А боги еще мстительнее, чем люди. Правда, Оплот ожидал, что они накажут его человеческими руками. Появление духов превратило энергичного, волевого и жестокого человека в беспомощного мальчишку. Страх не пришел извне — он давно жил в душе...
А бархатный голос продолжал:
— Загляни в свое замаранное грехами сердце, человечишка, и назови вслух то, что таил там до сих пор. Перечисли свои грехи перед Единым.
Торопясь, путаясь в словах, Оплот Горга-до начал рассказывать о клевете, которую распускал о своих недругах, о доносах, о лжи... и осекся — сам понял, что все это мелкие человеческие делишки, которые не могут потревожить Единого.
Духи ожидали молча, но каким беспощадным было это молчание!
Переведя дыхание, Таграх-дэр заговорил снова — на этот раз о главном. Угрюмо и безнадежно рассказал он, как при помощи грайанского звездочета проникал в тайны небес и кощунственно вызнавал волю богов.
— Кто еще из людей знает об этом? — упал вопрос, словно меч палача.
— Чинзур, слуга звездочета, они бежали вместе. Еще Хайшерхо, я уверен...
— Еще кто?
Эти два слова произнесла темная фигура. Впервые мрачное клыкастое существо вмешалось в разговор. Слова прозвучали невнятно, словно говорившему что-то мешало, но столько ненависти было в голосе, что Таграх-дэр коротко, жалобно проскулил. Впрочем, он быстро взял себя в руки и рассказал о двоих грайанцах, их подозрительном поведении и невероятном прорыве на свободу из темницы. Конечно, нельзя сказать с уверенностью, что их прибытие связано со звездочетом, но все же...
Когда Оплот закончил, воцарилась недобрая тишина.
— Ничтожная тварь! — презрительно произнес наконец бархатный голос. — Думаешь, волю Единого нарушить так же легко, как ваши человечьи законы? Пади ниц, смертный, и сто раз воззови к Гарх-то-Горху, умоляя о пощаде!
Уткнувшись носом в пыльный ковер, вельможа забормотал смиренные молитвы. Не успел он и четырех раз воззвать к милосердию Единого-и-Объединяющего, как затылком, лопатками, напряженной шеей ощутил, что в комнате никого нет. Но не рискнул подняться и продолжал бормотать бессильные, жалкие слова...
* * *
— Давай сюда клыки... да осторожнее, не раздави!
— Держи. Я все боялся, как бы их не раскусить.
— Раскусил бы — помер бы на месте, я ж такую отраву запаял в стекло! Называется — фосфор...
— Вот бы этот наррабанский придурок удивился... А светится красиво!
— Ты бы посмотрел, как маска целиком выглядит — и с глазами, и с клыками! Жаль, что такую прелесть пришлось разрознить, поделить на двоих.
Ловкие, чуткие руки Айрунги аккуратно сворачивали мягкую кожаную маску, расшитую блестящим бисером. Среди бисера зеленели две светящиеся стеклянные пластинки в форме глаз.
— Как бы этот Оплот не опомнился и охрану не кликнул, — обернулся Раш к пристройке, где два проходимца оставили свою жертву.
— Не опомнится, — фыркнул Айрунги. — Он сейчас уткнулся мордой в ковер и общается с Единым.
— Дурак и трус, — беспощадно подытожил Раш.
— Просто суеверный человек, — пожал плечами Айрунги. — Поэт Джаши сказал: «Мать суеверия — глупость, сын суеверия — страх...» Ну что ж, теперь нам идти по следу астролога Илларни.
— Это тебе он нужен. А я хочу изловить проклятого самозванца!
— Изловим, изловим... как на живца... И пошли под крышу, а то еще налетят эти, про которых и говорить не хочу...
Две тени юркнули в приоткрытую дверь.
В душной темноте на ковре вповалку храпели люди. Айрунги и Раш тихо растянулись у входа. Никто не заметил ни их отсутствия, ни их возвращения.
Таграх-дэр сопел в густой ворс ковра, горячий и влажный от его дыхания, и пытался сообразить, сколько раз — пятьдесят три или пятьдесят четыре — воззвал он к Единому. Эти благочестивые размышления были грубо прерваны. Сильная рука вцепилась ему в волосы, вздернула голову вверх. К шее прикоснулось холодное лезвие.
Оплот Горга-до зажмурился. Он понял: грянула кара Единого, которую посулили ему духи.
— Он спал? — спросил откуда-то слева глубокий женский голос. Таграх-дэр узнал его, хотя слышал лишь раз в жизни.
— Нет, — озадаченно ответил мужчина, державший нож у горла вельможи. — Вроде молился...
— Что вам нужно? — спросил Таграх-дэр, пытаясь соблюсти достоинство (а это очень трудно, если голова твоя оттянута за волосы назад, а по горлу легко гуляет острие ножа).
— Что нужно? — весело откликнулся голос с легким грайанским акцентом. — Хотим узнать, чем господину не угодила безобидная пара влюбленных. Или в Наррабане принято проводить медовый месяц в подземелье? Вообще-то мне ничего, понравилось... так необычно, такие острые ощущения! А вот ягодка моя капризничает. Спрашивает: что, у Таграх-дэра поуютнее комнаты не нашлось?
— Перестань паясничать! — раздраженно отозвалась из тьмы женщина. — Говори о деле!
— О деле, о деле... пра-авильно! Совсем забыл! Вот что значит любовь... Говори, шакалий объедок, приходилось ли тебе слышать такое имя — Илларни Звездный Голос из Рода Ульфер?
Таграх-дэр не ответил.
— Я ж тебя прирежу! — заботливо предупредил грайанец.
Вельможа вспомнил выбитую дверь подземелья, проломленную стену дома, охранника с оторванной головой — не отрубленной, а именно оторванной...
— Илларни... так звали книгочея, которого я нанял, чтобы он составил историю моих предков.
— Историю, да? Ладно, пусть будет так. А теперь скажи, медяк ты позолоченный: где сейчас мудрый Илларни?
— Я... я не знаю. Он бежал... в ночь перед вашим появлением в моем поместье.
— От тебя, похоже, все гости убегают... А ты со своими прихвостнями ринулся в погоню. Не стерпел, что история предков осталась недописанной... Ну, нашел какие-нибудь следы?
— Нет, но козопасы видели, что беглецы ушли тропами в сторону Нарра-до. Здесь, в дорожном приюте, Илларни нет.
— Во-от как? Ладно, слушай внимательно: скакать туда-сюда по дорогам тебе вредно. Можешь задницу о седло отбить. Возвращайся домой и сиди, как устрица в раковине. А вздумаешь натравливать на нас своих слуг и вообще пакостить... что ж, твоим наследникам придется вписывать в вашу семейную историю рассказ о том, что с тобой стряслось. Это будет такая грустная повесть!..
— Хватит болтать! — сердито подала голос женщина. — Он сказал все, что мог. Уходим!
Краем глаза Таграх-дэр уловил движение, которым грайанец повернул в ладони нож. Но не успел разглядеть, как рукоять ножа метнулась к его голове. Точный и сильный удар чуть повыше уха погрузил для пленника весь мир во тьму...
— Думаешь, он сказал правду?
— Уверен, что да... а значит, нам надо в Нарра-до. Лошадей придется бросить... Сейчас заберешься мне на плечи и вскарабкаешься на крышу. Я тебе снизу передам доску, положишь одним концом на крышу, другим — на ограду, потом подашь мне руку, поможешь влезть наверх. Только сама не свались.
— А не лучше ли остаться здесь до рассвета? Если налетят чудовища...
— ...то я их съем. За вчерашний день пожрать не удалось, хоть волком вой!
— Ты хоть о чем-то можешь разговаривать серьезно, шут балаганный?
— Могу. Я очень серьезно боюсь, как бы Илларни не столкнулся с этим летучим зверьем. Они ж наверняка неграмотные, его ученых трудов не читали. Слопают и не пожалеют.
— Я тоже этого боюсь, — вздохнула Нурайна, — но это еще не самая страшная возможность.
Орешек в полном изумлении чуть не уронил длинную доску, добытую с разобранной крыши конюшни.
— Вей-о-о! Да что еще страшнее может случиться?
— Илларни может попасть живым в лапы наррабанских властей и под пытками выдать тайну Души Пламени...
— Во имя Серой Старухи! В болото эту трепотню о Душе Пламени! Я сюда прибыл за моим хозяином! Чтобы вернуть его домой! Живого и невредимого! А твои сказочки меня не интересовали с самого начала!
— Ты... ты не веришь в Душу Пламени? — растерялась Нурайна.
— Верю! — огрызнулся Орешек. — И в Глиняного Человека, что детишек ворует, тоже верю, с шести лет и по сей день! Кончай болтать и лезь на крышу!
* * *
Тьма перестала быть монолитной, тяжелой и непроглядно-черной. Она струилась, редела, в нее вплетались огни светильников. Волнами наплывали, угасали и вспыхивали вновь голоса.
— ...да не мертв... сейчас очнется...
— ...плесни еще воды...
— ...открыл глаза...
Таграх-дэр лежал на спине. В ушах гулко шумело, лицо и волосы были мокрыми. Над ухом пульсировала тупая боль. Оплот поморщился и повернул голову поудобнее.
— Очухался, — услышал он над собой. — Позовите Избранного.
Этот голос не раскачивался мягкой волной. Он звучал твердо, резко и отзывался болью в затылке.
Таграх-дэр разом вспомнил все — и застонал, но не от боли, а от гнева. Да он бросит по следу этих негодяев такую погоню, что они не скроются даже у Гхуруха, в подземном царстве.
Но вспышке энергии не суждено было выплеснуться яростными и точными командами. Чья-то голова заслонила от Таграх-дэра пламя светильника. Змеиный, стелющийся по ковру голос прошипел:
— Во имя Хмурого Бога!
И в вельможе сразу онемели, застыли, умерли все чувства, кроме всепоглощающего ужаса. Он слышал о Кхархи и его жестоких слугах. Над Таграх-дэром склонилась смерть. Можно было лишь молить богов, чтобы смерть эта была быстрой и легкой.
Не сразу понял Оплот, что шипящий голос настойчиво о чем-то его спрашивает. Лишь имя Илларни, не раз уже звучавшее этой ночью, растормошило Таграх-дэра, достучалось до его замкнувшегося разума.
Лежащий на ковре человек словно раздвоился. Одна половина его существа торопливо и с готовностью, хотя и сбивчиво, отвечала на вопросы, что задавал беспощадный голос. Вторая же с безумной радостью хваталась за каждое мгновение жизни. Он все еще существует, еще может дышать, видеть, что-то говорить, не важно что, лишь бы не прекращались вопросы, лишь бы можно было ответом купить еще один бесценный миг, и еще один, и еще...
Но вот воцарилось молчание — ничего страшнее этого молчания не слышал Оплот в своей жизни.
— Ладно, — с некоторым сомнением просипел голос, — живи пока. Но если хоть слово кому обронишь...
Не закончив фразы, Избранный встал с ковра. Там, где темным пятном маячила его голова, вновь засиял огонек светильника.
Тихо, без скрипа приотворилась дверь — и снова закрылась.
Как чудесно, как нежно скользнул по лицу сквозняк! Как прекрасно дрожит крошечное пламя!
Он жив, жив...
Конечно, он будет молчать! Конечно, он никому и никогда!.. С блаженной улыбкой Таграх-дэр обнял подушку. Он не знал, что виски его стали в эту ночь белыми.
* * *
— Избранный, почему мы его не убили? Разве Кхархи не обрадовался бы еще одной смерти?
— Впредь не смей задавать вопросов, не то отрежу тебе язык. Но один раз, так и быть, отвечу. Иногда мертвые кричат громче живых. Этот человек — не погонщик верблюдов, а Оплот. Если утром здесь найдут его труп, будет поднята на ноги стража Горга-до и Васха-до. Это может помешать нам искать звездочета.
— Но если Таграх-дэр проболтается...
— Нет, — усмехнулся Шайса, — он будет молчать.
* * *
Когда восторг схлынул, пришел страх. Вельможа почувствовал, что не может больше оставаться один. Все в комнате кричало о пережитом ужасе. Ковер был врагом, стены были убийцами, кувшин на подносе был до краев полон яда, подушки выжидали мгновения, чтобы подкрасться, навалиться, задушить...
Остро, невыносимо захотелось оказаться в общем помещении для проезжающих, растянуться на вытоптанном ковре бок о бок с другими гостями, среди вони и храпа — но в безопасности! Приоткрыв дверь, Таграх-дэр осторожно выглянул наружу. Еще темно... но ведь Одноглазый Хассат сказал, что Слепые Тени редко залетают сюда. Рискнуть? Добежать?
Нет! Он сошел с ума! Кхархи-гарр наверняка сейчас там! Они могут решить, что Оплот Горга-до задумал их преследовать!
Совсем рядом — домик Хассата. Может, криком разбудить хозяина и послать за горцами-охранниками?
Нельзя! Охранники спят в том же помещении, рядом с кхархи-гарр. Что подумают слуги Хмурого, увидев, что Оплот собирает своих людей?..
Просто приказать хозяину, чтоб до утра побыл со знатным гостем?
А если Хассат заодно со злодеями? Вдруг в этом приказании он усмотрит что-нибудь подозрительное?
Одиночество становилось все тягостнее... Наконец Таграх-дэр придумал, как не сойти до утра с ума и в то же время не навлечь на себя немилость Кхархи и его слуг.
Когда заспанный хозяин примчался на вопли высокородного гостя, Таграх-дэр раздраженно заявил, что не может уснуть. Здесь душно, пыльно, не выветрился запах прежних постояльцев и вообще неуютно... Раз уж ему все равно мучиться до рассвета, то нет ли среди гостей бродячих певцов или музыкантов? Он бы не прочь их послушать...
Нахмурив свой и без того морщинистый лоб, Хассат неуверенно припомнил, что вроде были на женской половине то ли танцовщицы, то ли певицы... Надо послать служанку, пусть тихонько разбудит женщин и спросит...
— Вот эти две сказали, что они — певицы, — склонился хозяин до самого ковра. — Но музыкальные инструменты — у их спутника, в мешке. Прикажешь разбудить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112
А бархатный голос продолжал:
— Загляни в свое замаранное грехами сердце, человечишка, и назови вслух то, что таил там до сих пор. Перечисли свои грехи перед Единым.
Торопясь, путаясь в словах, Оплот Горга-до начал рассказывать о клевете, которую распускал о своих недругах, о доносах, о лжи... и осекся — сам понял, что все это мелкие человеческие делишки, которые не могут потревожить Единого.
Духи ожидали молча, но каким беспощадным было это молчание!
Переведя дыхание, Таграх-дэр заговорил снова — на этот раз о главном. Угрюмо и безнадежно рассказал он, как при помощи грайанского звездочета проникал в тайны небес и кощунственно вызнавал волю богов.
— Кто еще из людей знает об этом? — упал вопрос, словно меч палача.
— Чинзур, слуга звездочета, они бежали вместе. Еще Хайшерхо, я уверен...
— Еще кто?
Эти два слова произнесла темная фигура. Впервые мрачное клыкастое существо вмешалось в разговор. Слова прозвучали невнятно, словно говорившему что-то мешало, но столько ненависти было в голосе, что Таграх-дэр коротко, жалобно проскулил. Впрочем, он быстро взял себя в руки и рассказал о двоих грайанцах, их подозрительном поведении и невероятном прорыве на свободу из темницы. Конечно, нельзя сказать с уверенностью, что их прибытие связано со звездочетом, но все же...
Когда Оплот закончил, воцарилась недобрая тишина.
— Ничтожная тварь! — презрительно произнес наконец бархатный голос. — Думаешь, волю Единого нарушить так же легко, как ваши человечьи законы? Пади ниц, смертный, и сто раз воззови к Гарх-то-Горху, умоляя о пощаде!
Уткнувшись носом в пыльный ковер, вельможа забормотал смиренные молитвы. Не успел он и четырех раз воззвать к милосердию Единого-и-Объединяющего, как затылком, лопатками, напряженной шеей ощутил, что в комнате никого нет. Но не рискнул подняться и продолжал бормотать бессильные, жалкие слова...
* * *
— Давай сюда клыки... да осторожнее, не раздави!
— Держи. Я все боялся, как бы их не раскусить.
— Раскусил бы — помер бы на месте, я ж такую отраву запаял в стекло! Называется — фосфор...
— Вот бы этот наррабанский придурок удивился... А светится красиво!
— Ты бы посмотрел, как маска целиком выглядит — и с глазами, и с клыками! Жаль, что такую прелесть пришлось разрознить, поделить на двоих.
Ловкие, чуткие руки Айрунги аккуратно сворачивали мягкую кожаную маску, расшитую блестящим бисером. Среди бисера зеленели две светящиеся стеклянные пластинки в форме глаз.
— Как бы этот Оплот не опомнился и охрану не кликнул, — обернулся Раш к пристройке, где два проходимца оставили свою жертву.
— Не опомнится, — фыркнул Айрунги. — Он сейчас уткнулся мордой в ковер и общается с Единым.
— Дурак и трус, — беспощадно подытожил Раш.
— Просто суеверный человек, — пожал плечами Айрунги. — Поэт Джаши сказал: «Мать суеверия — глупость, сын суеверия — страх...» Ну что ж, теперь нам идти по следу астролога Илларни.
— Это тебе он нужен. А я хочу изловить проклятого самозванца!
— Изловим, изловим... как на живца... И пошли под крышу, а то еще налетят эти, про которых и говорить не хочу...
Две тени юркнули в приоткрытую дверь.
В душной темноте на ковре вповалку храпели люди. Айрунги и Раш тихо растянулись у входа. Никто не заметил ни их отсутствия, ни их возвращения.
Таграх-дэр сопел в густой ворс ковра, горячий и влажный от его дыхания, и пытался сообразить, сколько раз — пятьдесят три или пятьдесят четыре — воззвал он к Единому. Эти благочестивые размышления были грубо прерваны. Сильная рука вцепилась ему в волосы, вздернула голову вверх. К шее прикоснулось холодное лезвие.
Оплот Горга-до зажмурился. Он понял: грянула кара Единого, которую посулили ему духи.
— Он спал? — спросил откуда-то слева глубокий женский голос. Таграх-дэр узнал его, хотя слышал лишь раз в жизни.
— Нет, — озадаченно ответил мужчина, державший нож у горла вельможи. — Вроде молился...
— Что вам нужно? — спросил Таграх-дэр, пытаясь соблюсти достоинство (а это очень трудно, если голова твоя оттянута за волосы назад, а по горлу легко гуляет острие ножа).
— Что нужно? — весело откликнулся голос с легким грайанским акцентом. — Хотим узнать, чем господину не угодила безобидная пара влюбленных. Или в Наррабане принято проводить медовый месяц в подземелье? Вообще-то мне ничего, понравилось... так необычно, такие острые ощущения! А вот ягодка моя капризничает. Спрашивает: что, у Таграх-дэра поуютнее комнаты не нашлось?
— Перестань паясничать! — раздраженно отозвалась из тьмы женщина. — Говори о деле!
— О деле, о деле... пра-авильно! Совсем забыл! Вот что значит любовь... Говори, шакалий объедок, приходилось ли тебе слышать такое имя — Илларни Звездный Голос из Рода Ульфер?
Таграх-дэр не ответил.
— Я ж тебя прирежу! — заботливо предупредил грайанец.
Вельможа вспомнил выбитую дверь подземелья, проломленную стену дома, охранника с оторванной головой — не отрубленной, а именно оторванной...
— Илларни... так звали книгочея, которого я нанял, чтобы он составил историю моих предков.
— Историю, да? Ладно, пусть будет так. А теперь скажи, медяк ты позолоченный: где сейчас мудрый Илларни?
— Я... я не знаю. Он бежал... в ночь перед вашим появлением в моем поместье.
— От тебя, похоже, все гости убегают... А ты со своими прихвостнями ринулся в погоню. Не стерпел, что история предков осталась недописанной... Ну, нашел какие-нибудь следы?
— Нет, но козопасы видели, что беглецы ушли тропами в сторону Нарра-до. Здесь, в дорожном приюте, Илларни нет.
— Во-от как? Ладно, слушай внимательно: скакать туда-сюда по дорогам тебе вредно. Можешь задницу о седло отбить. Возвращайся домой и сиди, как устрица в раковине. А вздумаешь натравливать на нас своих слуг и вообще пакостить... что ж, твоим наследникам придется вписывать в вашу семейную историю рассказ о том, что с тобой стряслось. Это будет такая грустная повесть!..
— Хватит болтать! — сердито подала голос женщина. — Он сказал все, что мог. Уходим!
Краем глаза Таграх-дэр уловил движение, которым грайанец повернул в ладони нож. Но не успел разглядеть, как рукоять ножа метнулась к его голове. Точный и сильный удар чуть повыше уха погрузил для пленника весь мир во тьму...
— Думаешь, он сказал правду?
— Уверен, что да... а значит, нам надо в Нарра-до. Лошадей придется бросить... Сейчас заберешься мне на плечи и вскарабкаешься на крышу. Я тебе снизу передам доску, положишь одним концом на крышу, другим — на ограду, потом подашь мне руку, поможешь влезть наверх. Только сама не свались.
— А не лучше ли остаться здесь до рассвета? Если налетят чудовища...
— ...то я их съем. За вчерашний день пожрать не удалось, хоть волком вой!
— Ты хоть о чем-то можешь разговаривать серьезно, шут балаганный?
— Могу. Я очень серьезно боюсь, как бы Илларни не столкнулся с этим летучим зверьем. Они ж наверняка неграмотные, его ученых трудов не читали. Слопают и не пожалеют.
— Я тоже этого боюсь, — вздохнула Нурайна, — но это еще не самая страшная возможность.
Орешек в полном изумлении чуть не уронил длинную доску, добытую с разобранной крыши конюшни.
— Вей-о-о! Да что еще страшнее может случиться?
— Илларни может попасть живым в лапы наррабанских властей и под пытками выдать тайну Души Пламени...
— Во имя Серой Старухи! В болото эту трепотню о Душе Пламени! Я сюда прибыл за моим хозяином! Чтобы вернуть его домой! Живого и невредимого! А твои сказочки меня не интересовали с самого начала!
— Ты... ты не веришь в Душу Пламени? — растерялась Нурайна.
— Верю! — огрызнулся Орешек. — И в Глиняного Человека, что детишек ворует, тоже верю, с шести лет и по сей день! Кончай болтать и лезь на крышу!
* * *
Тьма перестала быть монолитной, тяжелой и непроглядно-черной. Она струилась, редела, в нее вплетались огни светильников. Волнами наплывали, угасали и вспыхивали вновь голоса.
— ...да не мертв... сейчас очнется...
— ...плесни еще воды...
— ...открыл глаза...
Таграх-дэр лежал на спине. В ушах гулко шумело, лицо и волосы были мокрыми. Над ухом пульсировала тупая боль. Оплот поморщился и повернул голову поудобнее.
— Очухался, — услышал он над собой. — Позовите Избранного.
Этот голос не раскачивался мягкой волной. Он звучал твердо, резко и отзывался болью в затылке.
Таграх-дэр разом вспомнил все — и застонал, но не от боли, а от гнева. Да он бросит по следу этих негодяев такую погоню, что они не скроются даже у Гхуруха, в подземном царстве.
Но вспышке энергии не суждено было выплеснуться яростными и точными командами. Чья-то голова заслонила от Таграх-дэра пламя светильника. Змеиный, стелющийся по ковру голос прошипел:
— Во имя Хмурого Бога!
И в вельможе сразу онемели, застыли, умерли все чувства, кроме всепоглощающего ужаса. Он слышал о Кхархи и его жестоких слугах. Над Таграх-дэром склонилась смерть. Можно было лишь молить богов, чтобы смерть эта была быстрой и легкой.
Не сразу понял Оплот, что шипящий голос настойчиво о чем-то его спрашивает. Лишь имя Илларни, не раз уже звучавшее этой ночью, растормошило Таграх-дэра, достучалось до его замкнувшегося разума.
Лежащий на ковре человек словно раздвоился. Одна половина его существа торопливо и с готовностью, хотя и сбивчиво, отвечала на вопросы, что задавал беспощадный голос. Вторая же с безумной радостью хваталась за каждое мгновение жизни. Он все еще существует, еще может дышать, видеть, что-то говорить, не важно что, лишь бы не прекращались вопросы, лишь бы можно было ответом купить еще один бесценный миг, и еще один, и еще...
Но вот воцарилось молчание — ничего страшнее этого молчания не слышал Оплот в своей жизни.
— Ладно, — с некоторым сомнением просипел голос, — живи пока. Но если хоть слово кому обронишь...
Не закончив фразы, Избранный встал с ковра. Там, где темным пятном маячила его голова, вновь засиял огонек светильника.
Тихо, без скрипа приотворилась дверь — и снова закрылась.
Как чудесно, как нежно скользнул по лицу сквозняк! Как прекрасно дрожит крошечное пламя!
Он жив, жив...
Конечно, он будет молчать! Конечно, он никому и никогда!.. С блаженной улыбкой Таграх-дэр обнял подушку. Он не знал, что виски его стали в эту ночь белыми.
* * *
— Избранный, почему мы его не убили? Разве Кхархи не обрадовался бы еще одной смерти?
— Впредь не смей задавать вопросов, не то отрежу тебе язык. Но один раз, так и быть, отвечу. Иногда мертвые кричат громче живых. Этот человек — не погонщик верблюдов, а Оплот. Если утром здесь найдут его труп, будет поднята на ноги стража Горга-до и Васха-до. Это может помешать нам искать звездочета.
— Но если Таграх-дэр проболтается...
— Нет, — усмехнулся Шайса, — он будет молчать.
* * *
Когда восторг схлынул, пришел страх. Вельможа почувствовал, что не может больше оставаться один. Все в комнате кричало о пережитом ужасе. Ковер был врагом, стены были убийцами, кувшин на подносе был до краев полон яда, подушки выжидали мгновения, чтобы подкрасться, навалиться, задушить...
Остро, невыносимо захотелось оказаться в общем помещении для проезжающих, растянуться на вытоптанном ковре бок о бок с другими гостями, среди вони и храпа — но в безопасности! Приоткрыв дверь, Таграх-дэр осторожно выглянул наружу. Еще темно... но ведь Одноглазый Хассат сказал, что Слепые Тени редко залетают сюда. Рискнуть? Добежать?
Нет! Он сошел с ума! Кхархи-гарр наверняка сейчас там! Они могут решить, что Оплот Горга-до задумал их преследовать!
Совсем рядом — домик Хассата. Может, криком разбудить хозяина и послать за горцами-охранниками?
Нельзя! Охранники спят в том же помещении, рядом с кхархи-гарр. Что подумают слуги Хмурого, увидев, что Оплот собирает своих людей?..
Просто приказать хозяину, чтоб до утра побыл со знатным гостем?
А если Хассат заодно со злодеями? Вдруг в этом приказании он усмотрит что-нибудь подозрительное?
Одиночество становилось все тягостнее... Наконец Таграх-дэр придумал, как не сойти до утра с ума и в то же время не навлечь на себя немилость Кхархи и его слуг.
Когда заспанный хозяин примчался на вопли высокородного гостя, Таграх-дэр раздраженно заявил, что не может уснуть. Здесь душно, пыльно, не выветрился запах прежних постояльцев и вообще неуютно... Раз уж ему все равно мучиться до рассвета, то нет ли среди гостей бродячих певцов или музыкантов? Он бы не прочь их послушать...
Нахмурив свой и без того морщинистый лоб, Хассат неуверенно припомнил, что вроде были на женской половине то ли танцовщицы, то ли певицы... Надо послать служанку, пусть тихонько разбудит женщин и спросит...
— Вот эти две сказали, что они — певицы, — склонился хозяин до самого ковра. — Но музыкальные инструменты — у их спутника, в мешке. Прикажешь разбудить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112