Но Лилен рухнула разом в самую черную уверенность. Майк не знал, почему. Не знал, отчего так сразу и безоговорочно поверил. Что с этим делать, тоже не знал; он оказывался хорошим психологом там, где речь шла о достоверности актерской игры и теоретических выкладках, но за пределами игр был беспомощен.
Мучила неловкость. Майк очень любил Лилен, но не мог разделить ее чувства и не мог отстраниться, оставив с ними наедине. Он уважал старших Вольфов с тех пор, как впервые о них услышал, и успел проникнуться к ним симпатией – но родителями они приходились Лилен.
Человеческая смерть вообще не вызывала у Майка сильных эмоций. Таким уж он уродился: у него отняли одни дары, чтобы заменить другими.
Лилен сидела на земле. Волосы закрывали лицо, падали на сложенные руки, и Майк ненавидел себя за то, что даже сейчас видит кадр.
– Ты чего? – повторил он и, не находя других слов, спросил: – Что значит – Нитокрис?
– Сам увидишь, – бесстрастно ответила Лилен. И вдруг заорала, – она должна была знать! Она не могла не знать! Это она допустила!
Майк обнял девушку – торопливо, бережно, словно нервного зверька, и Лилен чуть не отшвырнула его, резко вскочив. Обернулась в сторону пляжа.
– Проснулась, – яростно прошипела она. – Куда она смотрела?!
Майк моргал. Мало не видеть, он даже ничего не слышал.
Нитокрис, если и приближалась, то приближалась бесшумно.
– Ну ладно, – почти спокойно сказала Лилен. – Час так час. – И, косо глянув на спутника, пояснила, – они спали. Проснулись, и теперь она кормит мелюзгу. Это для нее важнее.
– Нитокрис – Великая Мать? – трепеща, осмелился переспросить Майк.
– Где ты этой ерунды нахватался? – буркнула Лилен. – Самка и самка. Старая. А вот где Малыш? Он-то где был? Где Малыш?!
«Откуда ты знаешь, что делает Великая Мать?» – прыгнуло Майку на язык, но он, давясь любопытством, проглотил вопрос.
– А где он обычно бывает?
– Бегает, – неопределенно повела рукой девушка.
– Он мог далеко убежать?
– Только за кем-то.
– А ты не можешь его почувствовать? Как экстрим-оператор?
– Я же не мама!
– А следов нет?
– Мы их затоптали.
– Ну что ж, – со вздохом сказал Майк. – Остается поступить глупо. – И завопил во всю глотку: – Малыш!!
Лилен подпрыгнула.
Она услышала. Проклятый Майк, сообразивший поступить глупо. «Я просто одурела», – ревниво подумала Лилен, точно кто-то уличал ее в тупоумии.
Малыш звал. Уже давно. Звал хоть кого-нибудь, умоляя, жалуясь, плача – инстинкт гласил, что на этот зов, разъяренная, явится мать рода во главе своих мужей и детей; но единственная принцесса этого дракона никогда не могла защитить его, а теперь не могла и утешить…
Лилен зачарованно побрела к нему.
В дом.
В залу, где с вечера сидел Дитрих Вольф, где сох ковер, на который Янина выронила полную чашку чая, а дисплей мерцал фотографиями цветов и скал.
Майк шагнул следом, неловкий, сопящий и ничтожный. Лилен спиной чувствовала, что режиссер думает, и думает не просто так – анализирует, собирает детали в паззл, решает задачу; она одновременно была благодарна ему за это и ненавидела его. В глубине души казалось противоестественным искать решение: его надо было почуять. Она чуяла – горлом, диафрагмой, маткой – но решить не могла.
Потом она увидела нукту.
Малыш вышел, постоял, глядя на нее, и пошатнулся. Майку невдомек, а Лилен не могла не заметить этого.
Ей вдруг стало так страшно, что потянуло лечь наземь и сжаться, обнять колени, в позе эмбриона… эмбриона-без-утробы, рыхлого комочка, которому можно только умереть. Совсем, ужасно одна, в комнате, где лежат два мертвых человека, и эти тела когда-то были ее родителями, и даже Малыш, неуязвимый, невероятно опасный боец, идет и плачет по-своему, тихо, Майку ни за что не услышать, а у нее болит голова от этого плача…
Нет-нет-нет. Ну пожалуйста.
Лилен открыла глаза.
– Надо вызвать полицию, – сказал Майк.
Дальнейшее проходило мимо нее. Майк отвел ее в прихожую, усадил на стул, сказав, что все сделает сам. Позвонил в Джеймсон, в полицейский участок. Побежал по соседским домам. Вернулся. Ушел снова, деловитый, быстро соображающий, уверенный. Лилен отрешенно думала, что только Майк, для которого кино было жизнью, а жизнь – кино, мог спокойно заниматься чем-то рядом с двумя… двумя бывшими живыми людьми…
Он забыл закрыть дверь в залу. Лилен боялась повернуть голову. Увидеть.
– Ребята?
«Тетя Анжела».
Та вошла, оглядываясь с озадаченным видом. Лилен смотрела тупо, сложив руки на коленях, как кукла.
– Что случилось?
– Тетя Анжела, – вырвалось невольно. – А ты не умерла?
Уже начинало казаться, что на всем свете остались только она и Майк. Лилен не видела, какими глазами уставилась на нее Анжела.
– Вы тут вопили… – наконец, выговорила та заготовленную фразу.
– Ну да, – сказала Лилен. – Мама умерла. Папа тоже. Малыш лежит и дохнет. Майк думает. Нитокрис обещала прийти. Я уже совсем не знаю.
Анжела долго молчала. Потом опустилась на корточки и заглянула ей в лицо.
– Лили, – сказала она, – с тобой все в порядке?
Лилен хихикнула.
– Что значит – умерли?
– А что это еще может значить?
– Оба?
Лилен молчала.
– Одновременно?
– Откуда я знаю…
В дверном проеме обнаружился Майк.
– Местра Мариненко, – бодро начал он, и Анжела приложила палец к губам.
– Местра Анжела, – шепнула она. – Потише.
– Не трогайте ее, – с профессиональными интонациями посоветовал Майк. – Шок.
Анжела смерила его тяжелым взглядом. Они вместе прошли в залу, и Майк тихо, скоро отвечал на ее вопросы. Голоса сливались в неровный гул. Лилен сомкнула веки. Во рту было сухо и вязко. Что-то дрожало в животе, и сердце болело…
– Лилен… Лилен! – Анжела грубо трясла ее, ухватив за плечи, – да очнись же! Вставай. Пойдем на кухню, я сделаю что-нибудь поесть, кофе, чаю сладкого… В доме есть шоколад? Майкл, помнишь, где мой дом? Иди смело, дверь не заперта, найди в столовой коробку конфет!
– Зачем? – тупо сказала Лилен.
– Ты должна прийти в себя, – отозвалась Анжела уже из коридора. – Прямо сейчас.
– Зачем?
– Понимаешь, – спокойно сказала ксенолог терранского питомника, – нужно поговорить с Малышом. Для начала. А кроме тебя это теперь сделать некому.
Лилен сидела, вяло жуя. Вкуса у еды не было, и проталкивалась в горло она с усилием, как картонная. Майк сидел напротив, смотрел блестящими глазами, часто моргал и с явным усилием думал, что сказать. Не находил.
Анжела стояла у дверей кухни, словно отгораживая собой то, что было вне этих четырех стен. Руки скрещены на груди, взгляд сух и сумрачен.
Они двое были живые. Жизнью веяло, точно ветерком в прогорклой, застоявшейся духоте, и Лилен чувствовала, как приходит в себя. Этого не хотелось. Так скоро. Нечестно. Она еще не оплакала, не отстрадала…
– Для начала, – вдруг сказала она, заставив Майка вздрогнуть, а Анжелу – податься вперед. – А что потом?
– Потом ты посмотришь на маму, папу и мамин биопластик и попробуешь что-нибудь почувствовать, – деревянным голосом ответила ксенолог.
– Я не могу.
– Почему.
– Потому.
– Ты должна. Ты сможешь найти то, чего не найдет никакая полиция.
– Отстаньте от меня все.
– Возьми себя в руки.
– Не хочу.
Анжела шагнула вперед и дала ей пощечину.
– Ну да, – совершенно равнодушно сказала Лилен. Помолчала и добавила, – Пусть Нитокрис ищет. Я переведу.
…она шагала в полосе прибоя. Волны, набегая одна за одной, сглаживали ее следы. Старейшая самка терранского питомника, Великая Мать, высидевшая и вскормившая сотни единиц вооружения, отзывалась на мольбу приемной дочери. Без торопливости, ибо у нее были другие срочные дела; но теперь Мать покончила с ними и шла на жалобный зов, к жилищам маленьких, мягкокожих думающих существ.
Прибрежные воды, пресные озера и скалы, трава и деревья джунглей принадлежали ей. Она ощущала их так же, как траву и ветки своего гнезда. Ничто не могло от нее скрыться. По ее власти, в соответствии с ее желаниями плодилась дичь, сменялась листва. В кругу своих мужей и детей она не нуждалась в имени, быв единственно Старшей, Старейшиной, Матерью, но для мягкокожих, поступивших под ее опеку, этого недоставало. Крохотные существа дали ей имя Нитокрис. Замысловатое сочетание звуков, которое произносили тоненькие голоса, нравилось. Мать принимала.
Уловив тревогу их мыслей, Старшая удивилась. Ее покровительство всегда было самой надежной защитой. Зря ли наставляла мужчин своего прайда? Напрасно ли гордилась ими? Погрузившаяся в глубокий сон Мать должна быть уверена, что никакая опасность ей не грозит. Иначе гибель. Таков закон жизни.
Приближаясь, Старшая все яснее понимала, что произошло, и недоумение ее возрастало. Склоняясь над крышей маленького белого гнезда, она уже осознавала все, что могла осознать; мысли, подобно дотошным детям, едокам молока, обшарили обстоятельства, вытащили на свет догадки.
Нечто неизвестное посетило ее владения; и Мать была гневна.
Нитокрис стояла над домом, точно дикое дерево – обугленное, накренившееся, в поблескивающей черной смоле. Длиннейший хвост огибал коттедж, тяжко лежал на цветущих травах, пересекал дорожку; он сам по себе казался отдельным драконом. Жуткие заостренные шипы топорщились, поднимались и опускались, точно дышали.
Двадцать девять метров от носа до хвоста огромной самки псевдоящера. Старая, гордая и могучая, она даже с Яниной не разговаривала никогда, только с Дитрихом и Игорем. И с Лилен.
Лилен когда-то сглупа надеялась, что чокнутый Макферсон испугается хотя бы Великой Матери.
Ошибалась.
Макферсон пришел в бурный восторг.
– Уй-ю! – присвистнул он, не вспомнив о неуместности восхищения здесь и теперь. Дитя.
– Снимать будешь? – исчезающе тихо спросила Лилен, глядя ему в затылок.
– А… – начал Майк; обернулся, обиженный и испуганный, – я… Лилен, ты что? Я что, похож на человека, который… – И поник, вспомнив, что чрезвычайно похож.
«Нитокрис», – подумала Лилен.
Та повернула громадную голову.
Броневые заслонки внешних век скрылись в карманах надбровных гребней, внутренние веки поднялись, и драконьи глаза нашли человека. Мягко, неспешно подступила плотная волна мыслей, поднялась, топя Лилен в себе, укутала, согрела, даря знакомое чувство абсолютной защищенности, спрятанности внутри этой смертоносной громады. Лилен подалась навстречу, позволяя сознанию Старшей слиться с ее разумом.
«Ты славная женщина, – без вступлений сказала нуктиха. – Очень злая. Отомсти».
Не было нужды спрашивать, за что.
«Кому?!»
Женщины нукт умели думать человеческими словами, если хотели. Но друг с другом драконы все же общались иначе. Раз за разом придавать пестрой и яркой психоэнергетической волне четкую форму было нелегко. Нитокрис не хватило слов, и она не стала утруждать себя.
…образы. Ощущения. Перемены в структуре мира. Мультисенситивность; гамма, в которой семь красок, семь нот для человека и семь миллионов для нукты…
Нечто неизвестное. Странное. Небывалое.
«Что это?» – спросила Лилен.
Ответ оказался простым и коротким.
Ничто.
Майк, оказывается, уже минуты две осторожно тряс ее за плечо, не понимая, что Лилен занята разговором. Думал, опять впала в прострацию. Она раздраженно дернулась, сбросив его руку, и зашагала в дом.
Малыш сидел над подругой, опустив голову. Плечевые лезвия выдавались над холкой. Он не притрагивался к своему экстрим-оператору, только качал тяжелой башкой, изредка тихонько, горько посвистывая. Лилен закрыла глаза, стиснула зубы. В приотворенное окно скользили звуки пробуждающегося леса, сумерки таяли, море дарило ветру влагу и соль…
«Малыш, – позвала дракона его дочь: для нукты не было разницы, он ли оплодотворил яйцо во чреве своей возлюбленной, или другой самец прайда. – Малыш, послушай меня… расскажи мне…»
– Лилен, – сказал ей в спину нудный бесчувственный Макферсон. – Извини, я идиот в некоторых вещах, ты знаешь…
Она с силой выдохнула через ноздри, почти зарычав.
– Не болтай, – посоветовала сквозь зубы.
– Мы не нукты, – отрешенно проговорил Майк. – У людей мало чувств, но зато мы умеем мыслить логически…
Пауза.
– Ну помысли, – с тихой ненавистью процедила Лилен. – Я послушаю.
Макферсон вздохнул.
– Так не бывает, чтобы два здоровых нестарых человека вдруг одновременно внезапно умерли, – начал он.
– Какая умная мысль.
– Ты тоже думаешь, что их… убили? – шепнул Майк.
– Нитокрис сказала – отомсти.
– Нитокрис? – быстро соображающий Майк все никак не мог сложить два и два. – Ты… Лилен, она сказала? Сказала ТЕБЕ? Ты… м-можешь…
– Я говорю с нуктами, – без выражения сообщила Лилен. – Я тут выросла. Что дальше?
– А она еще что-нибудь сказала?
– Ничего.
– А ты можешь спросить?
– Я спросила. Она ответила – ничего. Тут ничего не было. И Малыш.
– Что – Малыш?
– Он ничего не почуял… – Лилен наклонилась, вытянула руку над гладким сводом малышова черепа, погладила, не притрагиваясь. Малыш застонал страдальчески, с почти человеческими интонациями;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73