Мне приют за песню дайте
Хоть до ласточек в саду!
На мороз не выгоняйте —
По весне я сам уйду...
Песня была жалобная, но Орешек высвистывал ее с веселым вызовом.
Если бы в этот момент его увидел Илларни, он тяжело вздохнул бы. Мудрый старик знал, что легкомыслие и беспечность могут выглядеть мило и обаятельно, но сжирают человеческую душу так же беспощадно, как лень и ложь...
Всю жизнь за Орешка принимали решения другие: Илларни, Раушарни, Вьямра, Аунк. Единственным самостоятельным поступком была отчаянная попытка разыскать хозяина, хотя проще и спокойнее было бы остаться в мирной и доброй семье пекаря (кстати, Орешек и сам не раз говорил себе это, укладываясь спать на промерзлую землю у разбойничьего костра).
А теперь парень безуспешно пытался внушить самому себе серьезность положения, в которое он вляпался обеими ногами. Высокая ответственность... триста солдат, ожидающих приказов... больше сотни жителей «городка», о которых надо заботиться...
«И зеленоглазая красавица, которая смотрит на тебя с восторгом и любовью!» — вильнули в сторону дерзкие мысли.
И больше в этот вечер Орешек не мучил себя тяжкими раздумьями.
22
— Что ж, Шайса, пока все идет прекрасно. Нуртор собирает войска, да как быстро-то собирает! Неплохой вождь — энергичный, с твердой рукой...
— У него все было готово заранее, господин мой. Нуртор давно мечтал напасть на Грайан. Наш колдунишка его к этому только подтолкнул.
— Ты прав. Он держал, так сказать, воинов с мечами за плечами. Бросок на юг у него тоже много времени не займет...
— Король решил не ждать, пока прибудут властители замков со своими отрядами. Двинется на крепость с собственным войском и с тем ополчением, какое успел согнать. Остальные силы подойдут позже...
— Разумно. Сколько воинов сейчас под его рукой?
— Около двух тысяч, из них полторы тысячи — ополченцы.
— Для Найлигрима этого за глаза хватит, если еще учесть помощь нашего грозного мага. С крепостью Нуртор провозится... скажем, двое суток...
— А если и дольше — не страшно, лишь бы Джангилар не прознал об осаде раньше времени.
— Дольше? Что за вздор, почему «дольше»? Крепость, конечно, сильная, но против армии Нуртора... а главное, против Подгорных Людоедов... Вот ты, Шайса, будь ты в этой крепости дарнигаром, чем бы остановил атаку Людоедов?
— Ну, катапульты, «небесный огонь»... людей бы всех согнал на стены...
— Стой! С чего ты приплел «небесный огонь»? Где бы ты раздобыл его в своей захолустной крепостишке?
— В своем арсенале раздобыл бы. Две бочки.
— Две боч... О тень Хозяйки Зла! Неужели у них в арсенале есть...
— Разве зеркало не сказало этого моему господину?
— Зеркало? Ха! Оно показывает то, что само считает нужным! Я могу управлять им лишь тогда, когда мой разум вселяется в чье-то тело — человека, зверя, птицы...
— Человека? Мой господин может и человека подчинить приказу своей мысли? Любого?
— Отвечу, хотя ты мог бы и сам догадаться... Если бы я умел диктовать свою волю любому человеку, вселяться в него, принимать его облик... О-о, я не тратил бы время на нелепые войны! Нет, мне подвластны немногие: обессиленные тяжкой болезнью или безумцы... Но это пустая болтовня. Что ты говорил о «небесном огне»?
— В прошлом году мой господин посылал шпионов в силуранское приграничье. Я позволил себе дерзость: добавил приказание побывать во всех трех крепостях, осмотреться, принюхаться...
— Ты бесценный человек, Шайса!
— В Найлигрим еще при покойном Бранларе были доставлены две бочки этого зелья. Их заперли в подземном ярусе, в одном из пустующих казематов. «Небесный огонь» ни разу не был использован во время осад крепости.
— Не хотели тратить драгоценный состав на мелкие заварушки, да? Что ж, у них не будет возможности использовать его в серьезной передряге. Зелье должно быть уничтожено!
— Но, господин, это же будет прямым предупреждением Хранителю крепости! Если он не последний дурак, непременно пошлет гонца в столицу: «У нас побывал лазутчик, обстановка тревожная...»
— Никаких лазутчиков! Это будет несчастный случай, в котором нельзя обвинить Силуран. Тот, кого я пошлю, вообще не человек.
— Подгорный Людоед?
— Нет, конечно. Слишком тонкая работа для этих кровожадных дурней. За дело возьмется грозная красавица, поражающая врага молниями...
* * *
В ночном подземелье было холодно и темно, не горели факелы по стенам, ничьи шаги не отдавались эхом под черными сводами. И все же мертвой, глухой тишины не было в подземном ярусе крепости Найлигрим. Скрипуче повизгивали дерущиеся крысы, потрескивали от времени деревянные стойки в арсенале и полки в хранилище продовольствия.
Чуткое ухо расслышало бы еще один звук: ровный, мерный гул, доносящийся из большого, обнесенного железной решеткой колодца. Это ревели в глубине его воды стремительной подземной реки.
Он был очень стар, этот колодец, старше крепости Найлигрим, ибо создали его не руки человеческие, а воля богов. Века и века был он безымянной каверной в каменном дне пещеры, не видел света, не слышал голосов, внимая лишь Вечности. Но пришли люди, воздвигли в скалах цитадель, охраняющую перевал, — и содрогнулись древние камни... Люди пробили вход в подземные пустоты, превратили мрачную пещеру в склад, обыденный, как сарай ремесленника или амбар крестьянина. А колодец заключили в железную клетку, приделали к нему ворот с цепью, поставили рядом дубовую бадью.
Но подземная река пела в пленном колодце так же грозно и таинственно, как и века назад, — пела о том, что рано или поздно умрут люди, ползающие наверху, исчезнет с лица земли народ, осквернивший горы своими постройками, разрушится сама крепость, но вечно пребудут горы, воды и земные недра, неподвластные жалким людишкам и даже самому Времени.
Песня эта поднималась из глубин, не потревожив темной поверхности воды: течение было слишком далеко от сруба, который люди водрузили на край каверны. И если бы в любую ночь — кроме этой, недоброй, — кто-нибудь вошел сюда с факелом и склонился над открытым срубом, он увидел бы обычную картину: локтей на пять вниз уходят осклизлые каменные стены, а дальше на черной глади пылает двойник его факела...
Впрочем, кому среди ночи заглядывать в старый колодец? Сюда и днем-то редко забредали слуги: воду для кухни удобнее было брать из другого колодца, что возле прачечной: не надо подниматься по крутой лестнице...
А жаль, что в этот миг ничей факел не озарял пасть колодца! Потому что именно сейчас человек узрел бы странное и страшное зрелище: черная вода вспучилась пузырем, от нее отделился сгусток тьмы и двинулся наверх, к срубу.
Она была черной, эта тварь, вынырнувшая из мрака во мрак. Лишь тяжелый мокрый шлепок выдал ее присутствие, когда она переваливалась через сруб, протиснулась сквозь прутья решетки и плюхнулась на каменный пол. Но чуткие, сторожкие крысы немедленно прекратили возню и затаились.
Крысиным глазам хватало скудного света, что сочился в щель под дверью (там, снаружи, пылал факел и скучал часовой). Обитатели подземелья недоверчиво и недобро рассматривали большой черный мешок, покрытый короткой щетиной. От мешка пахло тиной, сыростью и какой-то слизью.
Ночные хозяева пещеры не испугались, только слегка встревожились, но тревога быстро переросла в хищное любопытство. Мешок лежал неподвижно, но каким-то неведомым чутьем крысы понимали: это живое существо. Чужак на их территории! Не хватало толчка, чтобы серая орава обрушилась на непонятное создание, накрыла, растерзала...
Тварь не двигалась. Она была спокойна ледяным спокойствием убийцы. У нее не было глаз, да и мало было бы от них проку в подземелье. Отсутствие зрения ей восполняли великолепный слух (она ловила звуки всей кожей), изощренное чутье и способность тонко улавливать тепло. Все это рисовало ей мир вокруг не хуже, чем это сделали бы глаза.
Но слизистая гостья ощущала не только тепло, звуки и запахи. Непостижимым образом различала она чувства окружавших ее живых существ. Вот и сейчас на нее катилась волна злобы, в которой терялись слабые ручейки любопытства и тревоги.
Мокрый мешок не шевелился, и тревога понемногу исчезла, растворилась в голоде и ярости.
Крысы застыли перед атакой. Затем старый самец, крупный, способный один на один одолеть кошку, хищно двинулся вперед.
Крысы — не волки, жажда убийства не заставит их забыть об осторожности и ринуться на врага. Подвальный атаман, жилистый и тощий, крался, то и дело останавливаясь и принюхиваясь. Стая напряженно следила за каждым его движением. Шажок... еще шажок...
И тут из мокрого мешка вылетело навстречу крысе длинное черное щупальце, на конце которого жутким цветком расцвели треугольные пластинки, острые, как ножи.
Человек лишь заметил бы, как метнулось что-то черное, да услышал бы предсмертный визг. Но стая разглядела обмякшую, с перебитым позвоночником крысу, которую притянул к себе, всосал в себя черный ком.
Второго предупреждения не понадобилось. Стая беззвучно растворилась в ночи — но не исчезла, а невидимкой наблюдала за невесть откуда взявшейся напастью.
Тварь лежала неподвижно. На слизистой шкуре ничем не выделялось место, откуда только что появилось щупальце. Впрочем, если приглядеться, можно было заметить небольшую припухлость там, где исчезла крыса.
Страшная гостья не была довольна. В другое время она спокойно переварила бы добычу. Но сейчас тварь была во власти странного чувства. За те двести лет, что ползала она во мраке, ничего подобного испытать ей не довелось. Тревога? Беспокойство? Тварь не понимала, что с ней происходит. Ее убогие мысли всегда двигались по замкнутому кругу: голод — убийство — сытость, покой — опасность — враг — убийство — сытость, покой... Ее примитивное сознание не в состоянии было объяснить то новое, чужое, что вошло извне в ее жизнь. Чья-то воля властно требовала от нее действия. Незнакомый запах будоражил и мучил ее. Это не был запах пищи, и тем не менее тварь твердо знала: необходимо найти источник странного, тягучего аромата. Найти и уничтожить.
Враг. Опасность. Враг.
Все становилось на свои места. Надо найти странно пахнущего врага. Прямо сейчас.
Скользкий мешок покатился вокруг колодезного сруба. Он двигался свободно и легко. Позади осталась слизистая дорожка.
У запертых дверей одного из казематов тварь остановилась. На шкуре взбухли два бугорка, вытянулись, превратились в щупальца. На этот раз они росли так медленно, что даже человеческий глаз разглядел бы это.
Будь тварь в достаточной мере разумна, можно было бы сказать, что ее терзают сомнения, что она колеблется. Положив щупальца на дубовую, окованную железом дверь, она медленно раскачивалась на месте. Наконец тонкое чутье подсказало ей, что за дверью добычи нет. Она была здесь совсем недавно: порог пропитан тягучим запахом... но предмет поисков переместился вверх по лестнице.
Существо испытало что-то вроде тоски. Захотелось перевалиться через сруб и исчезнуть в черной, холодной, такой безопасной глубине... Но чужая воля приказала не привыкшей к повиновению твари: «Вперед! По следу!»
Тварь заскользила через подземный зал, легко преодолела крутые каменные ступени. Ненадолго замешкалась, ощупывая дверь, но тут извне пришла подсказка. Концы щупалец прижались к двери, острые пластинки вгрызлись в дерево.
Хотя тварь и жила в ином мире, порой она наведывалась и в земли людей. Не раз приходилось ей «пропиливать» лаз в стенах курятников или овечьих кошар. Но впервые хищница действовала, как матерый взломщик, выдирая из двери засов.
По ту сторону двери часовой героически сражался со сном. Сон явно побеждал. Впрочем, к чему было и трепыхаться: смена не скоро, почти через звон... Дремота накатывалась, как морской прибой, спутывала мысли, делала веки тяжелыми...
Внезапно в сон ворвались скребущиеся звуки. Изнутри кто-то царапался в дверь.
Мысли лениво, чуть ли не со скрипом ворочались в голове. Мерещится?.. Крысы?.. Нет, какие крысы, громко же...
Наемник неуверенно потянул дверь. Она подалась с такой легкостью, что часовой пошатнулся. И тут же навстречу ему метнулось что-то темное.
Он не успел разглядеть, что тварь вскинула к его лицу два щупальца. Не увидел и проскользнувшей меж ними голубой искры. Зато он ее почувствовал! Мышцы скрутила жестокая судорога, мир вокруг стал ярким и ослепительным, а затем беззвучно разлетелся на осколки...
Тварь помедлила над телом человека. Сейчас надо было делать то же, что и всегда, когда удавалось убить добычу крупнее себя: отхватить несколько кусков мяса, найти укромное местечко и предаться лучшему в мире занятию — перевариванию пищи. Но загадочная, извне идущая сила неумолимо гнала вверх по ступеням, через залитый лунным светом двор, вслед за тягучим запахом...
* * *
— Нет, выше, слева от луны. Три звезды... и четвертая — немного правее. Это лук и острие стрелы. В Темные Времена, когда люди верили, что у богов есть телесные облики, они поклонялись богине охоты — прекрасной женщине с луком и колчаном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112