — Мы пленники?
— Нет, любимый, — ответила она. — Это недоразумение, дорогой мой, всего лишь досадное недоразумение. Замок мы отстояли, но вас приняли было за возвращавшихся шотландцев. Не думай сейчас об этом, сердце мое. И я, и Эрик в безопасности, ты — тоже. Отдыхай.
Он хотел было сказать ей, что давно уже не занимается ничем иным, только отдыхает, но глаза его сами собою закрылись снова. Он уснул, а когда проснулся, в комнате горели уже свечи, и он чувствовал такой волчий аппетит, что спросил:
— Нет ли чего поесть?
И Одрис, сидевшая у постели, расцвела в радостной улыбке. Едва эти слова вырвались из его губ, Фрита метнулась к очагу и мгновенно притащила горшок с горячей и ароматно пахнувшей пищей. Хью хотелось о многом спросить, но он так и не собрался это сделать, пока его приподнимали, подкладывали под голову и спину подушки, кормили ложечкой, а потом он так устал, что лишь с трудом проглотил то, что ему предложили, хотя все казалось невероятно вкусным. Хью понимал, что им с Одрис нужно обсудить очень и очень многое, но мысли его крутились почему-то вокруг сущих пустяков — он, скажем, удивлялся, насколько сильна Фрита, если с такой легкостью ворочает его в постели, в конце концов ему удалось, однако, спросить об Эрике.
Сын был разбужен, радостно пускал пузыри и блаженно ворковал, протягивая к нему ручонки, но усталость взяла свое, и Хью уснул, едва успев вымолвить.
— Ты была права, у него прекрасный характер.
На следующий день он уже сумел задать кое-какие свои вопросы. Услышанное в ответ было настолько хорошим, что верилось в это с огромным трудом. Он все еще чувствовал такую слабость, что даже пытаться не стал уточнять, сколько же правды было в услышанном. Кроме того, Хью понимал, что даже если в том, что выдумала Одрис для его успокоения, нет и слова правды, изменить что-либо не в его силах. Гораздо приятнее оказалось принять все сказанное за чистую монету и побольше есть — сколько бы раз он теперь ни просыпался, всегда терзался зверским голодом. Время между едой и сном в тот день он проводил в ленивых забавах с Эриком, лежавшим рядом в кровати, и наблюдении за работавшей над гобеленом Одрис — Фрита развернула станок так, что он мог видеть постепенно складывавшийся сюжет: идиллическую сцену охоты.
Подсознательная тревога, однако, не покидала его. Вернулись кошмары, хотя Хью уже не смог бы пересказать их. Проснувшись, однажды утром, открыв глаза, он увидел у своей постели рядом с женой дядю.
— Ты был так плох, — сказала Одрис, и глаза ее наполнились слезами. — Я думала… — голос сорвался, и она покачала головой, словно удивлялась минувшим страхам. — Я думала, ты умираешь, и послала за дядюшкой Ральфом.
— А я сказал ей, что все обойдется, — промолвил, улыбаясь, Ральф, смущенно пряча, однако, подозрительно увлажнившиеся глаза. — Я же знал, что тому, кто уцелел в схватке с Лайонелом Хьюгом, какие-то там шотландские копья, как нам комариные укусы. Но, должен заметить, я очень рад видеть, что Одрис не нуждается больше в моей мощной поддержке.
— Мощной поддержке? — подхватила Одрис, насмешливо морща нос. — Уж помолчал бы. Поверь, Хью, он ревел почище меня, целое море слез выплакал. — И тут же нежно обняв дядю, прижалась головой к его груди. — Но это верно, я очень нуждалась в его поддержке.
Ральф попытался освободиться, чтобы глянуть на нее свысока, но она прижалась к нему еще крепче, и он, смущенно улыбнувшись, поцеловал ее в макушку.
— Ладно, как бы там ни было, я рад видеть тебя снова в добром здравии. Однако, если я не вернусь в Ратссон немедленно, львиная доля урожая с тех полей, над которыми мы с тобою трудились в поте лица, исчезнет в чужих закромах.
— Так Ратссон буря миновала? — спросил Хью, показывая рукой дяде, чтобы тот нагнулся ниже и он смог бы поцеловать его.
— Жизнь в глуши тоже имеет свои преимущества, — ответил Ральф, наклоняясь над племянником, и затем, выпрямившись, добавил, пожимая плечами: — Никого из них и близко около нас не было. — И, увидев, как недоверчиво нахмурился Хью, поспешно воскликнул: — Клянусь тебе в этом, душой клянусь, и если ты считаешь, что я готов солгать, взяв лишний грех на душу, которую и так уже отягощает изрядное бремя, клянусь душой короля Генриха — уж ее-то, ты знаешь, я никогда не отягощу грехом.
Хью улыбнулся и кивнул головой.
— Я верю тебе, дядя.
— Тревику изрядно досталось, хотя его, слава Богу, не спалили начисто, как Белей. Одна из кочующих шаек прорвала было оборону, но у наших парней хватило сил, чтобы дать негодяям отпор, прежде чем те успели поработать факелами. И Хьюг тоже цел и невредим. — Ральф изумленно покрутил головою. — Вот уж не думал, что ступлю когда-нибудь по своей воле на порог этого замка, но Одрис в письме сообщила, что Лайонел умер и наш Луи держит там оборону, и попросила, если будет возможность, узнать, в чьих руках теперь замок. А Луи, должен тебе сказать, оказался умницей. Он пригрел у себя йоменов, искавших убежища от шотландцев, и научил их пользоваться оружием. Судя по его рассказам, та шайка горцев, которая осаждала замок, когда вы с Одрис были там, так больше и не вернулась, только несколько более мелких групп пытались проверить их оборону на прочность. Однако Хьюг оказался им не по зубам, как и следовало ожидать.
— Рад это слышать, — сказал Хью. — Великолепный замок, и кому бы он сейчас ни принадлежал, мне не хотелось бы видеть его разграбленным.
Хью попытался задать следующий вопрос, но Ральф покачал головой.
— Хватит, Хью. Тебе надо было убедиться, что все у нас в порядке, и я подтверждаю — все действительно в полном порядке. А что касается остального, мне, как ты знаешь, и дела-то до него нету. Пока нас не трогают, мне едино — Дэвид ли, Стефан ли король… Шотландцев изгнали из Нортумбрии, и люди пытаются теперь по-новому наладить жизнь. Ты тут ничем уже не поможешь, все, что тебе остается, — отдыхать, набираться сил и быть готовым действовать тогда, когда это понадобится.
Он снова поцеловал племянника и направился к выходу.
Хью попытался протестовать, утверждая, что совсем не устал, но уснул на половине слова. Часом позже он, однако, проснулся и сел в постели — приснившийся сон запомнился на этот раз во всех подробностях.
— Твой дядя, — сказал он Одрис, которая выбежала из-за станка, чтобы узнать, что его беспокоит. — Я должен поговорить с ним, должен поблагодарить сэра Оливера за гостеприимство и заверить, что я пришел сюда не для того… — он не закончил, увидев болезненно исказившееся лицо жены.
— Он умер, Хью, — Одрис с трудом сдерживала слезы. Она подбежала к мужу и упала в его объятия. — Он умер, — простонала она. — И я не смогла его спасти. Я пыталась. Клянусь тебе, я пыталась, собрав все силы. Но несмотря на все мои умения и старания…
— Мне так жаль, любовь моя, — прошептал Хью, сжимая ее в объятиях. И тут же горячо добавил: — Конечно же, ты сделала все, что могла! Кто смеет утверждать, что это не так?
— Никто, — вздохнула Одрис. — Тетя говорит, что он был мертвым уже тогда, когда они втащили его наверх и положили наземь, но я видела, как вздымалась в дыхании его грудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83