– Да, «Шворц».
– На атомных батарейках?
– Семеныч, блин! Конечно, на атомных!
Семеныч захохотал, обнял коллег за плечи, притянул к себе и воскликнул на весь салон:
– Мы – замечательная команда, мужики!
Люди впереди заворочались, заворчали, кто-то матюгнулся со сна, а иные вдруг потянулись к выходу, таща по узкому проходу баулы на колесиках. Шилов сначала подумал, что они убегают, испуганные ревом Семеныча, но потом сообразил, что автобус подъезжает к пункту назначения, и медленно сполз с сидения.
Когда они вышли, было еще темно. Сзади частоколом возвышался лес, девственные джунгли , как называл его про себя Шилов, а впереди в глинистую землю врастал забор из металлической сетки, напоминавший вольеру в зоопарке. Невысокие ворота из сплошного металла, выкрашенные в стерильный серый цвет, уродовали забор, казались лишними. За ограждением угадывались очертания уютных домиков из дерева или искусной подделки под него (что, скорее всего). Жилища стояли на сваях, облепленных бледно-серым мхом, под козырьками покачивались фонари, заключенные в чугунные клетки. Шилову домики напомнили пристанища Бабы-Яги.
Прибывший народ выстроился вдоль забора и разбился на группки. Кто-то курил, кто-то посасывал баночное пиво, купленное в космопорте, и шепотом травил анекдоты про аборигенов. Водитель, зеленокожий местный бугай, одетый в плавки и белые тапки, крикнул, вцепившись четырехпалыми клешнями в кромку забора, что-то на родном наречье. В ближайшем доме ухнуло, загремело, будто там били посуду, в прямоугольном окне, вырубленном под самым потолком, зажегся красный свет. Как глаз дьявола. На пороге дома возник сухощавый зеленокожий, судорожно подтягивающий семейные трусы. Он вразвалочку зашлепал по сырой траве. В руках абориген держал яркий ручной фонарик. Подойдя к воротам, чужак извлек из-под резинки трусов связку ключей (на чем она держалась? – подумал удивленно Шилов) и ловко воткнул самый большой ключ в висячий замок, повернул. Ворота со скрежетом распались на две створки и распахнулись, смахивая росу с травы.
– Все как в старину, – восторженно прошептал Семеныч. – Даже замок, ты глянь, старинный, покрытый благородной патиной!
– Какой, к черту, патиной? – сказал злой Проненко. – Это обычная ржавчина.
– А в нос? – с угрозой спросил Семеныч. – Ты, Проненко, бросай это дело, хватит мне тут отдых пор-ртить!
– Я разве порчу? Я как бы указываю на объективный недостаток замка.
– Это ты своим подчиненным программистам на объективные недостатки указывай, а здесь не смей, из объективных недостатков состоит жизнь и это, чер-рт возьми, прекрасно!
– Э-эх… – сказал Шилов, переступая невидимую черту, которая отделяла территорию базы от девственных джунглей.
Вслед за остальными туристами они прошли внутрь. Из домика смотрителя выбежали еще двое зелененьких, жабоподобных. Действуя с толком, с расстановкой, они в мгновение ока поделили туристов на три группы, построили и повели каждую группу по своей тропинке. Сзади зафырчал, разворачиваясь, автобус. На базе стало тихо, только стрекотали цикады в высокой траве, да в одном домике шепотом переругивались люди, которые, верно, так и не легли, просидев всю ночь за кружечкой пива местного розлива, сваренного из хмеля, солода и ромашек. Шилов с научно-испытательским интересом разглядывал выныривающие из темноты столы для настольного тенниса, беседки, оплетенные вьюном, синие биотуалеты. Вот на этих столах, думал Шилов, я разделаю в теннис неуклюжего Проненко под орех. Вот в этих беседках я разделаю в шахматы тугодума Семеныча под орех. Вот в этих биотуалетах…
Биотуалеты встречались на каждом шагу, что не могло не радовать. От базы ощутимо пахло стариной, прошлым или даже позапрошлым веком, детством, книжками про величественные достижения минувшего тысячелетия, и Шилов шагал широко, доверившись романтике покрытых плесенью веков. Он чувствовал себя ребенком и первооткрывателем одновременно.
Зеленокожий проводник привел их к просторному дому, расположившемуся на бугре чуть в стороне от остальных. Дом был двухэтажный, с пристройкой, забитой разнообразнейшей рыболовной снастью (зря пилу тащил, отстраненно подумал Шилов), со спутниковой антенной-тарелкой на крыше, свежей белой краской на псевдодеревянных стенах, с резными наличниками и верандой, на которой был узкий столик для чаепитий, кофепитий и всяческих других «питий». Семеныч и Проненко, получив ключи, тотчас же прошли в дом, зажгли в прихожей свет, завозились, громко переговариваясь. Шилов остался на пороге, сжимая свою сумку в руках. Зеленокожий смотрел на него и ждал.
– Хорошо тут у вас, – сказал Шилов, с наслаждением вдыхая пряный воздух.
Его слова стали сигналом для зеленокожего. Абориген достал из трусов покетбук, щелкнул когтями по клавиатуре, спросил:
– Господин Шилов и с ним двое?
– Да.
– Распишитесь.
Шилов размашисто расписался пальцем прямо на дисплее покетбука. Зеленокожий довольно кивнул:
– Теперь вы официально зарегистрированы на базе «Кумарри». Удачной рыбалки!
– Спасибо, – вежливо поблагодарил Шилов.
– У вас красивый почерк.
– Спасибо. А у вас отличный покетбук.
– Спасибо. На самом деле покетбук – полное говно.
– Э-хм… – замялся Шилов.
– Будьте осторожны с девочкой, который живет напротив, – неожиданно сказал зеленокожий. Шилов хотел поправить его, сказать, что следует говорить «которая», но вспомнил, что аборигены смутно представляют, что такое пол, потому что сами его не имеют.
– А что не так? – спросил он.
Зеленокожий не ответил. Он напрягся, кожа на его покатом лбу пошла складками, обвисла, а оранжевые глаза помутнели, раскраснелись. Шилов посмотрел вперед, на дом напротив, к боку которого была прислонена обшарпанная моторная лодка, и увидел на пороге худенькую бледную девчушку в белой пижаме на голое тело. Он вздрогнул, потому что девчонка напоминала привидение. Она смотрела прямо на Шилова черными глазами, напоминавшими пустые глазницы в черепе, длинные ее волосы цвета вороного крыла развевались на ветру. Она что-то говорила. Шилов прислушался.
– Фи, фай, фо… фи, фай, фо…
– Привет, – буркнул Шилов и сейчас же мысленно обругал себя за дурацкую фразу. Оглянулся на зеленокожего, ища поддержки, но зеленокожий уже исчез, и только трава осталась примята в том месте, где он только что стоял. Шилов вновь посмотрел на порожек дома напротив, но девочки уже не было, верно, передумала маяться дурью и вернулась в постель – досыпать. Куда ее родители смотрят? Шилов пожал плечами. Вспомнил, что по дороге мучился от волнения в животе и поискал взглядом биотуалет.
Глава вторая
В теплом уютном помещении от сонного состояния не осталось и следа. Троица ожила. Семеныч суетился, расставляя на столе, что располагался посреди большой и светлой комнаты, разнообразнейшую выпивку и закуску, припасенную загодя: грибочки консервированные, икорку свежую баклажанную, перцовочку, вино, селедочные рулетики с корейской морковкой, превосходно идущие под водочку. Проненко со скоростью кухонного автомата крошил ножичком салаты и заправлял их оливковым майонезом. Он уже приготовил крабовый салат, салат «Оливье», салат с курицей – «Неаполитанский», кажется. И летнего салату тоже настрогал Проненко и заправил его солнечным и вкусно пахнущим растительным маслом «Шворц». Возродившийся после посещения биотуалета Шилов закатал рукава и пришел товарищам на помощь.
– Сейчас выпьем чуть-чуть, – говорил Семеныч, – потом в душ и на рыбалку. До рассвета совсем немного осталось. Заодно с народом познакомимся. Ух, как я соскучился по нормальному человеческому общению! – проревел он, отхватывая большущими своими зубами изрядный кусок сыра и проглатывая его. У Шилова потекли слюнки, а Проненко как всегда остался безучастным.
Семеныч достал бутылку и налил водку в рюмки, которые прихватил запасливый Проненко.
– За что пьем? – уныло спросил Проненко, перекатывая рюмку в узких нервных ладонях, согревая благословенный напиток. Шилов с трудом сдержался, чтобы не одернуть его.
– Там девочка напротив, она напевала считалочку, – сказал задумчиво он.
– Это тост такой? – мнимо удивился Семеныч и проревел: – Гр-рустные у тебя тосты, Шилов, совсем печальные, не по-человечески это, сразу видно – специалист по нечеловеческой логике!
Проненко гадко захихикал, а, впрочем, может и не гадко вовсе, но Шилову показалось, что все-таки гадко, потому что он недолюбливал Проненко (это чувство было взаимным), не переносил его смех, вроде и обычный, к которому примешивался странный звук, будто несмазанные шестерни трутся друг о друга. Шилов не любил его половинчатую улыбку, похожую на театральную маску, когда одна сторона рта улыбается, а другая, нет, не грустит, другая остается в обычном свом состоянии, сжата в линию. Но больше всего Шилов ненавидел подколки, постоянное пристальное внимание к нему, к Шилову, со стороны Проненко, в те минуты, когда он оказывался поблизости.
– Это не тост, – терпеливо пояснил Шилов. – Напротив действительно девочка живет. Бледная как смерть. Зеленокожий сказал, что надо быть с ней осторожнее. Почему – не объяснил.
– Эти зеленокожие – хорошие ребята, – ласковым голосом произнес Семеныч, поднял рюмку вверх, глянул на нее с хитринкой, с веселой такой улыбкой до ушей, вот, мол, как проглочу тебя, родная, милая, как обожгу тобой желудок, прозрачная подружка русского человека, жидкость огненная, слеза воина наичистейшая, как выпью – тогда и узнаешь ты почем фунт лиха. – За местных!
Всем присутствующим стало тошно от хитрой улыбки Семеныча и немедленно захотелось начистить ему рыло, но присутствующие даже вдвоем вряд ли смогли бы одолеть Семеныча – и они знали это, поэтому в драку не лезли.
– За местных! – вслух согласился Проненко и чуть-чуть приподнял свою рюмку, глядя на нее с ненавистью.
– За местных, – покорно повторил Шилов и посмотрел на рюмку нейтрально.
Стукнулись, выпили. Семеныч занюхал рукавом, и лицо его расплавила сладкая до приторности улыбка. Глаза он прищурил, и рукой с зажатой рюмкой провел по воздуху, дирижируя невидимым оркестром, состоящим из бутылок с алкогольными напитками всех мастей. Проненко поспешно заталкивал в рот и жевал соленые огурчики, которые по привычке звал корнишончиками, и пхахвивалы, которые по привычке звал лхахвалами. Шилов выждал пять секунд, чтобы прочувствовать, как горячая жидкость течет по пищеводу и ухает в желудок, как тепло распространяется из желудка по всему организму, нейтрализуя действие противоаллергенной заразы. Водку закусил пхахвивалой, на которую намазал толстый слой чудеснейшего грибного сыра, что изготавливается на молочной фабрике, где директором дедушка Семеныча – крепкий старичок в сине-красной фуражке, по старости лет прикидывающийся потомком донских казаков. Семеныч с удовлетворением посмотрел на Шилова, на сыр, кивнул, облизнулся и сказал, наливая по второму кругу:
– Между первой и второй наливай еще одну!
– Так это как бы и есть вторая, – сказал о чем-то крепко задумавшийся Проненко. Он сжал двумя пальцами подбородок и пощипывал едва отросшую бороденку.
– Нет, это та, которая между ними, – возразил Шилов, которому было все равно, лишь бы возразить Проненко. Проненко посмотрел на него из-под бровей и ничего не ответил, а Шилов мысленно обругал себя. Все-таки ты, Шилов, странный человек, сказал он себе, почти с любой гуманоидной и негуманоидной тварью договориться можешь, а с людьми – только со скрипом, да и то не всегда получается. Ему стало грустно. Он взял со стола здоровый кусок квалихворы и стал медленно жевать его.
– Так что за девочка напротив? – спросил, хрустя огурцом, Семеныч. Оказывается, он успел выпить, пока Шилов и Проненко перестреливались взглядами. Шилов, сообразив, что оплошал, тут же проглотил содержимое своей рюмки, и, поперхнувшись, сунул в рот соленый помидорчик, маленький, круглый, похожий на вишенку, а Проненко, наоборот, только пригубил и вернул рюмку на место. Вернул, ударив о столешницу, вернул твердой рукой, как бы говоря Шилову: нет, брат, не закончили мы нашу беседу и взглядами подрезать друг друга не закончили тоже, последний и решительный бой нам еще предстоит.
– Девочка, да… – пробормотал Шилов, смущенно почесывая нос. – Самая обычная девочка, человеческая, в пижаме, европейского вроде типа, считала на английском. Фи, фай, фо, как-то так. Если не ошибаюсь, это такая английская считалочка, а может и не английская, но западноевропейская – точно.
– Западноевропейская, значит. – Семеныч по-отечески улыбнулся, схватил бутылку и ловко, как фокусник, разлил водку по рюмкам и объявил третий тост, за родителей. Шилов сразу же вспомнил папу, энтомолога, его наносачок, которым и крокодила поймать можно было, его старинные очки в ореховой оправе и черные брюки на подтяжках. Папа был не от мира сего и предпочитал бывать в экспедициях или на кафедре в своем институте, но никак не дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52