Большая часть ее работы в саду была выполнена; ей нужно было только выбрать, какие ранние цветы и молодые листья пригодны для сушки, — потому у нее не было важных причин, чтобы остаться в Джернейве, но она ждала, что Хью в любой момент может появиться у ворот, и, где бы она ни была, прислушивалась к окликам стражи. Тем не менее появился снова Морель, а не Хью, и принес на словах сообщение сэру Оливеру и такую же короткую записку для Одрис, которую незаметно отдал Фрите.
Без каких-либо приветствий Хью писал: "Если тебе душа моя, грозит опасность, скажи Морелю, и я немедленно примчусь и буду твоим щитом. Но, если странности на твоем полотне не грозят ничем, я пока помочь не смогу. Мой дорогой крестный отец архиепископ Тарстен скрывал от всех, что очень устал от всех встреч с королем Дэвидом. По незнанию, а он не жаловался, или, возможно, потому что желал быть с тобой как можно быстрее, я, совершенно не щадя его здоровья, довез его аж до Джедборо. Тут, наконец, он сдался и признал свою болезнь. Мои глаза открылись. Боюсь, что нам придется остаться здесь на несколько недель, пока Тарстен не окрепнет. "
Записка заканчивалась так же внезапно, как и начиналась. Одрис вздохнула, догадавшись, что он с трудом укрощал свое сильное нетерпение и поэтому не отважился выразить чувства, которые его переполняли. И все же, говорила она себе, его чувства должны немного остыть: она ведь стала спокойнее — прошло время и стерло переживания от удара при виде гобелена, хотя она до сих пор не получила ответа на вопрос: откуда исходит эта опасность или как отговорить Хью от поездки в Нормандию? Поэтому она написала письмо, в котором успокаивала Хью. Она писала, что ее картина скорее загадочна и не несет угрозы. Она также выразила беспокойство о здоровье Тарстена и согласилась с решением Хью остаться с ним. В конце послания она напомнила ему, что они еще достаточно молоды, но у них нет времени, чтобы уделить друг другу больше внимания.
Они оставались в Джедборо дольше, чем предполагали. К середине августа Тарстен еще недостаточно окреп и не мог самостоятельно переходить из своей комнаты в сад, который рос во дворе замка, где они остановились. В августе также пришло в Джернейв длинное письмо от Бруно из Нормандии. Оно очень обрадовало Одрис и не только потому, что оно принесло уверенность, что ее сводный брат здоров и находится в безопасности, но и потому, что в нем сообщались новости, узнав о которых, Одрис решила, что нелепо было бы Хью собираться в Нормандию. Сэр Оливер был больше, чем Одрис, обрадован этими известиями. Он рад был узнать, что Бруно здоров и что король Стефан благоволит нему, но другие известия озадачили его.
К концу августа Тарстен смог начать путешествие снова, но Хыо разрешал ему проезжать каждый день небольшие расстояния. Поэтому они не достигли аббатства Джерроу и к началу сентября. Там Хью оставил Тарстена на два дня, чтобы тот отдохнул. Сам он расплатился с воинами, которые прибыли из Нортумбрии, оставив часть их в Ньюкасле, а остальных в Прудхоу. Он находился в шести лье от Джернейва и подумал, что это не так уж и далеко и можно было бы нанести визит вежливости, если бы у сэра Оливера не возникли сомнения по поводу его приезда.
Он выехал, так и не придумав предлога для своего визита, через час с лишним после обеда. Не доезжая до крепости, решил остановиться. В страстном нетерпении он долго прождал там, находясь под палящими лучами полуденного солнца. Он надеялся, что не встретится с сэром Оливером, и поэтому едва мог сдержать вздох облегчения, когда услышал то, что ожидал — хозяин замка наблюдал за жнецами в поле.
Последний раз отчаянно пытаясь успокоиться, он спросил, где находится демуазель Одрис, и узнал, что она была в саду. Облизывая пересохшие губы и стараясь успокоить неровное дыхание, Хью пересек двор замка, обогнул небольшую часовню и очутился в самом прекрасном саду, который он когда-либо видел. Сад так благоухал острым ароматом трав, сладким запахом цветов и созревающих Фруктов, так пестрел разнообразными красками, что на какое-то короткое мгновение Хью отвлекся от желания, которое горело в нем. Из тени вышла Одрис.
Они стояли и молча смотрели друг на друга. Они знали, что не должны бросаться друг другу в объятия. Тогда Хью низко поклонился ей, а Одрис повернулась и сказала садовнику, который все еще был в тени:
— Иди и забери остальных с собой. Мы закончим это завтра. Гостю моего дяди нельзя мешать, если он хочет прогуляться по саду.
И пока сервы поспешно удалялись, он медленно направился к той, которая так его притягивала, и взял руку, которую она, как полагалось, протянула для поцелуя. Он прошептал:
— Я спокоен. Я вижу тебя, и я спокоен. — Он посмеивался радостно качая головой. — Если бы ты знала, какие я видел сны эти месяцы, ты бы в ужасе убежала от меня.
Она сжала его руку, которая все еще держала ее.
— Сомневаюсь, — ответила она, смеясь.
Она потянула его по дорожке, которая вскоре раздваивалась, справа и слева огибая клумбу с благоухающими розами. За клумбой была лужайка, скрытая со всех сторон. Высокие кусты роз отделяли ее от всего сада, фруктовые деревья, выращиваемые на шпалерах вдоль стены замка, защищали лужайку слева. Высокие наперстянки росли напротив роз и какие-то растения, которых Хью не знал, «дремали» на клумбах у внешней стены справа. В саду в Хелмсли было такое же место, где в погожие дни леди Аделина со своими девушками располагалась среди подушек, они вышивали, разговаривали и просто дышали свежим воздухом.
Хью знал, что они с Одрис не видны, но, несмотря на ее возбуждающий ответ и желания, которые неделями мучили его, он не овладел ею. Это она обвила его руками вокруг шеи и наклонила его голову, пока их губы не встретились. Тогда он прижал ее к себе и мог бы легко забыться, если бы не кольчуга, которая, когда он крепко обнял Одрис, надавила не ее тело так, что она вскрикнула от боли. Он сразу же отпустил ее, и в следующее мгновение она уже смеясь оттолкнула его, чтобы расстегнуть ремень, на котором крепился меч. Она положила оружие на скамейку, которая стояла у кустов роз, затем усадила туда же и его, чтобы отстегнуть высокий ворот кольчуги, закрывавший шею.
— Я научилась это делать. — сказала она, пылая от радости и гордости за свое умение. — Когда Бруно впервые вернулся Джернейв, я не могла справиться с его шлемом и мне было стыдно. — Но, когда она сняла с него шлем и смогла увидеть, наконец, лицо Хью, — ее глаза, полные заботы и беспокойства, широко раскрылись. Она погладила его огненно-рыжие волосы, которые слиплись от пота, и поцеловала его в лоб. — Ты очень устал, дорогой, — прошептала она.
Он, возражая, слегка фыркнул:
— Не было причин для усталости. Господу известно, что я целыми неделями не делал ничего такого, что могло бы утомить самое хилое создание в мире.
Одрис улыбнулась ему:
— Ты очень горяч и вспыльчив, дорогой. Я думаю, тебе не следует забывать о своей чести.
— Еще один упрек в мой адрес, — вздохнул Хью. — Мне стыдно, что я нетерпелив к человеку, который любит меня и все эти годы окружал меня только добротой. Я недостоин его любви и скорее всего твоей любви тоже…
В этот момент Одрис заставила его замолчать, прильнув губами к его губам. Но, когда он попытался обнять ее, она выскользнула из его объятий.
— Дай я сниму твое снаряжение, — сказала она. Удивление погасило искорку негодования, вспыхнувшую в нем, когда Одрис уклонилась от его объятия.
— Ты! — воскликнул он и засмеялся. — Один только рукав пригнет тебя к земле, но если все же ты устоишь, то кольчуга упадет на тебя и раздавит.
— Я сильнее, чем тебе кажется, — возразила Одрис, но Хью продолжал смеяться, когда, поднявшись, он наклонился и снял шлем. Теперь голова могла свободно пройти в образовавшееся отверстие.
— И все же разреши мне помочь, — умоляла Одрис и потянула за рукава кольчуги. И, когда его голова и руки почти освободились от кольчуги, Хью еще ниже наклонился, почти сложившись вдвое. Одрис сняла доспехи, и кольчуга соскользнула. Он выпрямился, а Одрис, ухватив руками за нижнее одеяние, торжествующе потянула его вверх, но Хью был крупнее других мужчин, и его короткая кольчуга была тяжелее тех, которые Одрис раньше брала в руки. Она поворачивалась к скамейке, чтобы положить на нее кольчугу, но потеряла равновесие и пошатнулась. Хью схватил ее одной рукой, а другой забрал у нее доспехи и швырнул их, не глядя, в сторону скамейки, в то же время целуя ее. Не говоря ни слова, они опустились на землю, и каждый одной рукой пытаясь расстегнуть и снять мешавшую им одежду, и все ближе прижимаясь друг к другу. Их слияние длилось недолго и причиняло неудобство, но в них настолько возросло сексуальное возбуждение, столь яростное и неистовое, ибо они сдерживали его и отказывались от него, когда разговаривали или касались друг друга, и поэтому оба моментально достигали критической точки удовольствия. Они лежали несколько минут вместе, ошеломленные яростью высвобождения страсти, пока Хью, наконец, не поднял голову так, чтобы видеть лицо Одрис.
— Увы, кажется, я презренный лгун, — хрипло прошептал он, одарив ее широкой улыбкой. — Я, помню, писал тебе, что мне достаточно только взглянуть на тебя.
Одрис хихикнула:
— К счастью, я не собиралась поверить тебе. Я не такая гордая, как ты, моя душа, и хочу обладать тобой всем, когда мы сможем быть вместе.
— И это доставляет мне большое удовольствие, — ответил Хью, целуя ее еще раз, потом нежно отстранился от нее и оправил ей юбку.
Одрис вздохнула, — ей нравилось чувствовать близость его тела, даже тогда, когда страсть угасала, но она не задерживала Хью. Она знала, что поступили они безрассудно, и было бы опасно потворствовать себе самой, поэтому, пока Хью приводил в порядок свою одежду, она села, прислонившись к спинке скамейки. Хью кивнул ей, положил доспехи на самый край скамейки, усадил ее на другой конец, а сам сел рядом.
— Я никогда не пойму, почему ты выбрала меня, — продолжал он полусерьезно и полушутя. — Все произошло по воле Божьей и твоей. Знаешь, я так сильно нетерпелив, потому что очень хочу завоевать владения. Ты подумала, как я тебя просил, сможешь ли уехать из этой страны, Одрис?
— Я отвечаю , что об этом не требуется думать, — тихо сказала она, положив свою руку на его. — Я была бы согласна жить везде, где бы мы могли быть вместе, но не думай ехать в Нормандию — об этом не стоит и спрашивать.
Хью сердито свел брови:
— Почему? Если я готов оставить Джернейв, то чем может быть недоволен твой дядя?
Одрис обхватила руками его лицо, поцеловала его в нос и рассмеялась:
— Если бы он видел твой сердитый взгляд, он, возможно, испугался бы, что ты убьешь меня сразу же, как только я ослушаюсь тебя. — Она снова засмеялась, а Хью возмущенно вздохнул, и, не дав ему заговорить, она продолжала: — Нет, дорогой, это не относится к моему дяде. Я думала, что, возможно, ты слышал известия из Нормандии. Там нечего завоевывать.
— Я ничего об этом не слышал, — сказал Хью. — Я послал записку в Йорк, чтобы Тарстена не вызывали ни по какому делу, даже, если сгорит собор, и мой гонец, должно быть, вытряхнул мозги из секретаря Тарстена, который потом не присылал никаких известий. Я отрезан от всего и мне ничего неизвестно. Разве король умер?
— Нет, но его обвиняют в заговоре с целью убить или захватить Роберта Глостера, заманив того в засаду, и это привело в ярость нормандских баронов, хотя у этой истории есть и обратная сторона…
— Подожди, — перебил ее Хью. — расскажи все сначала. От кого ты это узнала?
— От Бруно. Ты помнишь, что он служит у короля.
Хью посмотрел на нее:
— Конечно, помню. Разве я тебе не говорил, что Стефан предлагал мне службу?
— Вероятно, ты не принял предложение, — сказала Одрис, нахмурившись, — потому что король или не так благороден, как должен быть, или — я не знаю, что хуже — не так уж решителен. Бруно, который так предан, что не видит недостатков, оправдывает Стефана во всем, но с какой бы стороны я ни посмотрела на эту историю — везде я могу найти, в чем обвинить короля.
— Если бы ты рассказала мне, что случилось, — настаивал Хью с долей нетерпения в голосе, — возможно, я смог бы и сам сделать вывод.
Услышав громкий мужской смех оба — и Одрис и Хью — удивленно встали и повернулись туда, где тропинка огибая слева клумбу с розами, переходила в травяной газон. Душа Хью ушла в пятки. Сэр Оливер пристально смотрел на них, все еще наполовину скрытый кустами роз. Как долго он там находился?
Глава XVI
В следующий момент Хью понял, что только он виноват в том, что дядя Одрис что-то заподозрил. Казалось, что он остановился, лишь услышав последнее замечание его племянницы и ответ Хью, так как он шел навстречу, улыбаясь и тепло его приветствуя.
— Мой слуга спустился в поле и сказал, что ты прискакал, сэр Хью. И мне захотелось поблагодарить тебя за то, что ты сообщал нам новости о переговорах с шотландцами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Без каких-либо приветствий Хью писал: "Если тебе душа моя, грозит опасность, скажи Морелю, и я немедленно примчусь и буду твоим щитом. Но, если странности на твоем полотне не грозят ничем, я пока помочь не смогу. Мой дорогой крестный отец архиепископ Тарстен скрывал от всех, что очень устал от всех встреч с королем Дэвидом. По незнанию, а он не жаловался, или, возможно, потому что желал быть с тобой как можно быстрее, я, совершенно не щадя его здоровья, довез его аж до Джедборо. Тут, наконец, он сдался и признал свою болезнь. Мои глаза открылись. Боюсь, что нам придется остаться здесь на несколько недель, пока Тарстен не окрепнет. "
Записка заканчивалась так же внезапно, как и начиналась. Одрис вздохнула, догадавшись, что он с трудом укрощал свое сильное нетерпение и поэтому не отважился выразить чувства, которые его переполняли. И все же, говорила она себе, его чувства должны немного остыть: она ведь стала спокойнее — прошло время и стерло переживания от удара при виде гобелена, хотя она до сих пор не получила ответа на вопрос: откуда исходит эта опасность или как отговорить Хью от поездки в Нормандию? Поэтому она написала письмо, в котором успокаивала Хью. Она писала, что ее картина скорее загадочна и не несет угрозы. Она также выразила беспокойство о здоровье Тарстена и согласилась с решением Хью остаться с ним. В конце послания она напомнила ему, что они еще достаточно молоды, но у них нет времени, чтобы уделить друг другу больше внимания.
Они оставались в Джедборо дольше, чем предполагали. К середине августа Тарстен еще недостаточно окреп и не мог самостоятельно переходить из своей комнаты в сад, который рос во дворе замка, где они остановились. В августе также пришло в Джернейв длинное письмо от Бруно из Нормандии. Оно очень обрадовало Одрис и не только потому, что оно принесло уверенность, что ее сводный брат здоров и находится в безопасности, но и потому, что в нем сообщались новости, узнав о которых, Одрис решила, что нелепо было бы Хью собираться в Нормандию. Сэр Оливер был больше, чем Одрис, обрадован этими известиями. Он рад был узнать, что Бруно здоров и что король Стефан благоволит нему, но другие известия озадачили его.
К концу августа Тарстен смог начать путешествие снова, но Хыо разрешал ему проезжать каждый день небольшие расстояния. Поэтому они не достигли аббатства Джерроу и к началу сентября. Там Хью оставил Тарстена на два дня, чтобы тот отдохнул. Сам он расплатился с воинами, которые прибыли из Нортумбрии, оставив часть их в Ньюкасле, а остальных в Прудхоу. Он находился в шести лье от Джернейва и подумал, что это не так уж и далеко и можно было бы нанести визит вежливости, если бы у сэра Оливера не возникли сомнения по поводу его приезда.
Он выехал, так и не придумав предлога для своего визита, через час с лишним после обеда. Не доезжая до крепости, решил остановиться. В страстном нетерпении он долго прождал там, находясь под палящими лучами полуденного солнца. Он надеялся, что не встретится с сэром Оливером, и поэтому едва мог сдержать вздох облегчения, когда услышал то, что ожидал — хозяин замка наблюдал за жнецами в поле.
Последний раз отчаянно пытаясь успокоиться, он спросил, где находится демуазель Одрис, и узнал, что она была в саду. Облизывая пересохшие губы и стараясь успокоить неровное дыхание, Хью пересек двор замка, обогнул небольшую часовню и очутился в самом прекрасном саду, который он когда-либо видел. Сад так благоухал острым ароматом трав, сладким запахом цветов и созревающих Фруктов, так пестрел разнообразными красками, что на какое-то короткое мгновение Хью отвлекся от желания, которое горело в нем. Из тени вышла Одрис.
Они стояли и молча смотрели друг на друга. Они знали, что не должны бросаться друг другу в объятия. Тогда Хью низко поклонился ей, а Одрис повернулась и сказала садовнику, который все еще был в тени:
— Иди и забери остальных с собой. Мы закончим это завтра. Гостю моего дяди нельзя мешать, если он хочет прогуляться по саду.
И пока сервы поспешно удалялись, он медленно направился к той, которая так его притягивала, и взял руку, которую она, как полагалось, протянула для поцелуя. Он прошептал:
— Я спокоен. Я вижу тебя, и я спокоен. — Он посмеивался радостно качая головой. — Если бы ты знала, какие я видел сны эти месяцы, ты бы в ужасе убежала от меня.
Она сжала его руку, которая все еще держала ее.
— Сомневаюсь, — ответила она, смеясь.
Она потянула его по дорожке, которая вскоре раздваивалась, справа и слева огибая клумбу с благоухающими розами. За клумбой была лужайка, скрытая со всех сторон. Высокие кусты роз отделяли ее от всего сада, фруктовые деревья, выращиваемые на шпалерах вдоль стены замка, защищали лужайку слева. Высокие наперстянки росли напротив роз и какие-то растения, которых Хью не знал, «дремали» на клумбах у внешней стены справа. В саду в Хелмсли было такое же место, где в погожие дни леди Аделина со своими девушками располагалась среди подушек, они вышивали, разговаривали и просто дышали свежим воздухом.
Хью знал, что они с Одрис не видны, но, несмотря на ее возбуждающий ответ и желания, которые неделями мучили его, он не овладел ею. Это она обвила его руками вокруг шеи и наклонила его голову, пока их губы не встретились. Тогда он прижал ее к себе и мог бы легко забыться, если бы не кольчуга, которая, когда он крепко обнял Одрис, надавила не ее тело так, что она вскрикнула от боли. Он сразу же отпустил ее, и в следующее мгновение она уже смеясь оттолкнула его, чтобы расстегнуть ремень, на котором крепился меч. Она положила оружие на скамейку, которая стояла у кустов роз, затем усадила туда же и его, чтобы отстегнуть высокий ворот кольчуги, закрывавший шею.
— Я научилась это делать. — сказала она, пылая от радости и гордости за свое умение. — Когда Бруно впервые вернулся Джернейв, я не могла справиться с его шлемом и мне было стыдно. — Но, когда она сняла с него шлем и смогла увидеть, наконец, лицо Хью, — ее глаза, полные заботы и беспокойства, широко раскрылись. Она погладила его огненно-рыжие волосы, которые слиплись от пота, и поцеловала его в лоб. — Ты очень устал, дорогой, — прошептала она.
Он, возражая, слегка фыркнул:
— Не было причин для усталости. Господу известно, что я целыми неделями не делал ничего такого, что могло бы утомить самое хилое создание в мире.
Одрис улыбнулась ему:
— Ты очень горяч и вспыльчив, дорогой. Я думаю, тебе не следует забывать о своей чести.
— Еще один упрек в мой адрес, — вздохнул Хью. — Мне стыдно, что я нетерпелив к человеку, который любит меня и все эти годы окружал меня только добротой. Я недостоин его любви и скорее всего твоей любви тоже…
В этот момент Одрис заставила его замолчать, прильнув губами к его губам. Но, когда он попытался обнять ее, она выскользнула из его объятий.
— Дай я сниму твое снаряжение, — сказала она. Удивление погасило искорку негодования, вспыхнувшую в нем, когда Одрис уклонилась от его объятия.
— Ты! — воскликнул он и засмеялся. — Один только рукав пригнет тебя к земле, но если все же ты устоишь, то кольчуга упадет на тебя и раздавит.
— Я сильнее, чем тебе кажется, — возразила Одрис, но Хью продолжал смеяться, когда, поднявшись, он наклонился и снял шлем. Теперь голова могла свободно пройти в образовавшееся отверстие.
— И все же разреши мне помочь, — умоляла Одрис и потянула за рукава кольчуги. И, когда его голова и руки почти освободились от кольчуги, Хью еще ниже наклонился, почти сложившись вдвое. Одрис сняла доспехи, и кольчуга соскользнула. Он выпрямился, а Одрис, ухватив руками за нижнее одеяние, торжествующе потянула его вверх, но Хью был крупнее других мужчин, и его короткая кольчуга была тяжелее тех, которые Одрис раньше брала в руки. Она поворачивалась к скамейке, чтобы положить на нее кольчугу, но потеряла равновесие и пошатнулась. Хью схватил ее одной рукой, а другой забрал у нее доспехи и швырнул их, не глядя, в сторону скамейки, в то же время целуя ее. Не говоря ни слова, они опустились на землю, и каждый одной рукой пытаясь расстегнуть и снять мешавшую им одежду, и все ближе прижимаясь друг к другу. Их слияние длилось недолго и причиняло неудобство, но в них настолько возросло сексуальное возбуждение, столь яростное и неистовое, ибо они сдерживали его и отказывались от него, когда разговаривали или касались друг друга, и поэтому оба моментально достигали критической точки удовольствия. Они лежали несколько минут вместе, ошеломленные яростью высвобождения страсти, пока Хью, наконец, не поднял голову так, чтобы видеть лицо Одрис.
— Увы, кажется, я презренный лгун, — хрипло прошептал он, одарив ее широкой улыбкой. — Я, помню, писал тебе, что мне достаточно только взглянуть на тебя.
Одрис хихикнула:
— К счастью, я не собиралась поверить тебе. Я не такая гордая, как ты, моя душа, и хочу обладать тобой всем, когда мы сможем быть вместе.
— И это доставляет мне большое удовольствие, — ответил Хью, целуя ее еще раз, потом нежно отстранился от нее и оправил ей юбку.
Одрис вздохнула, — ей нравилось чувствовать близость его тела, даже тогда, когда страсть угасала, но она не задерживала Хью. Она знала, что поступили они безрассудно, и было бы опасно потворствовать себе самой, поэтому, пока Хью приводил в порядок свою одежду, она села, прислонившись к спинке скамейки. Хью кивнул ей, положил доспехи на самый край скамейки, усадил ее на другой конец, а сам сел рядом.
— Я никогда не пойму, почему ты выбрала меня, — продолжал он полусерьезно и полушутя. — Все произошло по воле Божьей и твоей. Знаешь, я так сильно нетерпелив, потому что очень хочу завоевать владения. Ты подумала, как я тебя просил, сможешь ли уехать из этой страны, Одрис?
— Я отвечаю , что об этом не требуется думать, — тихо сказала она, положив свою руку на его. — Я была бы согласна жить везде, где бы мы могли быть вместе, но не думай ехать в Нормандию — об этом не стоит и спрашивать.
Хью сердито свел брови:
— Почему? Если я готов оставить Джернейв, то чем может быть недоволен твой дядя?
Одрис обхватила руками его лицо, поцеловала его в нос и рассмеялась:
— Если бы он видел твой сердитый взгляд, он, возможно, испугался бы, что ты убьешь меня сразу же, как только я ослушаюсь тебя. — Она снова засмеялась, а Хью возмущенно вздохнул, и, не дав ему заговорить, она продолжала: — Нет, дорогой, это не относится к моему дяде. Я думала, что, возможно, ты слышал известия из Нормандии. Там нечего завоевывать.
— Я ничего об этом не слышал, — сказал Хью. — Я послал записку в Йорк, чтобы Тарстена не вызывали ни по какому делу, даже, если сгорит собор, и мой гонец, должно быть, вытряхнул мозги из секретаря Тарстена, который потом не присылал никаких известий. Я отрезан от всего и мне ничего неизвестно. Разве король умер?
— Нет, но его обвиняют в заговоре с целью убить или захватить Роберта Глостера, заманив того в засаду, и это привело в ярость нормандских баронов, хотя у этой истории есть и обратная сторона…
— Подожди, — перебил ее Хью. — расскажи все сначала. От кого ты это узнала?
— От Бруно. Ты помнишь, что он служит у короля.
Хью посмотрел на нее:
— Конечно, помню. Разве я тебе не говорил, что Стефан предлагал мне службу?
— Вероятно, ты не принял предложение, — сказала Одрис, нахмурившись, — потому что король или не так благороден, как должен быть, или — я не знаю, что хуже — не так уж решителен. Бруно, который так предан, что не видит недостатков, оправдывает Стефана во всем, но с какой бы стороны я ни посмотрела на эту историю — везде я могу найти, в чем обвинить короля.
— Если бы ты рассказала мне, что случилось, — настаивал Хью с долей нетерпения в голосе, — возможно, я смог бы и сам сделать вывод.
Услышав громкий мужской смех оба — и Одрис и Хью — удивленно встали и повернулись туда, где тропинка огибая слева клумбу с розами, переходила в травяной газон. Душа Хью ушла в пятки. Сэр Оливер пристально смотрел на них, все еще наполовину скрытый кустами роз. Как долго он там находился?
Глава XVI
В следующий момент Хью понял, что только он виноват в том, что дядя Одрис что-то заподозрил. Казалось, что он остановился, лишь услышав последнее замечание его племянницы и ответ Хью, так как он шел навстречу, улыбаясь и тепло его приветствуя.
— Мой слуга спустился в поле и сказал, что ты прискакал, сэр Хью. И мне захотелось поблагодарить тебя за то, что ты сообщал нам новости о переговорах с шотландцами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83