Но те, что хотят сидеть в клетке, мне не нравятся.
Забрав Авантюриста, я вернулся в бункер. Геракла пришлось убрать подальше: незачем моим партнерам пока встречаться.
Феромоны привезли через час, за это время мы с Авантюристом успели познакомиться и поворковать.
Все, пора за работу. И сделать ее лежа на животе не получится. Ну почему этого чертового мини-робота не могли послать в другой день?! Проф, правда, постарался устроить меня поудобнее. Ладно, хватит себя жалеть, ничего хорошего из этого не выйдет.
Авантюристу повесили на шею легкий мешочек на тонкой ниточке: надо, чтобы он сумел ее порвать.
Голубь сел на руку нашего начальника охраны (до сих пор человек на меня сердится) и был вынесен на поверхность. Взмахнув крыльями, Авантюрист умчался в темнеющее небо.
До места мы добрались спокойно, хищных птиц в городах почти не бывает. Вот она — крыша, которая нам нужна. А теперь лапой... Оп, ниточку порвали, и еще надо мешочек раздавить. Это удается сделать только клювом. Авантюрист на меня обиделся: такая гадость, а я его туда носом! Спасибо тебе, голубь сизокрылый.
Через час я сам отнес Авантюриста обратно наверх, и мы простились.
Теперь самый ответственный этап, а времени на него — всего три часа. Геракл неохотно прихватил пластмассовый ключик и отправился в дорогу. Примерно за километр до цели кот заволновался и резко ускорил шаг.
«Не спеши, Геракл, пусть охране надоест проверять всяких там кошек. И впереди тебя ожидает одно разочарование».
Хвостатый мне не совсем поверил, однако почти послушался. А вот и линия кордонов — почти незаметных. Грамотно, войсковая операция не помогла бы. Было бы много шума и взрыв как апофеоз. А так здесь немного постреляли по кошкам, но это развлечение быстро приелось, так что мы с Гераклом проскочили... Нет, не проскочили, сейчас его тоже застрелят. Бегом! Ф-фух, хотели только напугать. Но нам от этого не легче, потому что, удирая, кот выронил ключ. И как, интересно, мы теперь его заберем? А делать это надо срочно.
«Не упрямься, котяра. Страшно, и застрелить могут, но очень, очень нужно».
Кот внял. И предложил решение. Сейчас мы с ним будем охотиться вон за той птичкой. Охранники должны проявить солидарность с охотником, а не дичью. (Интересно, где этот усатый тип изучал психологию?) А спугнуть птичку вовремя Геракл сумеет. Так и вышло — к тому же один из охранников издал поощряющий возглас, спугнувший воробья. Ключ в пасть — и вперед.
И вот тут Геракл словно с цепи сорвался. Пока это не страшно: бежит он куда надо, — но потом его придется как-то остановить.
На месте нас ожидал великий кошачий кошмар: все хвостатое население Фоссано собралось здесь. Между котами велась настоящая война за внимание дам. Геракл чуть было в нее не включился, но тут мне повезло: пытаясь его образумить, я потерял контроль над собой, и бедный котяра прочувствовал все то, что чувствую я. Он сдержанно взвыл, но ключ не выпустил — умница.
«На обратном пути порадуешься жизни, — обещал я Гераклу, — а сначала дело».
Кот проскользнул внутрь. На бомбочке дрались два кота, а в полуметре совокуплялась какая-то парочка. Этого нам только не хватало.
Хорошо, что коты такие индивидуалисты и не могут объединиться против общего врага. Геракл справился с ними поодиночке.
Теперь самое главное. Осторожно — ключевое слово этой операции. Я отобрал у Геракла управление и нажал на нужные кнопки. Надеваем ключ на взрыватель, отвинчиваем.
«Геракл, зубами за этот выступ хватайся и вниз тащи. Молодец, теперь еще раз и еще».
Отвинтили. Все!
Теперь пора выполнять обещанное. Я вернул Гераклу управление и остался с ним — интересно. Э-э, нет, интересно-то оно интересно, но я тоже не железный и не вуайерист.
Великую кошачью свадьбу, на мое счастье, разогнал боевой катер со знакомой эмблемой на борту. «Синие ястребы» во второй раз оказались моими ангелами-хранителями. Теперь наконец можно возвращаться, потому что Геракл со страху угомонился.
Глава 22
На обратном пути, уже в катере, я понял, что заболел. Впервые в жизни. Следующая неделя состояла из лекарств, уколов, звона в ушах и больной головы. Еще меня зачем-то уговаривали поесть. С ума сошли! Это же жевать надо! И глотать!
Говорят, все хорошее имеет конец. Все плохое, по крайней мере болезни, наверное, тоже — правда, не всегда такой, на который рассчитываешь.
Через неделю — или больше, или меньше, не знаю — я понял, что, скорее всего, не умру. А еще на свете оказалась такая прекрасная вещь — много-много еды. Почему нельзя дать мне ее всю сразу? Придется смириться, все равно нет сил отобрать.
Еще через три дня я стал понимать разумные доводы. А еще через неделю самостоятельно поднялся и пошел умываться. В зеркале я увидел коротко стриженную «бедную сиротку» — добрался-таки проф до моих волос. Я их нарочно отращивал, чтобы ничто не напоминало мне о приюте, благо ровесников поблизости не наблюдалось и смеяться надо мной было некому. А в последнее время, когда я начал общаться с другими ребятами, смеяться надо мной и моими привычками уже стало небезопасно. Но проф вечно точил зубы на мои кудри: мешали они ему налеплять на меня десятки датчиков.
Кроме отсутствующих волос меня беспокоило что-то ещё. Тишина. Как будто в десяти метрах нет ни Мыша, ни Геракла. Но они там, Геракла сегодня утром пустили поздороваться. Я напрягся и попытался войти с ним в Контакт. Ничего. На дрожащих ногах и с бешено колотящимся сердцем я вернулся в постель.
— Это пройдет, просто я еще слишком слаб, — утешал я себя, — успокойся, все будет в порядке.
Успокоился я потому, что на волнения просто не было сил.
Дар не вернулся — ни через день, ни через два, ни через неделю. В отличие от способности размышлять. Проклятие. Что со мной теперь будет?
Некоторое время я, конечно, смогу скрывать свою новоприобретенную обыкновенность. Но не вечно же.
По ночам меня мучили кошмары из моего прошлого. Днём я тоже просто не мог его не вспоминать. «Я ничего не боюсь!» Вместе со старым девизом всплыли все связанные с ним воспоминания.
Никто не знает, кто были мои родители. Меня просто анонимно родили и анонимно оставили в роддоме. Так что свое несуразное имя я получил потому, что какой-то клерк недонабрал одну букву, а обратить его внимание на эту ошибку оказалось некому. Сейчас мне мое имя даже нравится, но раньше оно было источником многих неприятностей.
Первые шесть лет своей жизни я провел в самом кошмарном приюте во всем Палермо. Потом решил сбежать. Но я такой был не первый. Сбежавшие мальчишки, не умея выживать на улице в одиночку, обычно возвращались, поджав хвост, и, вынеся положенное количество розог (совершенно невероятное), всю оставшуюся жизнь вздрагивали от громкого голоса или начальственной интонации. Один из них, к тому времени уже взрослый мужчина, работал в нашем приюте кухонным мужиком, И я каждый день видел, как он втягивает голову в плечи, стоит директрисе пройти мимо него. Мне это не подходит. Я не так глуп. Я уйду отсюда так, чтобы никогда не вернуться.
Во-первых, я сбежал не ночью, а утром, с прогулки, во-вторых, прихватил с собой кредитную карточку директрисы, в-третьих, заранее выяснил, где находится ближайшая свалка, на которой обитают беспризорники, и узнал, что их главарь, парень лет пятнадцати, совсем не злой и умеет держать слово.
Когда я предложил ему кредитную карточку в обмен на обещание разрешить мне остаться, он только посмеялся надо мной: какой в ней толк? Кода-то он не знает. Но остаться позволил. Тогда я с самым небрежным видом сообщил ему код и предупредил, что до вечера карточки никто не хватится. Две тысячи сестерциев перекочевали в карман Бутса (так звали парня). Он действительно был уникальной личностью среди беспризорников. При нем банда не голодала, не дралась, и ее не раздирали междуусобицы. Мои идеи, как добыть побольше денег, еды или несколько пар целых ботинок, он внимательно выслушивал и кое-что пускал в ход.
Тучи сгустились над моей головой, когда Бутсу было лет шестнадцать: он вырос, и его взяли в воровскую шайку Шаркуна. Хотя, если бы последний не проявил ко мне интереса: «какая смена растет», — я бы не выжил. После ухода Бутса в банде начался период нездоровой анархии и бессмысленной жестокости. Бутс тоже мог надавать кому-нибудь по морде, но никогда не делал этого просто так.
Кому из представителей старшего (лет четырнадцати) поколения пришла в голову замечательная мысль послать малышню попрошайничать, я не помню. Помню, как во мне поднялась волна протеста, как я встал и в самых изысканных нецензурных (это я сейчас знаю, что они нецензурные) выражениях объяснил парню вдвое старше и впятеро сильнее себя, куда он может засунуть свои светлые идеи. Помню, как один из его подпевал, беспризорник лет десяти, сбил меня с ног и как обозвал трусом, пока я поднимался (он еще много чего сказал, но это не имело для меня никакого значения).
— Я ничего не боюсь! — прохрипел я и бросился на него с такой яростью, что разница в росте, весе и силе перестала играть какую-либо роль в этой драке.
Выиграть битву — не значит выиграть войну. У моего противника нашелся покровитель постарше. Потом я лежал на земле, рыдая и вскрикивая, когда удары по ребрам были особенно сильными.
— Эй, (...) — остановил кто-то моего мучителя, — забьешь его (...) до смерти (...), сам будешь (...) закапывать (...), чтоб не вонял (...), да и Шаркуну (...) этот щенок (...) понравился (...).
— Подбери сопли (...) и заткнись (...)! — сказали мне, но в покое оставили.
Тогда я и обещал себе, что больше никто никогда не увидит моих слез.
Ночью я убрался со ставшей такой неуютной свалки. И спрятался в полузаброшенном чуланчике на заднем дворе маленького молочного магазинчика. Утром меня обнаружила хозяйка, но, выяснив, что, во-первых, я ничего не украл, а во-вторых, полумертв, не прогнала, а наоборот, промыла мою рассеченную бровь и целых две недели подкармливала фруктовыми йогуртами с закончившимся сроком реализации. В жизни не ел ничего вкуснее.
Добрая женщина, пожалуй, оставила бы меня у себя, если бы жила подальше от той самой свалки, которую я только что покинул. Меня искали, хотя и не слишком интенсивно, однако было очевидно, что ежедневно ходить по ближайшим улицам мне не дадут.
Через две недели, починив моей благодетельнице капризный универсал-автомат и снабженный йогуртами на первое время, я отправился искать свое место в жизни. Еще через неделю у меня уже имелось «свое дело»: на свалке высокотехнологичных отходов я разбирал все, что разбирается, и сдавал работающие детали в одну сомнительную маленькую лавочку. Домом мне служил корпус боевого катера, который я постепенно приводил в порядок и благоустраивал. Правда, через месяц я неосторожно забрел в зону влияния моей бывшей банды и жестоко поплатился за это. Не убили меня в надежде полюбоваться на то, как «этот (...) щенок (...) сам (...) на коленях (...) приползет (...)». Ха, дожидайтесь, безмозглые!
Вынужденный часто появляться в опасных для себя местах, я приконтачил большую свору бродячих собак. Они охраняли мое жилище и меня самого, когда я выходил со свалки, а я подкармливал их зимой и лечил, как умел, их раны.
Тогда у меня появился Тяпа — полугодовалый щенок водолаза, неизвестно как затесавшийся в совершенно не подходящую для него бродячую компанию. Не знаю, выгнали его из дома или потеряли, но дикой собакой он определенно не был.
Мне было девять лет, когда я в сопровождении почетного эскорта из четырех пресвирепого вида псов проходил мимо той самой свалки, где по-прежнему обитала та самая банда. Нападать на меня уже не рисковали, но пытались как-нибудь уязвить словами, выяснив, что из-за этого я собак не спускаю (боятся — значит уважают). Тогда я уже покупал одежду в секонд-хенде и даже стирал свои вещи в автоматической прачечной. В моем катере было электричество, «почти что водопровод» и нагреватель для воды. Так что беспризорником я не выглядел. В тот раз я почему-то не стал отвечать на ругань и глупые шутки своих врагов.
Именно тогда меня заметил проф. Он дошел следом за мной до моего жилища, подождал, пока я выберусь наружу (собаки предупредили: чужой) и уговорил уйти с ним, согласившись даже взять Тяпу.
Первым делом проф поместил меня в дорогую клинику, где мне заново сломали криво сросшиеся ребра и срастили их как полагается, а от шрама, рассекавшего бровь, остались только воспоминания.
Потом я учился всему тому, что уже давно знали и умели мои сверстники — в том числе держать вилку и вести себя за столом. По сравнению с этими занятиями, Контакт казался мне приятной игрой.
Учиться (если не считать правил поведения) мне понравилось сразу. Но Контакт все так же оставался для меня самым лучшим развлечением. Пока не случилась беда. Тогда я не отличал работу от тренировки на трассе. Я все старался сделать как можно лучше из уважения к моему опекуну и воспитателю... Который бессовестно обманывал меня почти два года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51