Я любил его за огромную отвагу, и это правда, что он не боялся смерти, но не боялся ее только потому, что он, как ребенок, не верил, что на самом деле может умереть.
– Да, – сказал я сдержанно, – я боюсь смерти, но не очень беспокоюсь, что умру. Вспомните, что Глостер никогда не угрожал смертью. Вы сами сказали, милорд, что вы полезнее им живой. Он говорил о цепях. Если вас поймают, они заставят вас страдать, а не убьют.
– Что ж, это принесет пользу тоже. – Он усмехнулся. – Если Мод услышит, что со мной плохо обращаются, она сдвинет небеса и землю, чтобы тут же освободить меня. Она по природе осторожна и может долго медлить, ожидая лучших времен, если уверена, что я в безопасности и комфорте.
Позднее это замечание еще больше добавило мне тревоги, так как я знал, что король сказал правду, и, если королева придет в отчаяние, она может напасть и потерпеть поражение. Но в тот момент, когда Стефан упомянул свою жену, все, о чем я мог думать, это о своей собственной. В течение долгого времени я не думал о Мелюзине днем, но я не достиг таких же успехов в обуздании своих страхов и желаний ночью. Довольно часто я просыпался от рыданий; мой тюфяк весь был мокрым от слез. Сначала я большую часть своих свободных часов проводил, вспоминая времена, когда мы были вместе. Однако, так как мой плен затянулся, я счел необходимым перестать думать о Мелюзине. То, что мучило меня, было не только желанием ее – я бы с радостью приветствовал такое мучение. Я боялся за Мелину.
Я знал, что только опасение Мод доставить неудовольствие Стефану защищало Мелюзину и заставляло королеву сохранять ее среди своих дам перед тем, как мы поженились. Возможно, Мод стала меньше подозревать Мелюзину, но рада ли она ей как компаньонке в такое ужасное время? Не вероятнее ли, что королева использовала бы ее в качестве козла отпущения за настоящих врагов, которых она не могла настигнуть?
Я говорил себе снова и снова, что Мод была доброй и разумной женщиной и, что она должна была полюбить и оценить Мелюзину, но с каждой порцией плохих известий я все больше терял надежду. Я воображал Мелюзину покинутой, без денег, без единого человека, который мог защитить ее, так как я думал тогда, что и Фечин, и Корми, и Мервин погибли во время битвы или взяты в плен. Что делала бы Мелюзина? Как могла она совершить свой путь через охваченную войной страну к безопасности в Джер-нейве? Когда я представлял, что могло случиться с женщиной, путешествующей в одиночку через страну, кишащую разбойниками и мародерствующими бандами, я в кровь разбивал свои кулаки о стену.
Я знал, что необходима хоть какая-нибудь причина для радости при мыслях о Мелюзине, – иначе я сойду с ума. Но когда Стефан сказал о Мод, я был застигнут врасплох. Имя Мод мгновенно принесло в мою память то, что я видел так часто в прошлом: королева на своем кресле у огня и Мелюзина рядом, сидя на табурете со своим вышиванием на коленях, смотрит вверх и подает мне руку. Я был внезапно охвачен такой резкой болью от тоски, что мои глаза наполнились слезами и я отвернулся. Стефан схватил мою руку.
– Ты переменил свои намерения при мысли о цепях? Ты боишься их больше, чем смерти? – спросил он с презрительной усмешкой.
Поднявшийся гнев вытеснил из моей головы Мелюзину. Как Стефан смеет насмехаться надо мной? Разве это я плакал от безнадежности как дитя, проклинал и винил в своих бедах всех, кроме себя?
– Да, я боюсь их больше, – холодно вымолвил я, – так как они суждены мне скорее, чем смерть, но ничего я не боюсь так сильно, как не выполнить свой долг и не повиноваться вам.
Как только Стефан увидел, что получит свое, он снова заулыбался. Он даже не заметил, что ранил меня и что я был зол. Он подумал, что его насмешка сняла мои сомнения.
– Ты слишком беспокоишься, – сказал он. – Мы не попадемся. Когда мы пойдем?
Не ожидал ли он, что я скажу «нынче» и проведу его из крепости и через центр Бристоля? Если так, то он был ужасно разочарован. Я указал ему на трудности и на необходимость составить план.
– Возможно, стражники стали менее бдительными, чем были вначале, но даже слепые стражники заметят, если мы просто выйдем.
Он рассмеялся и легонько ударил меня кулаком.
– Тогда давай составим план, если нужно, но он не должен задержать наше освобождение слишком надолго, пока не разрушилась наша растущая надежда, о которой говорил Грольер.
По мысли Стефана, мы должны были выйти в запретную оружейную мастерскую, захватить оружие и доспехи, если сможем найти их, и с боем проложим себе дорогу. Когда я вспомнил мертвые тела вокруг него возле Линкольна, то эта идея не показалась мне настолько смешной, какой была бы, если бы речь шла о другом человеке, однако, я напомнил ему, что численностью можно в конце концов изнурить любого человека, каким бы он ни был сильным.
– Они не изнурят меня, – сказал он капризно. – Ни один человек не смог бы подойти ко мне так близко.
Мой шлем пропал, а я был оглушен камнем. Здесь нет камней.
– Да, камней нет, – резко сказал я, – но есть дубинки, ножи и копья. И даже если мы сможем с боем выйти из крепости, пересечь придется весь город. Как же мы сможем это сделать, если поднимут крики и тревогу?
– Как же можно убежать, не поднимая тревоги и криков? Я не имел в виду, что мы начнем сражаться прямо здесь, в крепости. Я думаю, что мы смогли бы уйти тихо, убить стражников у ворот и бежать. Ты сам сказал, что мы не сможем просто выйти.
– Мы не сможем выйти в качестве самих себя. Но если мы переоденемся как крепостные, которые приходят выполнить дневную работу, то мы сможем выйти. Возможно, никто не заметит нашего отсутствия несколько часов, а к тому времени мы могли бы оказаться в сельской местности. Кто обратит внимание на двух бедных крестьян, устало плетущихся с одной работы на другую?
Вначале Стефан посмотрел на меня, как если бы у меня росли две головы, но после некоторого обсуждения он начал видеть достоинства идеи, а возможно, думать, что это могло бы быть забавным приключением. Как бы то ни было, он с энтузиазмом участвовал в моих попытках достать для нас костюмы, и его энтузиазм возрастал все больше с каждым новым кусочком обнадеживающей информации.
Первым шагом было добыть моими руками деньги. Не было необходимости делать это тайно: я мог прикинуться, что хочу иметь их для азартных игр, к которым меня часто приглашали присоединиться. Достать деньги оказалось легче, чем я ожидал. Я смог продать, как сувенир, одну из рубашек Стефана, вышитую Мод, с гербом Англии. Я думаю, что человек, купивший ее, поверил в то, что я стянул ее у своего хозяина, но это предложил именно Стефан, чтобы я продал все, что смогу. Он подчеркнул, что мы ничего не сможем взять с собой, поэтому должны получить все, что сможем, за костюмы, которые нам придется оставить. К сожалению, я не смог продать много, так как побоялся, что это возбудит лишние подозрения.
Следующим шагом было обокрасть крепостных. Я надеялся, что мое ограбление не вызовет громких воплей, так как оставлял серебряную монету за каждый потрепанный костюм, который взял, и эта надежда оказалась правильной. Менее чем за неделю я приобрел два потрепанных костюма и две грязные блузы. Такие костюмы часто валялись в стороне, потому что утром в мае было холодно, а днем тяжелая работа согревала человека и к тому же припекало солнце. Больше всего волнений доставили мне блузы, так как было лишь несколько крепостных таких же крупных, как я и Стефан. Я не смог достать ни штанов, ни башмаков, ни чулок: люди не снимали их, а попасть на внешний двор, где были хижины, принадлежащие крепостным, оказалось невозможным. В конце концов я понял, что смогу сделать их из наших собственных костюмов, порвав и испачкав их грязью.
Я вынужден был быть внимательным, собирая и принося грязь, но сохранялся еще некоторый благоговейный страх перед королем, и, я думаю, Глостер приказал относиться к нему с уважением. Никто не входил в его комнату без приглашения, поэтому я мог безопасно скрывать и все, что я делал, в том числе и запачканные костюмы. Это было хорошо также и по другим причинам. После того как Стефан пережил шок от одной мысли носить порванные и испачканные костюмы, он, казалось, вдруг воспринял это как диковинку. Заходя к нему, я дважды заставал его примеряющим их, как будто он хотел посмотреть, какая грязная блуза и поношенный костюм больше подходят ему. Я предупредил его об опасности для нас, если кто-нибудь увидит его, и, по-моему, он выглядел виноватым: в его смехе была нотка неловкости, когда он уверял меня, что никто не знает о маскировке. Я подавил свои сомнения и не мог думать, что он стал бы лгать по такому важному поводу.
Мы были готовы в середине мая. Это было не слишком хорошее время для такого побега, потому что сумерки длились долго, в отличие от зимы, когда после захода солнца быстро опускалась тьма. Однако, задержка только ухудшила бы положение, и мы, не сопротивляясь искушению, отправились уже через день после того, как я собрал все необходимое для нашего побега. Благодаря тому, что в Бристольской крепости был заключен король, здесь было расквартировано больше людей, чем обычно. Это означало, что поступало больше припасов, возникало больше отбросов и их надо было удалять. Входящие и выходящие крепостные крестьяне и в планы, были не слишком знакомы страже, на что я и рассчитывал, позволили бы нам выйти без вопросов.
Я попытался заставить короля понаблюдать за поведением этих людей и подражать им в течение нескольких дней. Сначала он смеялся надо мной, но когда я настоял, чтобы он сошел со мной во двор и указал на отличия, он с неохотой признал, что манера поведения рыцарей, которые ходят, гордо выпрямившись, с поднятой головой и глазами устремленными вперед, либо надменно уставленными на какого-либо человека или предмет, была непохожа на манеру крепостных. Крепостные, даже молодежь, чьи спины еще были прямыми, всегда ходили со склоненной головой и шныряющими туда и сюда глазами, ожидая оклика, приказа или удара.
Когда мы снова были наедине, Стефан похвалил меня за мою способность подмечать такие вещи и спросил, как я додумался так внимательно разглядеть крепостных. Я вяло напомнил ему, что так ходила и смотрела моя мать и так ходил бы и я, если бы меня не полюбили Одрис и сэр Оливер, бывший хорошим и честным человеком. Тогда король посмотрел несколько смущенно и согласился практиковаться тем же вечером, как только как мы соберемся спать, но он, казалось, с презрением относился к этой своей роли. К моей досаде, он смеялся и, кажется, почти гордился отсутствием у него успехов. И лишь после того, как я указал ему, что результатом его гордости могут быть неудача и жизнь в цепях, он поработал немного более целеустремленно, чтобы быть смиренным и испуганным. Я думаю, что отказался бы тогда, если бы не знал, что ничто не может отвратить Стефана от его попытки.
А потом, прежде чем утихло мое негодование, представилась возможность, которая казалась таким добрым предзнаменованием фортуны, что мы заслужили бы неудачу, если бы упустили ее. Не только больше запасов понадобилось такому большому гарнизону крепости, но и уборные наполнялись быстрее, поэтому требовалось часто удалять отходы. Обычно это делали только тогда, когда лорды уходили и крепость была почти пустой, но у Глостера не было возможности возить короля вокруг Англии. Во-первых, не было другого такого же безопасного и хорошо укрепленного места, чтобы содержать Стефана, а во-вторых, взятие его в открытую располагало также к попытке освободить его сильным натиском. Поэтому в тот же самый день, когда Стефан так легко отнесся к необходимости копировать крепостного, в дополнение к группе, которая должна была доставлять припасы и вывозить на телегах отбросы, чтобы сгноить их и использовать на полях, а также очищать туалеты, была допущена большая группа крепостных.
Стефан увидел их из окна своей прихожей и бросился искать меня у стен. Я тоже увидел их и проклинал за то, что они пришли на несколько дней раньше, чем надо, но когда король пожал мою руку и сказал «Сегодня я уйду», я не протестовал. Я знал: протестовать было бесполезно; он был так настроен сейчас на этот побег, что ушел бы и без меня, даже если бы я отказался, а мой долг не позволил бы мне бросить его. Кроме того, в такой толпе мы действительно могли пройти незамеченными, а необходимость почистить туалеты снова не появится несколько месяцев.
– Прекрасно, милорд, сегодня, – согласился я. – Не ешьте ваш обед, я отдам вам свой, если вы очень голодны, и несколько раз сходите в уборную, надев свой плащ. Если кто-нибудь спросит, скажите, что вас знобит. Позднее, днем я позову лекаря и скажу, что вас слабит. Не разрешайте ему пускать вам кровь. Я заменю лекарства, которые он смешает с вином или водой. Во время одного из таких походов в уборную, приду я, и мы выберем место, где вам спрятаться. А перед сумерками, вы снова пойдете в уборную, спрятав костюм крепостного под своим плащом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
– Да, – сказал я сдержанно, – я боюсь смерти, но не очень беспокоюсь, что умру. Вспомните, что Глостер никогда не угрожал смертью. Вы сами сказали, милорд, что вы полезнее им живой. Он говорил о цепях. Если вас поймают, они заставят вас страдать, а не убьют.
– Что ж, это принесет пользу тоже. – Он усмехнулся. – Если Мод услышит, что со мной плохо обращаются, она сдвинет небеса и землю, чтобы тут же освободить меня. Она по природе осторожна и может долго медлить, ожидая лучших времен, если уверена, что я в безопасности и комфорте.
Позднее это замечание еще больше добавило мне тревоги, так как я знал, что король сказал правду, и, если королева придет в отчаяние, она может напасть и потерпеть поражение. Но в тот момент, когда Стефан упомянул свою жену, все, о чем я мог думать, это о своей собственной. В течение долгого времени я не думал о Мелюзине днем, но я не достиг таких же успехов в обуздании своих страхов и желаний ночью. Довольно часто я просыпался от рыданий; мой тюфяк весь был мокрым от слез. Сначала я большую часть своих свободных часов проводил, вспоминая времена, когда мы были вместе. Однако, так как мой плен затянулся, я счел необходимым перестать думать о Мелюзине. То, что мучило меня, было не только желанием ее – я бы с радостью приветствовал такое мучение. Я боялся за Мелину.
Я знал, что только опасение Мод доставить неудовольствие Стефану защищало Мелюзину и заставляло королеву сохранять ее среди своих дам перед тем, как мы поженились. Возможно, Мод стала меньше подозревать Мелюзину, но рада ли она ей как компаньонке в такое ужасное время? Не вероятнее ли, что королева использовала бы ее в качестве козла отпущения за настоящих врагов, которых она не могла настигнуть?
Я говорил себе снова и снова, что Мод была доброй и разумной женщиной и, что она должна была полюбить и оценить Мелюзину, но с каждой порцией плохих известий я все больше терял надежду. Я воображал Мелюзину покинутой, без денег, без единого человека, который мог защитить ее, так как я думал тогда, что и Фечин, и Корми, и Мервин погибли во время битвы или взяты в плен. Что делала бы Мелюзина? Как могла она совершить свой путь через охваченную войной страну к безопасности в Джер-нейве? Когда я представлял, что могло случиться с женщиной, путешествующей в одиночку через страну, кишащую разбойниками и мародерствующими бандами, я в кровь разбивал свои кулаки о стену.
Я знал, что необходима хоть какая-нибудь причина для радости при мыслях о Мелюзине, – иначе я сойду с ума. Но когда Стефан сказал о Мод, я был застигнут врасплох. Имя Мод мгновенно принесло в мою память то, что я видел так часто в прошлом: королева на своем кресле у огня и Мелюзина рядом, сидя на табурете со своим вышиванием на коленях, смотрит вверх и подает мне руку. Я был внезапно охвачен такой резкой болью от тоски, что мои глаза наполнились слезами и я отвернулся. Стефан схватил мою руку.
– Ты переменил свои намерения при мысли о цепях? Ты боишься их больше, чем смерти? – спросил он с презрительной усмешкой.
Поднявшийся гнев вытеснил из моей головы Мелюзину. Как Стефан смеет насмехаться надо мной? Разве это я плакал от безнадежности как дитя, проклинал и винил в своих бедах всех, кроме себя?
– Да, я боюсь их больше, – холодно вымолвил я, – так как они суждены мне скорее, чем смерть, но ничего я не боюсь так сильно, как не выполнить свой долг и не повиноваться вам.
Как только Стефан увидел, что получит свое, он снова заулыбался. Он даже не заметил, что ранил меня и что я был зол. Он подумал, что его насмешка сняла мои сомнения.
– Ты слишком беспокоишься, – сказал он. – Мы не попадемся. Когда мы пойдем?
Не ожидал ли он, что я скажу «нынче» и проведу его из крепости и через центр Бристоля? Если так, то он был ужасно разочарован. Я указал ему на трудности и на необходимость составить план.
– Возможно, стражники стали менее бдительными, чем были вначале, но даже слепые стражники заметят, если мы просто выйдем.
Он рассмеялся и легонько ударил меня кулаком.
– Тогда давай составим план, если нужно, но он не должен задержать наше освобождение слишком надолго, пока не разрушилась наша растущая надежда, о которой говорил Грольер.
По мысли Стефана, мы должны были выйти в запретную оружейную мастерскую, захватить оружие и доспехи, если сможем найти их, и с боем проложим себе дорогу. Когда я вспомнил мертвые тела вокруг него возле Линкольна, то эта идея не показалась мне настолько смешной, какой была бы, если бы речь шла о другом человеке, однако, я напомнил ему, что численностью можно в конце концов изнурить любого человека, каким бы он ни был сильным.
– Они не изнурят меня, – сказал он капризно. – Ни один человек не смог бы подойти ко мне так близко.
Мой шлем пропал, а я был оглушен камнем. Здесь нет камней.
– Да, камней нет, – резко сказал я, – но есть дубинки, ножи и копья. И даже если мы сможем с боем выйти из крепости, пересечь придется весь город. Как же мы сможем это сделать, если поднимут крики и тревогу?
– Как же можно убежать, не поднимая тревоги и криков? Я не имел в виду, что мы начнем сражаться прямо здесь, в крепости. Я думаю, что мы смогли бы уйти тихо, убить стражников у ворот и бежать. Ты сам сказал, что мы не сможем просто выйти.
– Мы не сможем выйти в качестве самих себя. Но если мы переоденемся как крепостные, которые приходят выполнить дневную работу, то мы сможем выйти. Возможно, никто не заметит нашего отсутствия несколько часов, а к тому времени мы могли бы оказаться в сельской местности. Кто обратит внимание на двух бедных крестьян, устало плетущихся с одной работы на другую?
Вначале Стефан посмотрел на меня, как если бы у меня росли две головы, но после некоторого обсуждения он начал видеть достоинства идеи, а возможно, думать, что это могло бы быть забавным приключением. Как бы то ни было, он с энтузиазмом участвовал в моих попытках достать для нас костюмы, и его энтузиазм возрастал все больше с каждым новым кусочком обнадеживающей информации.
Первым шагом было добыть моими руками деньги. Не было необходимости делать это тайно: я мог прикинуться, что хочу иметь их для азартных игр, к которым меня часто приглашали присоединиться. Достать деньги оказалось легче, чем я ожидал. Я смог продать, как сувенир, одну из рубашек Стефана, вышитую Мод, с гербом Англии. Я думаю, что человек, купивший ее, поверил в то, что я стянул ее у своего хозяина, но это предложил именно Стефан, чтобы я продал все, что смогу. Он подчеркнул, что мы ничего не сможем взять с собой, поэтому должны получить все, что сможем, за костюмы, которые нам придется оставить. К сожалению, я не смог продать много, так как побоялся, что это возбудит лишние подозрения.
Следующим шагом было обокрасть крепостных. Я надеялся, что мое ограбление не вызовет громких воплей, так как оставлял серебряную монету за каждый потрепанный костюм, который взял, и эта надежда оказалась правильной. Менее чем за неделю я приобрел два потрепанных костюма и две грязные блузы. Такие костюмы часто валялись в стороне, потому что утром в мае было холодно, а днем тяжелая работа согревала человека и к тому же припекало солнце. Больше всего волнений доставили мне блузы, так как было лишь несколько крепостных таких же крупных, как я и Стефан. Я не смог достать ни штанов, ни башмаков, ни чулок: люди не снимали их, а попасть на внешний двор, где были хижины, принадлежащие крепостным, оказалось невозможным. В конце концов я понял, что смогу сделать их из наших собственных костюмов, порвав и испачкав их грязью.
Я вынужден был быть внимательным, собирая и принося грязь, но сохранялся еще некоторый благоговейный страх перед королем, и, я думаю, Глостер приказал относиться к нему с уважением. Никто не входил в его комнату без приглашения, поэтому я мог безопасно скрывать и все, что я делал, в том числе и запачканные костюмы. Это было хорошо также и по другим причинам. После того как Стефан пережил шок от одной мысли носить порванные и испачканные костюмы, он, казалось, вдруг воспринял это как диковинку. Заходя к нему, я дважды заставал его примеряющим их, как будто он хотел посмотреть, какая грязная блуза и поношенный костюм больше подходят ему. Я предупредил его об опасности для нас, если кто-нибудь увидит его, и, по-моему, он выглядел виноватым: в его смехе была нотка неловкости, когда он уверял меня, что никто не знает о маскировке. Я подавил свои сомнения и не мог думать, что он стал бы лгать по такому важному поводу.
Мы были готовы в середине мая. Это было не слишком хорошее время для такого побега, потому что сумерки длились долго, в отличие от зимы, когда после захода солнца быстро опускалась тьма. Однако, задержка только ухудшила бы положение, и мы, не сопротивляясь искушению, отправились уже через день после того, как я собрал все необходимое для нашего побега. Благодаря тому, что в Бристольской крепости был заключен король, здесь было расквартировано больше людей, чем обычно. Это означало, что поступало больше припасов, возникало больше отбросов и их надо было удалять. Входящие и выходящие крепостные крестьяне и в планы, были не слишком знакомы страже, на что я и рассчитывал, позволили бы нам выйти без вопросов.
Я попытался заставить короля понаблюдать за поведением этих людей и подражать им в течение нескольких дней. Сначала он смеялся надо мной, но когда я настоял, чтобы он сошел со мной во двор и указал на отличия, он с неохотой признал, что манера поведения рыцарей, которые ходят, гордо выпрямившись, с поднятой головой и глазами устремленными вперед, либо надменно уставленными на какого-либо человека или предмет, была непохожа на манеру крепостных. Крепостные, даже молодежь, чьи спины еще были прямыми, всегда ходили со склоненной головой и шныряющими туда и сюда глазами, ожидая оклика, приказа или удара.
Когда мы снова были наедине, Стефан похвалил меня за мою способность подмечать такие вещи и спросил, как я додумался так внимательно разглядеть крепостных. Я вяло напомнил ему, что так ходила и смотрела моя мать и так ходил бы и я, если бы меня не полюбили Одрис и сэр Оливер, бывший хорошим и честным человеком. Тогда король посмотрел несколько смущенно и согласился практиковаться тем же вечером, как только как мы соберемся спать, но он, казалось, с презрением относился к этой своей роли. К моей досаде, он смеялся и, кажется, почти гордился отсутствием у него успехов. И лишь после того, как я указал ему, что результатом его гордости могут быть неудача и жизнь в цепях, он поработал немного более целеустремленно, чтобы быть смиренным и испуганным. Я думаю, что отказался бы тогда, если бы не знал, что ничто не может отвратить Стефана от его попытки.
А потом, прежде чем утихло мое негодование, представилась возможность, которая казалась таким добрым предзнаменованием фортуны, что мы заслужили бы неудачу, если бы упустили ее. Не только больше запасов понадобилось такому большому гарнизону крепости, но и уборные наполнялись быстрее, поэтому требовалось часто удалять отходы. Обычно это делали только тогда, когда лорды уходили и крепость была почти пустой, но у Глостера не было возможности возить короля вокруг Англии. Во-первых, не было другого такого же безопасного и хорошо укрепленного места, чтобы содержать Стефана, а во-вторых, взятие его в открытую располагало также к попытке освободить его сильным натиском. Поэтому в тот же самый день, когда Стефан так легко отнесся к необходимости копировать крепостного, в дополнение к группе, которая должна была доставлять припасы и вывозить на телегах отбросы, чтобы сгноить их и использовать на полях, а также очищать туалеты, была допущена большая группа крепостных.
Стефан увидел их из окна своей прихожей и бросился искать меня у стен. Я тоже увидел их и проклинал за то, что они пришли на несколько дней раньше, чем надо, но когда король пожал мою руку и сказал «Сегодня я уйду», я не протестовал. Я знал: протестовать было бесполезно; он был так настроен сейчас на этот побег, что ушел бы и без меня, даже если бы я отказался, а мой долг не позволил бы мне бросить его. Кроме того, в такой толпе мы действительно могли пройти незамеченными, а необходимость почистить туалеты снова не появится несколько месяцев.
– Прекрасно, милорд, сегодня, – согласился я. – Не ешьте ваш обед, я отдам вам свой, если вы очень голодны, и несколько раз сходите в уборную, надев свой плащ. Если кто-нибудь спросит, скажите, что вас знобит. Позднее, днем я позову лекаря и скажу, что вас слабит. Не разрешайте ему пускать вам кровь. Я заменю лекарства, которые он смешает с вином или водой. Во время одного из таких походов в уборную, приду я, и мы выберем место, где вам спрятаться. А перед сумерками, вы снова пойдете в уборную, спрятав костюм крепостного под своим плащом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81