Во мне зашевелилась жалость, но я подавила ее. Конечно, ремесло его матери нельзя было ставить ему в вину. Но ведь кто-то вытянул его из грязи. Он получил средства для жизни. У него не было необходимости становиться угодником узурпатора.
Если его нож находится вместе с его одеждой и другими вещами, то это обязательно поможет. Но чтобы найти его, украсть и спрятать, надо было вернуться в комнату, в которой мы спали, и освободиться от наблюдавшей за мной женщины. От страха при мысли о том, что я должна сделать и что за этим последует, мне захотелось в туалет. И несмотря на то, что не могла вспомнить, чтобы когда-либо пользовалась общественным туалетом, двинулась по направлению к двери. В тот же миг я услышала голос, обращенный ко мне:
– Куда это ты направляешься?
Я не отвечала до тех пор, пока она не подошла ко мне и не схватила за руку. Тогда я сказала:
– Пописать.
Женщина вздохнула и отпустила меня, но следовала за мной из королевских покоев до самого туалета. Тем не менее после того, как облегчилась, я не вернулась назад в королевские покои, а направилась к комнате для гостей, где провела прошлую ночь. Я остановилась в дверях, сначала просто оглядывая комнату. Так как моя надзирательница стояла сзади, то не могла проследить, куда я смотрю. Возможно, она думала, что мои глаза прикованы к постели, все еще неубранной, – ведь у меня не было собственной служанки, как я поняла из того, что никто не пришел, чтобы помочь мне одеться. Я вдруг вспомнила, как умело Бруно – нет!.. Тот человек, – я не должна звать его по имени даже в мыслях! – зашнуровал мою безрукавку. Однако сплетничавшие женщины сказали, что он не был охотником до баб.
Это все ничего не значит – сказала я себе со злостью, отводя глаза от беспорядка, который раздражал меня: от покрывала, наполовину соскользнувшего на пол, и подушек, криво лежавших на голом матрасе, с которого королева собственноручно сняла простыню. Судя по ее поступку, я была важной персоной, но отсутствие прислуги ясно указывало на то, что со мной совершенно не считались. Да и как можно было иначе расценить то, что королева или дама, ответственная за такие вопросы, как назначение слуг (я не знала, как следят за таким большим домом), обо мне просто позабыла. Ведь о важных людях не забывают… Это на неважных не обращают внимания.
Мои мысли опять пошли по тому же кругу и с трудом сдерживая ярость, заставила себя сосредоточиться на поисках нужного мне ножа. Сундук со своей одеждой я могла видеть и из дверей, но мне нужны были мужские вещи, а для этого пришлось войти в комнату и повернуться. Мой сторожевой пес последовал за мной. Я услышала ее возглас – наверно, она увидела неубранную постель. Затем она вышла. Я сделала два быстрых шага по направлению к сундуку и тут же застыла, услышав, как женщина позвала кого-то и приказала этому человеку наблюдать за дверью и не выпускать меня. Потом дверь закрыли.
Я помню странное ощущение чего-то, что происходило с моим лицом. Потом поняла, что улыбалась. Как давно это было, когда я улыбалась в последний раз!.. Я смогла это сделать только сейчас, когда у меня опять появилась цель. Это еще не была улыбка удовлетворения, а только что-то напоминавшее радость. Я встала на колени у сундука, молясь, чтобы он не был заперт, и, вцепившись в гравировку на крышке, открыла его еще до того, как закончила молитву. Хотелось хватать эти вещи и швырять их на пол, но надо было заставлять себя брать их и аккуратно складывать. Я ожидала здесь обнаружить такой же кавардак, как в сундуках моего отца и братьев, в которых довольно часто наводила порядок, но здесь каждая рубашка, каждый мундир, каждая пара панталон была сложена и лежала на месте, даже то, что было порвано и неуклюже зашито – без сомнения, рукой мужчины, у которого не было женщины, чтобы чинить его одежду, опять испытала жалость к нему. И не знаю почему, но в этом неумелом зашивании и аккуратном складывании почувствовалось его одиночество.
Я прогнала жалость, проклиная его низкое происхождение, которое заставило меня перебирать содержимое сундука так аккуратно, хотя меня могли прервать в любой момент. Без дальнейших церемоний я достала изящное платье, которое он надевал на свадьбу, потом был ряд простых строгих камзолов и чулок, похожих на те, что он надел этим утром, и в конце концов я дошла до испачканной кожаной одежды, которая должна была быть охотничьим костюмом. Под ним лежало то, что я искала.
Нож оказался большим, с широким, кривым лезвием, и мне трудно было засунуть его в рукав. Он был очень острым. Засовывая его в рукав, я в нескольких местах разрезала себе одежду. Чтобы никто не догадался, что у меня в рукаве что-то спрятано, я понадежнее замаскировала нож верхним длинным и широким рукавом. Теперь главное было не забыть о том и не высунуть его случайно. Сложив одежду на место, я закрыла крышку и не могла не увидеть узор, украшавший ее, образовав слово Бруно. Я отвела глаза в сторону и поспешила туда, где стояла до того, как вышел мой сторожевой пес. Вскоре женщина вернулась со служанкой, которая принесла чистую простыню. Я не осталась для того, чтобы посмотреть, как комнату приведут в порядок, а вернулась в королевские покои.
Остаток дня тянулся долго. Мне с трудом удавалось притворяться, что я не слышу или не понимаю, что мне говорят. Я больше ни о чем не могла думать, кроме того, что должна сделать именно этой ночью. Тяжесть ножа в рукаве делала мою цель реальной и не позволяла ни на секунду забывать о ней. Были моменты, когда ликование поднималось у меня в груди: о, как я отомщу за осквернение Улля и моего тела, как я напрочь отрежу этого любимчика от короля, который был папиным врагом, – отрежу навсегда, как отрезаны были от меня мой отец и мой брат.
Но пока радость от предстоящей мести не должна быть такой явной и сильной.
Я не очень боялась, потому что все кроме жизни, было уже у меня отнято – у меня не было ни семьи, ни земель, и даже мое тело было отдано врагу, – а короткий миг страданий дал бы мне покой и навсегда соединил бы меня с моим отцом. Но почему-то содержимое сундука Бруно – не безымянного врага, а человека по имени Бруно – продолжало представать перед моими глазами. Вновь и вновь я видела эту починенную и аккуратно сложенную одежду, и слезы начинали щипать мои глаза при мысли о том, что руки, с такой терпеливой заботой ухаживавшие за этими вещами, больше никогда не дотронутся до них.
Тем не менее день прошел, и в конце концов я была избавлена от того, чтобы сидеть рядом с мужчиной по имени Бруно как во время обеда, так и во время ужина. Обычно королева обедала в большом зале, но на этот раз, поскольку король в трапезе не участвовал, ужин для королевы и придворных дам был накрыт отдельно в зале королевы. С трудом проглотив еду, я поднялась и пошла по направлению к двери. Как и раньше, меня сопровождала дама. Она спросила, куда бы я хотела пойти, и я, сделав нужную паузу, очень медленно ответила:
– В мою спальню, в постель.
Этот ответ вызвал немало веселья и несколько грубых шуток по поводу того, что даже у слабоумной хватило ума, чтобы так быстро познать плотские наслаждения, и что я, без сомнения, буду спать менее беспокойно теперь, когда у меня есть муж. Полагаю, я должна была ожидать этого; я знала о замужестве и о сексе, и о сопутствующих им тайных поддразниваниях, но мой случай был настолько особенным, что такое не приходило мне на ум. Я подняла голову, чтобы огрызнуться, но, к счастью, мой взгляд поймал лицо королевы, и я увидела, что улыбка * блиставшая на ее губах, не отражалась в ее глазах. Она кивнула, как бы соглашаясь с шутками, но тут же приказала той же самой женщине, которая сопровождала меня ранее, пойти со мной и найти служанку, чтобы та помогла мне раздеться и посидела возле меня, пока я не засну.
Возможно, тот факт, что раньше я спокойно доходила до спальни и тихо там сидела, придал этой женщине уверенности. По раздраженно опущенным уголкам ее губ можно было видеть, что она считала высказанные королевой предосторожности излишними.
Мы вышли за пределы покоев королевы, и женщина сделала служанке знак рукой следовать за нами. Остановившись у входа в спальню, она стала инструктировать служанку, а я в это время была предоставлена самой себе, и у меня было достаточно времени, чтобы перепрятать нож из рукава под подушку. Наконец, очутившись в постели, некоторое время я лежала тихо, оглядываясь по сторонам, а затем закрыла глаза. Позже я повернулась на бок и засунула руку под подушку, чтобы взяться за рукоятку ножа.
Думаю, я немного поспала, потому что не знаю, когда ушла служанка, а проснулась, когда матрас прогнулся под тяжестью еще одного тела. Видимо, это был неглубокий сон, так как в первую же секунду я точно знала, кто это был и что теперь должна делать. Воспоминание о боли, о скользкой крови на моих бедрах, о глубоком презрении на лице человека, который насиловал меня без радости или удовольствия, наполняли меня ненавистью. Моя рука сжалась на рукоятке ножа, готовая нанести смертельный удар в тот момент, когда от начнет подбираться ко мне. Но он даже не дотронулся до меня! Вероятно, это должно было бы принести мне облегчение, однако, этого не произошло. Я только возненавидела его еще больше – и за то, что он заставлял меня ждать его смерти, и за его презрение ко мне как к нежеланной.
Я не двигалась, так же как и он, но знала, что он тоже еще не спал. И пока мое сердце отстукивало долгие, медленные минуты, моя ненависть к нему все возрастала. Я вспоминала рассказы о тех днях, когда самым обычным способом завладеть землями было убийство их владельца и его сыновей с последующей женитьбой на его родной дочери. Возможно, этот негодяй настоял на том, чтобы король отдал ему Улль, потому что он уже убил моего отца и брата. Чем дольше я лежала в напряжении и в тишине рядом с ним, тем более правдоподобным мне это казалось, и тем сильнее хотелось вытащить нож и вырезать сердце этого мерзавца.
Я боролась с этим желанием, зная, что мои шансы на успех стали бы гораздо большими, если бы он заснул. Наконец он перевернулся на спину, и звук его дыхания стал другим. Я осмелилась вытащить нож из-под подушки, мало-помалу, дюйм за дюймом, освободила руку с ножом от покрывала, сама перевернулась на спину и расположила свою левую руку так, чтобы подняться с помощью одного быстрого движения и нанести удар сверху вниз.
Не знаю, что я сделала неправильно. Возможно, слишком глубоко и шумно вздохнула, прежде чем подняться; может быть, я какое-то мгновение колебалась перед тем, как нанести удар, – меня охватывал ужас при мысли об убийстве. Я была уверена, что он спал, а моя левая рука держала покрывало, сковывая движения его правой руки. И тем не менее, при всей моей осторожности, я даже не уколола его. Как только нож скользнул вниз, оказавшись не далее чем на волосок от его горла, он вытянул свою левую руку и поймал мое запястье. Он сделал это без особых усилий, без удивления, с легкостью матери, предотвращающей проступок младенца, и… засмеялся. Засмеялся!
Он даже не ударил меня! Даже не стал выворачивать мне запястие или скручивать руку. Он был так силен, что, хотя я была сверху, придавливая его, он просто отвел от себя мою руку, сел – и засмеялся. А потом сказал самое странное:
– Добрый вечер, леди Мелюзина. Рад наконец с тобой встретиться.
Я замерла, совершенно ошеломленная, чтобы издать хотя бы звук, а он покачал головой и ухмыльнулся. Выражение его лица было достаточно хорошо видно. Мои глаза уже привыкли к полумраку, а ночник был позади меня, освещая его лицо. Клянусь, он смотрел на меня восхищенными глазами. Холодок ужаса пробежал по моей спине. Пришло в голову то, что он искал причину избить меня до смерти и теперь получил ее.
– Слишком поздно так на меня смотреть, моя леди, – сказал он с удовлетворенным смешком.
– Тебе никогда не удавалось убедить королеву, что ты идиотка, а твоя находчивость в добыче и скрывании ножа выдали тебя окончательно. Не знаю цели твоей игры, но сама игра теперь уже бесполезна. Ну-ка, отдай мне нож. Я не могу позволить оставить тебе его сейчас, и не хочу причинять тебе боль.
При последних словах я моргнула и взглянула на нож, осознавая, что, хотя он сжал мое запястье слишком крепко, чтобы им можно было бы двигать, но все же держал его мягко. Если он собирался избить меня, то зачем беспокоиться о запястье? Могла ли я снова воспользоваться ножом, чтобы защитить себя? Как только возник этот вопрос, я поняла, что инстинктивно сопротивлялась его хватке все это время, а его рука даже не задрожала.
Мне показалось, что он был самым сильным мужчиной, который встречался в моей жизни. Насколько я помнила, братья не могли сдерживать меня с такой легкостью. Правда. с тех пор как мы перестали быть детьми я никогда не применяла против них силу. Но теперь было очевидно – любая мысль о самозащите безнадежна. Я расслабила руку, наблюдая, как он забрал нож, а затем подняла глаза на него, чтобы не казаться испуганной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Если его нож находится вместе с его одеждой и другими вещами, то это обязательно поможет. Но чтобы найти его, украсть и спрятать, надо было вернуться в комнату, в которой мы спали, и освободиться от наблюдавшей за мной женщины. От страха при мысли о том, что я должна сделать и что за этим последует, мне захотелось в туалет. И несмотря на то, что не могла вспомнить, чтобы когда-либо пользовалась общественным туалетом, двинулась по направлению к двери. В тот же миг я услышала голос, обращенный ко мне:
– Куда это ты направляешься?
Я не отвечала до тех пор, пока она не подошла ко мне и не схватила за руку. Тогда я сказала:
– Пописать.
Женщина вздохнула и отпустила меня, но следовала за мной из королевских покоев до самого туалета. Тем не менее после того, как облегчилась, я не вернулась назад в королевские покои, а направилась к комнате для гостей, где провела прошлую ночь. Я остановилась в дверях, сначала просто оглядывая комнату. Так как моя надзирательница стояла сзади, то не могла проследить, куда я смотрю. Возможно, она думала, что мои глаза прикованы к постели, все еще неубранной, – ведь у меня не было собственной служанки, как я поняла из того, что никто не пришел, чтобы помочь мне одеться. Я вдруг вспомнила, как умело Бруно – нет!.. Тот человек, – я не должна звать его по имени даже в мыслях! – зашнуровал мою безрукавку. Однако сплетничавшие женщины сказали, что он не был охотником до баб.
Это все ничего не значит – сказала я себе со злостью, отводя глаза от беспорядка, который раздражал меня: от покрывала, наполовину соскользнувшего на пол, и подушек, криво лежавших на голом матрасе, с которого королева собственноручно сняла простыню. Судя по ее поступку, я была важной персоной, но отсутствие прислуги ясно указывало на то, что со мной совершенно не считались. Да и как можно было иначе расценить то, что королева или дама, ответственная за такие вопросы, как назначение слуг (я не знала, как следят за таким большим домом), обо мне просто позабыла. Ведь о важных людях не забывают… Это на неважных не обращают внимания.
Мои мысли опять пошли по тому же кругу и с трудом сдерживая ярость, заставила себя сосредоточиться на поисках нужного мне ножа. Сундук со своей одеждой я могла видеть и из дверей, но мне нужны были мужские вещи, а для этого пришлось войти в комнату и повернуться. Мой сторожевой пес последовал за мной. Я услышала ее возглас – наверно, она увидела неубранную постель. Затем она вышла. Я сделала два быстрых шага по направлению к сундуку и тут же застыла, услышав, как женщина позвала кого-то и приказала этому человеку наблюдать за дверью и не выпускать меня. Потом дверь закрыли.
Я помню странное ощущение чего-то, что происходило с моим лицом. Потом поняла, что улыбалась. Как давно это было, когда я улыбалась в последний раз!.. Я смогла это сделать только сейчас, когда у меня опять появилась цель. Это еще не была улыбка удовлетворения, а только что-то напоминавшее радость. Я встала на колени у сундука, молясь, чтобы он не был заперт, и, вцепившись в гравировку на крышке, открыла его еще до того, как закончила молитву. Хотелось хватать эти вещи и швырять их на пол, но надо было заставлять себя брать их и аккуратно складывать. Я ожидала здесь обнаружить такой же кавардак, как в сундуках моего отца и братьев, в которых довольно часто наводила порядок, но здесь каждая рубашка, каждый мундир, каждая пара панталон была сложена и лежала на месте, даже то, что было порвано и неуклюже зашито – без сомнения, рукой мужчины, у которого не было женщины, чтобы чинить его одежду, опять испытала жалость к нему. И не знаю почему, но в этом неумелом зашивании и аккуратном складывании почувствовалось его одиночество.
Я прогнала жалость, проклиная его низкое происхождение, которое заставило меня перебирать содержимое сундука так аккуратно, хотя меня могли прервать в любой момент. Без дальнейших церемоний я достала изящное платье, которое он надевал на свадьбу, потом был ряд простых строгих камзолов и чулок, похожих на те, что он надел этим утром, и в конце концов я дошла до испачканной кожаной одежды, которая должна была быть охотничьим костюмом. Под ним лежало то, что я искала.
Нож оказался большим, с широким, кривым лезвием, и мне трудно было засунуть его в рукав. Он был очень острым. Засовывая его в рукав, я в нескольких местах разрезала себе одежду. Чтобы никто не догадался, что у меня в рукаве что-то спрятано, я понадежнее замаскировала нож верхним длинным и широким рукавом. Теперь главное было не забыть о том и не высунуть его случайно. Сложив одежду на место, я закрыла крышку и не могла не увидеть узор, украшавший ее, образовав слово Бруно. Я отвела глаза в сторону и поспешила туда, где стояла до того, как вышел мой сторожевой пес. Вскоре женщина вернулась со служанкой, которая принесла чистую простыню. Я не осталась для того, чтобы посмотреть, как комнату приведут в порядок, а вернулась в королевские покои.
Остаток дня тянулся долго. Мне с трудом удавалось притворяться, что я не слышу или не понимаю, что мне говорят. Я больше ни о чем не могла думать, кроме того, что должна сделать именно этой ночью. Тяжесть ножа в рукаве делала мою цель реальной и не позволяла ни на секунду забывать о ней. Были моменты, когда ликование поднималось у меня в груди: о, как я отомщу за осквернение Улля и моего тела, как я напрочь отрежу этого любимчика от короля, который был папиным врагом, – отрежу навсегда, как отрезаны были от меня мой отец и мой брат.
Но пока радость от предстоящей мести не должна быть такой явной и сильной.
Я не очень боялась, потому что все кроме жизни, было уже у меня отнято – у меня не было ни семьи, ни земель, и даже мое тело было отдано врагу, – а короткий миг страданий дал бы мне покой и навсегда соединил бы меня с моим отцом. Но почему-то содержимое сундука Бруно – не безымянного врага, а человека по имени Бруно – продолжало представать перед моими глазами. Вновь и вновь я видела эту починенную и аккуратно сложенную одежду, и слезы начинали щипать мои глаза при мысли о том, что руки, с такой терпеливой заботой ухаживавшие за этими вещами, больше никогда не дотронутся до них.
Тем не менее день прошел, и в конце концов я была избавлена от того, чтобы сидеть рядом с мужчиной по имени Бруно как во время обеда, так и во время ужина. Обычно королева обедала в большом зале, но на этот раз, поскольку король в трапезе не участвовал, ужин для королевы и придворных дам был накрыт отдельно в зале королевы. С трудом проглотив еду, я поднялась и пошла по направлению к двери. Как и раньше, меня сопровождала дама. Она спросила, куда бы я хотела пойти, и я, сделав нужную паузу, очень медленно ответила:
– В мою спальню, в постель.
Этот ответ вызвал немало веселья и несколько грубых шуток по поводу того, что даже у слабоумной хватило ума, чтобы так быстро познать плотские наслаждения, и что я, без сомнения, буду спать менее беспокойно теперь, когда у меня есть муж. Полагаю, я должна была ожидать этого; я знала о замужестве и о сексе, и о сопутствующих им тайных поддразниваниях, но мой случай был настолько особенным, что такое не приходило мне на ум. Я подняла голову, чтобы огрызнуться, но, к счастью, мой взгляд поймал лицо королевы, и я увидела, что улыбка * блиставшая на ее губах, не отражалась в ее глазах. Она кивнула, как бы соглашаясь с шутками, но тут же приказала той же самой женщине, которая сопровождала меня ранее, пойти со мной и найти служанку, чтобы та помогла мне раздеться и посидела возле меня, пока я не засну.
Возможно, тот факт, что раньше я спокойно доходила до спальни и тихо там сидела, придал этой женщине уверенности. По раздраженно опущенным уголкам ее губ можно было видеть, что она считала высказанные королевой предосторожности излишними.
Мы вышли за пределы покоев королевы, и женщина сделала служанке знак рукой следовать за нами. Остановившись у входа в спальню, она стала инструктировать служанку, а я в это время была предоставлена самой себе, и у меня было достаточно времени, чтобы перепрятать нож из рукава под подушку. Наконец, очутившись в постели, некоторое время я лежала тихо, оглядываясь по сторонам, а затем закрыла глаза. Позже я повернулась на бок и засунула руку под подушку, чтобы взяться за рукоятку ножа.
Думаю, я немного поспала, потому что не знаю, когда ушла служанка, а проснулась, когда матрас прогнулся под тяжестью еще одного тела. Видимо, это был неглубокий сон, так как в первую же секунду я точно знала, кто это был и что теперь должна делать. Воспоминание о боли, о скользкой крови на моих бедрах, о глубоком презрении на лице человека, который насиловал меня без радости или удовольствия, наполняли меня ненавистью. Моя рука сжалась на рукоятке ножа, готовая нанести смертельный удар в тот момент, когда от начнет подбираться ко мне. Но он даже не дотронулся до меня! Вероятно, это должно было бы принести мне облегчение, однако, этого не произошло. Я только возненавидела его еще больше – и за то, что он заставлял меня ждать его смерти, и за его презрение ко мне как к нежеланной.
Я не двигалась, так же как и он, но знала, что он тоже еще не спал. И пока мое сердце отстукивало долгие, медленные минуты, моя ненависть к нему все возрастала. Я вспоминала рассказы о тех днях, когда самым обычным способом завладеть землями было убийство их владельца и его сыновей с последующей женитьбой на его родной дочери. Возможно, этот негодяй настоял на том, чтобы король отдал ему Улль, потому что он уже убил моего отца и брата. Чем дольше я лежала в напряжении и в тишине рядом с ним, тем более правдоподобным мне это казалось, и тем сильнее хотелось вытащить нож и вырезать сердце этого мерзавца.
Я боролась с этим желанием, зная, что мои шансы на успех стали бы гораздо большими, если бы он заснул. Наконец он перевернулся на спину, и звук его дыхания стал другим. Я осмелилась вытащить нож из-под подушки, мало-помалу, дюйм за дюймом, освободила руку с ножом от покрывала, сама перевернулась на спину и расположила свою левую руку так, чтобы подняться с помощью одного быстрого движения и нанести удар сверху вниз.
Не знаю, что я сделала неправильно. Возможно, слишком глубоко и шумно вздохнула, прежде чем подняться; может быть, я какое-то мгновение колебалась перед тем, как нанести удар, – меня охватывал ужас при мысли об убийстве. Я была уверена, что он спал, а моя левая рука держала покрывало, сковывая движения его правой руки. И тем не менее, при всей моей осторожности, я даже не уколола его. Как только нож скользнул вниз, оказавшись не далее чем на волосок от его горла, он вытянул свою левую руку и поймал мое запястье. Он сделал это без особых усилий, без удивления, с легкостью матери, предотвращающей проступок младенца, и… засмеялся. Засмеялся!
Он даже не ударил меня! Даже не стал выворачивать мне запястие или скручивать руку. Он был так силен, что, хотя я была сверху, придавливая его, он просто отвел от себя мою руку, сел – и засмеялся. А потом сказал самое странное:
– Добрый вечер, леди Мелюзина. Рад наконец с тобой встретиться.
Я замерла, совершенно ошеломленная, чтобы издать хотя бы звук, а он покачал головой и ухмыльнулся. Выражение его лица было достаточно хорошо видно. Мои глаза уже привыкли к полумраку, а ночник был позади меня, освещая его лицо. Клянусь, он смотрел на меня восхищенными глазами. Холодок ужаса пробежал по моей спине. Пришло в голову то, что он искал причину избить меня до смерти и теперь получил ее.
– Слишком поздно так на меня смотреть, моя леди, – сказал он с удовлетворенным смешком.
– Тебе никогда не удавалось убедить королеву, что ты идиотка, а твоя находчивость в добыче и скрывании ножа выдали тебя окончательно. Не знаю цели твоей игры, но сама игра теперь уже бесполезна. Ну-ка, отдай мне нож. Я не могу позволить оставить тебе его сейчас, и не хочу причинять тебе боль.
При последних словах я моргнула и взглянула на нож, осознавая, что, хотя он сжал мое запястье слишком крепко, чтобы им можно было бы двигать, но все же держал его мягко. Если он собирался избить меня, то зачем беспокоиться о запястье? Могла ли я снова воспользоваться ножом, чтобы защитить себя? Как только возник этот вопрос, я поняла, что инстинктивно сопротивлялась его хватке все это время, а его рука даже не задрожала.
Мне показалось, что он был самым сильным мужчиной, который встречался в моей жизни. Насколько я помнила, братья не могли сдерживать меня с такой легкостью. Правда. с тех пор как мы перестали быть детьми я никогда не применяла против них силу. Но теперь было очевидно – любая мысль о самозащите безнадежна. Я расслабила руку, наблюдая, как он забрал нож, а затем подняла глаза на него, чтобы не казаться испуганной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81