Я поняла, хотя причина оставалась для меня неясной, что Бруно было необходимо мирное время, в котором ему не нужно было бы прилагать усилий ни для чего, даже для такой дорогой и желанной цели, как Улль. Кроме того, из разговоров других мужчин я узнала, что война могла продолжаться в течение очень долгого времени. Если так, то наша надежда осесть в Улле могла осуществиться только в далеком будущем, а при такой усталости, как у Бруно, эта мысль, должно быть, была для него мучительной. Возможно, это и было причиной того, что он избегал любых разговоров об Улле.
Я не настаивала на этой теме, так как королева сказала мне, что мы останемся в Лондоне весь январь. Я была центром мирка Бруно. Была счастлива и желала счастья ему. К тому же чувствовала, что к концу нашего совместного пребывания у меня будет возможность показать Бруно письмо, полученное от сэра Джеральда, с подсчетами урожая и поквартального дохода от рыбной ловли. Расчеты были сделаны за несколько месяцев без даты, но я не винила за это сэра Джеральда. Он должен был сначала найти священника, который умел писать и не проговориться ему, а потом бедняга посланец дважды прибывал в города, которые королева только что оставила.
Я стремилась передать Бруно известия от сэра Джеральда потому, что подсчеты были ободряющими: урожай был хорошим, а рыба из-за войны шла по более высокой цене, чем прежде. Потайной сейф был полон серебра, и когда мы приедем в Улль, у нас будут деньги, чтобы купить овец и свиней, даже корову взамен разграбленных сэром Цжайлсом. И война не затрагивала Улль; она могла терзать в отдалении большую часть королевства, но в глухих селеньях Камбрии было тихо. Мне следовало заставить его слушать; у него было бы что-то хорошее, о чем думать, что-то, за что можно держаться во время последующих кошмаров.
Кто-нибудь подумает, что, будучи двадцати четырех лет от роду и нося в своем сердце тяжкие раны, я не имела по-детски простого предчувствия, что война, о которой все говорили, не может коснуться меня. Мне «пообещали», что Бруно будет со мной до конца января, и я ожидала, что «обещание» будет выполнено, как будто замечание королевы могло быть указанием судьбы. Я и не подозревала, что наше время мирных игр закончится, когда Бруно пришлет сообщение, что его долг велит ему задержаться и мне следует идти на нашу квартиру в сопровождении наших людей. Даже когда он пришел и набросился на меня с таким неистовством, что наше совокупление было редкостным, хотя его настойчивость быстро возбудила во мне желание, я только смеялась, радуясь, что нужна ему. Но когда его начало трясти после оргазма и я почувствовала его слезы, увлажнившие мое плечо, мои надежды лопнули как мыльный пузырь.
Сначала я больше была потрясена, чем испугана. Поддерживала и утешала его. Помню, говорила, что если даже сгорит целый мир, мы все равно есть друг у друга и найдем уголок, в котором будем жить в мире. Я не смогла хорошо разобрать, что он ответил, потому что он говорил глухим голосом и не поднимая головы будто стыдился. Он говорил, что виновный может запятнать и тех, кто равнодушно наблюдает за ним. Полагаю, он говорил о чем-то, что сделал король, но я не волновалась и только сказала ему: один человек никак не может изменить целый мир – если только он не Христос во втором пришествии. Бруно был слишком измучен, чтобы улыбаться, а напоминание о том, что ему не следует быть таким горделивым и думать будто судьба мира покоится на его деяниях, окончательно смирило его. Он вздохнул и дал мне заглянуть ему в лицо и сказал, что сожалеет о своей грубости. Немного позже он любил меня со своей обычной нежностью и потом уснул. Я уснула тоже в неведении о том, что нас ждет впереди.
Перед рассветом Бруно разбудил меня. Он и нежно поцеловал меня и сказал, что должен ехать и не знает, когда сможет вернуться назад, но, вероятно, мне лучше отказаться от квартиры. Он был весь в броне. Я была так ошеломлена, что даже не плакала – и за то слава Богу. Моему бедному Бруно было достаточно невзгод; ему не нужно было воспоминание о плачущей жене. И также слава Богу, что из какого-то внутреннего побуждения я крикнула:
– Возьми всех трех человек, Бруно! Мне не нужен личный вестовой, и, думаю, Фечину одиноко без своих друзей.
И именно Фечин вернулся ко мне верхом на Барбе, хотя он едва мог сидеть на лошади, и ведя в поводу лошадь Мервина с ее хозяином, привязанным к седлу. Корми погиб.
Когда приходит большое несчастье, Бога благодарят и за малые милости. Услышав, что Бруно жив ранен неопасно, я подумала: как хорошо, пусть плен, но только не смерть! Поэтому именно я принесла королеве известие, что вместо того, чтобы взять Линкольн, король сражался с армией Глостера и был разбит. Когда Фечин еще не предстал перед Мод, я сомневалась поверит ли она ему и не обзовет ли лгуном, а может даже накажет меня, но Фечин начал свой рассказ с того, что король жив и ранен незначительно. Потом уже открыл: Стефан взят в плен.
До этого я не смогла услышать от Фечнна всю историю. Удостоверившись в безопасности Бруно, я задержалась лишь затем, чтобы позвать прислугу и проследить, чтобы Мервину дали целебное средство прежде, чем отведу Фечина к королеве. Ее потрясение было меньше, чем мое, когда я увидела Барбе с Фечином и решила: Бруно погиб. Как только Мод узнала, что Фечин действительно видел Стефана в безопасности после битвы, верхом на лошади рядом с Робертом Глостером, хотя и окруженного со всех сторон мятежниками, она стала выяснять у него каждую деталь. Правда, узнавала через меня, ведь местного говора солдат Мод не понимала. Какие-то события Фечин видел сам, о других рассказал со слов Мервина, так как в начале битвы у Фечина была вывихнута правая рука и его отвели, чтобы вправить ее, а потом он остался с лошадьми. Когда Фечин увидел, что король побежден, то украл одежду у убитых людей Глостера для Мервина и себя, а затем сбежал.
– Я не ушел, пока не убедился, что не смогу освободить сэра Бруно, миледи, сказал он, повернувшись ко мне посреди своего объяснения с королевой. – Хозяин скакал позади короля. Я прикинулся человеком Глостера и следовал за ними в город, но их отвели в крепость.
Королева не была бессердечной. Она велела принести вина для Фечина и табурет, но не позволяла ему уйти, пока не услышала всего о чем тот знал, по крайней мере дважды. Мод прерывая эти несколько пересказов множеством вопросов, прежде чем удостоверилась, что выжала из него все. Затем подала Фечину золотую монету и велела мне проследить, чтобы его удобно устроили. Она не поблагодарила меня – кто же благодарит вестника таких событий. Мне разрешили удалиться и проследить, чтобы Фечин поселился возле Мервина. Последний был не так близок к смерти, как мне представлялось, больше измучен. Еще удостоверилась, что Барбе поставили в конюшню рядом с Кусачкой и позаботились о нем. Но когда я вернулась к Мод, та молча взяла мою руку и подержала ее. Потом с каменным лицом и таким тихим голосом, что я не думаю, чтобы слышал кто-нибудь, кроме меня, она прокляла каждого графа, кто был титулован Стефаном и сделался богатым.
Сильнее всех она проклинала Валерана де Мюлана, который, больше всех повлиял на решение короля отклонить мирный договор, а сам сбежал с поля боя. Я говорила «аминь» и снова «аминь», но не помню чувствовала ли в этот день что-либо, кроме облегчения. Потрясение от того, что Бруно погиб, и сменившая его радость понимания: он жив, сделали меня нечувствительной ко всему остальному. В последующие дни мое состояние менялось от надежды до ужаса и снова к надежде. Пленный Бруно не сражался больше, поэтому я надеялась, что он был вне опасности; но в другое время я воображала его подвергаемым пыткам и мукам голода, прикованным цепями в мрачном подземелье.
Затем наступила пора ожидания. Через два дня после приезда Фечина в Лондон прискакал Вильям Ипрский. Ранние известия, привезенные Фечином, были весьма ценными для королевы Мод. У нее было время опомниться, прийти в себя от потрясения и контролировать свой гнев, подумать, что следует сделать, чтобы спасти своего мужа и – что самое главное в этих обстоятельствах – сохранить добрую волю к любому, кто еще верен королю. Мод была особенно обходительна с Ипрсом, который, по крайней мере, не бежал, не сделав ни одного удара, и силой которого был Кент, дававший ей доступ к портам, близким к Булони, откуда она могла получать деньги и наемников.
Прошел месяц. В начале марта королева послала за мной, чтобы сказать: от Генриха Винчестерского прибыл посыльный с известиями о короле и Бруно. Епископ уверил королеву, что у Стефана все хорошо, что с ним обращаются достойно и что у него при себе есть его собственный слуга сэр Бруно из Джернейва. Тогда она не открыла мне настоящей причине послания, которая состояла в том, чтобы уведомить ее об отречении Винчестера от клятвы своему орату, О его признании Матильды в качестве королевы и о призыве к епископам собраться на совет 7 апреля. На этом совете он собирался использовать свои полномочия папского легата, чтобы объявить Стефана низвергнутым Богом и лишить его короны за прегрешения против церкви, и потребовать избрания императрицы Матильды царицей. Когда я услышала об этом, то удивилась, почему выбрали титул царицы, а не королевы. Мне так и не удалось получить ответ на этот вопрос, но думаю, скорее всего это происходило от того, что Стефан именовался королем, и епископ опасался хватит ли его легатских полномочий на Божье помазание.
Хотя Винчестер не получил восторженного одобрения, как он ожидал, даже от многих епископов Англии, большая часть страны предпочла своего рода робкий нейтралитет. Тот же Лондон, где Стефана любили, под конец не осмелился противостоять открыто и согласился разрешить императрице войти в город, когда Джоффрей де Мандевилль, хранитель Лондонского Тауэра и, таким образом, предводитель отрядов, охранявших город, купился на обещание Матильды богатых новых земель.
Нарушение Мандевиллем клятвы глубоко потрясло Мод. Она горько плакала, а затем написала императрице о согласии сдаться, если только та отпустит Стефана под обязательство не добиваться более трона Англии.
Императрица отказала. Что ж, этого следовало ожидать. Я хорошо знала Матильду: жалость и сострадание ей присущи не были. И все-таки не ожидала, что ее ответ будет таким грубым и жестоким. А посланец Матильды не только оскорбил королеву Мод, но и сказал, что ее Стефан сейчас закован в цепи как невольник, и что императрица хочет чтобы он умер в этих цепях. Это было огромной ошибкой со стороны Матильды. Мод пришла в отчаяние. Теперь королева будет сражаться со всей изобретательностью и всеми средствами, которые она сможет мобилизовать, и Ипрс начал собирать для нее армию.
Когда Матильда приблизилась к Лондону, мы отступили, но только до Рочестера, меньше, чем на десять лье от столицы, откуда было легко добраться до цитадели Ипрса в Кенте. Мы не испытывали недостатка в известиях из Лондона, так как горожане посылали вести почти каждый день. Могло показаться, что императрица сражается на нашей стороне, – она одинаково плохо умела обращаться и с врагами, и с друзьями. Мы слышали, что она не поднялась приветствовать даже короля Дэвида, такого же монарха и когда ее собственный кровный брат, который сражался за нее, на коленях просил милосердия для обидчика, она заорала, проявив к нему почти такую же грубость, как к Мод.
Глупее всего было то, что через несколько дней после въезда в Лондон Матильда потребовала колоссальную пошлину от города, чего, как я понимаю, она не имела права делать, еще не будучи коронованной. Тогда жители, которые желали мира даже с такой жестокой повелительницей, послали делегацию, на коленях умолявшую ее уменьшить сумму. Город истощил свои обычные ресурсы ввиду опасности торговли по причине войны. Матильда не слушала и орала на них в гневе, что не снизит свое требование ни на пенни, угрожая при этом покарать их за поддержку в прошлом короля Стефана.
Согласись Матильда с предложениями Мод, Лондону не к кому было бы обратиться и некому было бы подняться и – вышибить императрицу и ее сторонников. Теперь люди приходили н нашептывали Мод, а та отвечала тоже шепотом. На второй неделе июля армия королевы пошла походом на запад, и мы вместе с ней, но для нас это было совсем другое путешествие. У нас не было непосредственной связи с большим числом людей, о которых говорили Мод и Ипрс. Даже когда армия начала разрушать южный район Лондона, я не увидела ничего страшного. Королева и все ее дамы нашли пристанище за высокими толстыми стенами Сотвар-ксксто монастыря с сильным отрядом булонцев, который должен был защитить ее и монастырь.
Я видела только красный свет огней, отраженный в низких облаках, и иногда слышала какой-то неясный шум. Но разрушение Сотварка было сигналом, данным как раз накануне того, как Матильда должна была короноваться, пока готовился праздник, отмечающий это событие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81