Мелюзина засмеялась.
– А я и не прошу. Нет, это сэр Джеральд взял его в плен после разгрома в Винчестере, и Дэвид предложил ему имение взамен за возможность бежать. – Она рассказала, как было решено не отдавать короля Дэвида в руки королевы, и Хью, спрятав его среди своих людей, благополучно доставил к шотландской границе. – Но сэр Джеральд не захотел перебираться в Шотландию. Он сказал, что не желает начинать все заново среди чужаков. Ведь ты рад, что ему достанется Эфинг, не так ли?
– Боже правый, конечно, рад. Я бы не возражал, даже если бы ты пожелала сразу передать ему имение, – и я предложу это. Жаль было бы потерять его. Мне нужно, чтобы он поделился умением вершить правосудие в Камбрии и научил тебя многому другому, чему, полагаю, отец не учил.
– Да, он многому не научил меня, – в ее голосе мне послышалась обида, однако из-за темноты я не мог видеть выражения ее лица. – Он говорил, что красивые женщины не обязаны знать… ну, многих вещей.
Я поцеловал ее.
– Конечно, ты красива, но я думаю, что женщина должна знать как можно больше, чтобы суметь за себя постоять. Если мне придется уехать на службу королю, кто будет управлять Уллем? Ты должна уметь защитить его… – Я осекся, осознав смысл сказанного, и торопливо продолжил: – улаживать споры и делать все вместо меня.
– Я предпочитаю ничего не знать, лишь бы ты всегда был рядом, – голос ее вновь повеселел, и она так тесно прижалась ко мне, что в голову невольно полезли мысли о главной цели нахождения вдвоем, в одной постели.
К сожалению, тело мое еще не было готово следовать за мыслями, но это не обескуражило меня. Еще накануне я не был в состоянии даже помыслить о совокуплении. Судьба сына констебля вылетела у меня из головы, однако волноваться не приходилось, даже если бы кошмарные угрозы Мелюзины оказались правдой, поскольку сейчас я набирался сил гораздо быстрее, чем когда был под опекой Грольера. Полагаю, причиной тому было мое душевное состояние. Теперь я был счастлив, и это ощущение с каждым днем росло по мере того, как таяла странная тревога, таившаяся за улыбкой Мелюзины.
Позднее я узнал, что все это: ее веселость и смех, и обращение со мной как со здоровым, и этот отчаянный страх, от которого темнеют глаза, – пришло к Мелюзине в тот год, когда она ухаживала за умиравшей от запущенной болезни матерью. Вероятно, глядя на меня, она представляла мать, идущую к неминуемому концу. Вначале Мелюзина была убеждена, что я умру, и старалась как могла облегчить мои страдания. Но я все не умирал; напротив, мне становилось все лучше. И когда Мелюзина, поддразнивая меня, заявила, что я вовсе не больной, а ленивый, я почувствовал себя на верху блаженства и ощутил необычайный прилив сил.
Как бы там ни было, через неделю я уже прохаживался по комнате, а двумя днями ранее смог использовать наше супружеское ложе по прямому назначению. Когда я принялся ласкать Мелюзину, она поначалу пришла в замешательство, однако после робкого обследования убедилась, что мой господин Джон, не в пример сэру Бруно, может хорошо стоять и без посторонней помощи. Чтобы поберечь если не его силы, то хотя бы мои, Мелюзина была сверху, однако вела меня столь добросовестно и основательно, что мне пришлось передохнуть денек, прежде чем предпринять вторую попытку. Мой энтузиазм прибывал вместе с энергией, и во второй раз я вел игру гораздо дольше, а в третий – столь долго, что между этим и следующим совокуплением вынужден был вновь прерваться на день.
В середине второй недели выдался прекрасный день, и я спустился прогуляться в сад. На пути через двор замка я, к моей радости, был встречен приветственными возгласами Мервина и Фечина. Я страшно рассердился на Мелюзину, не рассказавшую, что они остались невредимы и все это время были с нею, однако меня опечалило известие о кончине Корми. Мелюзина начала оправдываться. Оказалось, она позабыла, что я не знал об их бегстве в Линкольн. Затем она поведала, что Фечин спасся сам и спас Мервина, переодевшись в форму солдат Глостера. Однако кое о чем она умолчала. Когда, покинув сад, мы увидели ожидавшего нас Фечина, а рядом с ним Барбе, которого я давно считал пропавшим, меня прошибла слеза.
Но это был не последний сюрприз. Когда несколько дней спустя прибыл Роберт Глостерский – як тому времени выезжал на Барбе и обнаружил, что прогулки верхом меня почти не утомляют, хотя мне требовалась помощь, чтобы взобраться в седло, – он прислал мои доспехи и меч. На этот раз я не обронил слезу, однако был несказанно рад получить их обратно, и не только потому, что они были лучшими в своем роде, но и по той причине, что они были мне дороги как память о вручившем их сэре Оливере.
Тем не менее я воспринял этот жест как вежливый намек на то, что мне пора уезжать. Из того факта, что он не вызвал меня к себе, чтобы лично вручить доспехи, я заключил, что он, должно быть, воспринимает мое присутствие как болезненное напоминание об утрате всех завоеванных его отрядом в сражении под Линкольном преимуществ (если исходить из сообщенных Мелюзиной сведений, то это произошло главным образом из-за гордыни и глупости его сестрицы). ерез капеллана Глостера я передал ему уверения в нижайшем почтении и сердечную благодарность, а также сообщил, что на следующий день моя жена и я покинем замок.
Узнав о моем решении, Мелюзина была ошеломлена, однако, когда я напомнил, что уже конец года и если мы не уедем в ближайшие дни, то снег занесет все подъезды к Уллю, вынуждена была согласиться. Как оказалось впоследствии, я был крепче, чем она полагала. После целого дня скачки я не ощущал слабости и лишь ел вдвое больше, чем в период вынужденного безделья. Ехать пришлось в холодную погоду, а когда мы подъезжали к Райдалу начался снег, и тем не менее я не простудился.
Я от души веселился, пока Мелюзина, стряхнув с меня снег, усердно потчевала меня горячим элем чуть не допьяна. Однако веселье как рукой сняло, когда, оставшись наедине со мной после ухода управляющего имением и его жены, она вдруг сказала:
– Давай останемся здесь до конца зимы. Тебе будет слишком трудно добраться до Улля в такой холод и снег.
– Снег неглубокий, – изумившись, ответил я. – Да и трудиться придется не мне, а бедняге Барбе. Холод мне не страшен. А если ударит мороз, закутаюсь в шубу. Так что поедем в Улль.
Мелюзина ничего не ответила и, на мгновение испытующе глянув на меня, обратила взор к огню, однако я успел заметить, как вновь потемнели ее глаза. И тут мне пришла в голову ужасная мысль. Я сидел похолодев, не в силах выдавить ни слова из того, что непременно должен был сказать, понимая, что отныне наша совместная жизнь будет состоять из коротких недель радости между длительными расставаниями. Сейчас мы имели то, чего я пообещал ей достичь, когда отобрал нож, которым она пыталась убить меня. И за все годы супружества постоянно бывали моменты, когда она отдалялась от меня. Неужто она все еще желала моей смерти?
– Мелюзина, – сказал я, – если ты не в силах видеть меня сидящим в кресле твоего отца или пьющим из его чашки, я вернусь к королю и не буду более беспокоить тебя.
– Ах нет, любимый, нет, – прошептала она, соскользнула со скамьи, на которой мы сидели, и, опустившись передо мной на колени, схватила меня за руки. – Нет! Нет, даже если папа погиб от твоей руки. Я знаю, ты убил его не затем, чтобы завладеть Уллем.
– Я его вообще не убивал! – воскликнул я. – Мелюзина, во имя Господа, ты все эти годы носила в себе этот ужас и ложилась в постель к убийце отца? Любовь моя, дорогая, я наверняка знаю, что даже не тронул ни твоего отца, ни брата. Ведь во время битвы меня не было в Уорке. Я был с королем, и мы прибыли слишком поздно. Почему ты ни о чем не спросила меня?
На ее губах задрожала слабая улыбка.
– Я не хотела знать.
– Милая, и именно поэтому ты никогда не говорила, что любишь меня?
Тут она, опустив голову мне на колено, прошептала:
– Нет. Я боюсь любви. Все, кого я люблю, умирают.
Я притянул ее к себе и крепко обнял, вспомнив все жестокие потери ее жизни, однако уступать ее страху не имело смысла.
– Умирают все, как мужчины, так и женщины, – сказал я. – И из-за этого ты хочешь лишить меня радостей до конца моих дней? Как-то ты спросила, не считаю ли я себя Богом, способным вершить судьбы королевств. Не должен ли и я задать тебе тот же вопрос? Ты всего лишь женщина. И независимо от того, любишь ли ты, я буду жить и умру так, как предопределено Господом.
– Но ведь мы так близко от дома, от безопасности. Не могу поверить, что счастье не будет у меня отобрано.
– Это всего лишь предрассудок, – смеясь, ответил я. – Кроме того, не ты одна испытываешь такие чувства, поэтому нечего задаваться.
Она слегка улыбнулась, хотя я почувствовал на щеке ее слезы.
– Ну, хорошо, – сказала она. – Мы едем в Улль. Итак, на следующий день с самого утра мы помчались во весь опор, несмотря на то, что лошади вязли в снегу. Временами тропа, казалось, вовсе исчезала, и я начинал сожалеть, что настоял на своем, однако Кусачка прекрасно знала каждую падь дороги и ни разу не сбилась с пути.
Накатывались сумерки, когда мы наконец благополучно добрались. Вот она, моя мечта, ставшая реальностью, – ревущее пламя зимы, пылающее в камине посреди ярко освещенного зала, и во главе длинного стола незанятое высокое полированное кресло. При появлении Мелюзины из-за стола донеслись дружные приветственные возгласы.
На этот раз я намеренно задержался у дверей, ожидая, когда она посмотрит в мою сторону. Мне не хотелось, чтобы между нами осталась хоть тень непонимания. Конечно, сейчас я не боялся потерять ее, даже если она действительно помнила о всех своих страхах. Теперь у меня была уверенность, что я смогу облегчить ее страдания. И когда Мелюзина посмотрела на меня через зал, я увидел на ее лице улыбку. На мгновение мне показалось, что она не помнит нашего безмолвного уговора и мне придется все сказать словами, однако она подошла ко мне, протянув руку, и подвела к креслу отца. Здесь поцеловала меня и сказала:
– Приветствую тебя, мой возлюбленный захватчик!
Добро пожаловать в свой дом.
ЭПИЛОГ
Мелюзина
Сегодня днем я услышала, что королева Мод умерла, и в мыслях вернулась на одиннадцать лет назад к тому дню, когда видела ее в последний раз и она сказала, что хотела бы посетить Улль и увидеть его красоту. Королева оставалась в крепости Бристоля еще почти две недели, но я была занята Бруйо и не поехала к ней. Она так и не приехала в Улль. Я горько оплакивала ее. Бедная королева! Эти одиннадцать лет для нее были так же горьки, как сладки для меня. Как и опасался Бруно, все это время продолжалась война. Конечно, время от времени случались и перемирия, но долго они никогда не продолжались, а предательство и вероломство не знали конца.
А в Улле мы жили в мире – по крайней мере, после того, как Бруно рассчитался за убийство Магнуса. Отец и брат погибшего мужа Мэри уже умерли, а их земли были разделены между нами и Мэри, сыновья которой вернулись к ней. Бруно отправился к королю присягать на верность как хозяин Улля и новых земель и получил прощение за свершение правосудия без полномочий. Пока он не вернулся, я умирала от страха, но Бруно добился продолжения отлучки на службе: земли требовали его присутствия, и король Стефан не стал его удерживать.
И все равно на следующий год я страшно боялась, что король призовет Бруно. Тогда я вынашивала первого сына и не могла сопровождать Бруно даже после рождения ребенка, потому что в нашем поместье ребенка было не на кого оставить. Бруно, должно быть, чувствовал то же самое, хотя и никогда не говорил об этом, и только на четвертый год нашей жизни в Улле, после рождения второго сына, он отправился к королю предложить свою службу, если тот в ней нуждался. Перед отъездом я отчаянно ссорилась с ним, но он был прав. Оказалось, Стефан не признал в нем прежнего Бруно. Король тепло поблагодарил за предложение, принял присягу на верность и на управление Уллем и освободил его от обещания служить, за исключением той военной службы, на которую мог быть призван любой вассал. Но король уже никогда не призывал Бруно.
Услышав о смерти королевы, Бруно тоже опечалился. Позже, когда дети были уже в постели, он сказал, что это может принести нам беду. Он думал, что король Стефан ненадолго переживет свою жену, а Юстас в правители не годится. И если на трон взойдет Генри, сын Матильды, что казалось весьма вероятным, то мы, будучи непоколебимо верными Стефану, могли бы от этого пострадать.
– Нет, этого не случится, – ведь Генри Плантагенет в долгу перед королем Дэвидом, – сказала я и вынула то, что все эти годы спокойно держала в своем ларце. Это были еще две грамоты, – одна от короля Дэвида, подтверждающая то, что он давно отдал Улль моему отцу, и другая – от сына Дэвида Генри, как сюзерена Камбрии, тоже на Улль и другие поместья.
Бруно покачал головой.
– Маленькая моя мятежница, – сказал он, – как ты ухитрилась это получить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81