Орешек не притворялся — он и впрямь был испуган меньше других. И дело тут было не в личном мужестве. Просто в тот миг, когда все содрогались от ужаса, Орешек испытывал еще и восхищение. Не мозгом, не разумом — актерским чутьем уловил он всю театральность, эффектность зрелища, что развернулось перед ним. Маг был великолепен, его появление было явно продумано до мелочей и глубоко подействовало на зрителей. Бывший артист оценил чужое мастерство, испытал восторг и зависть. Актерскую зависть!
Пусть все было всерьез, пусть внизу стояла настоящая армия Подгорных Тварей во главе с настоящим колдуном, — Орешек вновь почувствовал себя на сцене.
«Ты играешь в одном спектакле со мной, Ночной Маг, и играешь блистательно. Но сейчас заройся в свой туман и помалкивай! Теперь мой выход, и я роль не скомкаю. Еще поглядим, кого из нас лучше примут зрители!»
Орешек и сам не отдавал себе отчета в том, что именно эти чувства владеют им сейчас. Он только ощущал, что за плечами трепещут незримые крылья — такое иногда бывало с ним на подмостках аршмирского театра.
— Ты, стало быть, задумался, за что деньги получаешь? — адресовался он через головы толпы к горластому наемнику. — Пока в казарме дрых, в кабаке пьянствовал, на плацу в чучело стрелял — не задумывался? Пра-авильно, ведь чучело сдачи не дает... Так вот: плату ты получал за охрану границы Великого Грайана от врагов. Любых. Были у тебя деньги, была у тебя честь воина. А где она теперь?
— Невелика честь оказаться в брюхе Людоеда! — огрызнулся ничуть не укрощенный наемник. — И деньги никакие тут не помогут!
— А если б ты медведя в лесу повстречал? Медведь тоже человеку костер не складывает! Однако я видел в кладовых медвежьи окорока. Охотиться, стало быть, бравые вояки не боятся?
— То медведь, а то Людоед! С Подгорными Тварями никому не сладить!
— Говори за себя. А я уже знаю, какого цвета у этих гадов кровь. Белесая, жидкая... Да, они сильнее человека. И двигаются быстрее, это верно. Но ты, когда на службу нанимался, забыл предупредить, чтоб тебе противников подыскивали слабых, неуклюжих... а лучше вообще связанных...
Послышался чей-то нервный смех. Только по этому смешку Орешек понял, какая вокруг была тишина. Ропот смолк, все напряженно вслушивались в поединок Хранителя и мятежного воина, в звон их незримых мечей.
— Я, господин мой, о людях думаю. Если крепость падет — Сына Клана Нуртор пощадит. Вепрь с Соколом всегда договорятся. А женщин да детишек чудища сожрут. А если откроем ворота...
— ...тогда точно всем конец, — перебил его Орешек. — Видел, сколько их там, Людоедов? Из-за тумана не сосчитаешь, но уж не меньше сотни. И все жрать хотят. Чем, по-твоему, колдун со своей шайкой расплачивается? Золотом, серебром, долговыми расписками? Мясом, конечно! Не силуранских же солдат он этим душегубам будет скармливать, верно? Вы, дураки, на корм пойдете, если ворота откроете!
Толпа содрогнулась от этих простых и беспощадных слов, а дарнигар с облегчением перевел дух: бунта не будет!
Наемник, почти обезумев от ярости, стыда и страха, забыл о почтении, которое обязан был питать к Сыну Клана, и прорычал:
— Соколу хорошо рассуждать! Он-то на битву будет глядеть из окошка в шаутее! Как же, последний в своей Ветви, такого поберечь надо! А за чужими спинами все герои! Интересно, в твоем Клане много таких храбрых?
Сказанное было даже не грубостью, а почти кощунством. Это поняли все, несмотря на трагизм происходящего. В другой ситуации Орешек, порядком вжившийся в роль Сокола, сурово наказал бы дерзкого наемника. Но сейчас он и бровью не повел.
— Тебе интересно, сколько храбрецов в Клане Сокола? Думаешь, понадобится весь мой Клан, чтобы тащить тебя в атаку? Ошибаешься! На это хватит одной-единственной Ветви. То есть меня. Я буду рядом с тобой на стене, в самом горячем месте. А если недогляжу и ты улизнешь из боя — велю после отражения приступа казнить тебя как изменника. Им-то костер точно не полагается.
— Спаси нас, Сокол! — заголосила в задних рядах женщина. Ее вопли подхватили другие.
— А ну, молчать! — скомандовал Хранитель. — Некогда выть, дел у нас много. Я один вас не спасу. Не собираюсь по стене от башни к башне бегать, мечом махать да Людоедов вниз спихивать. Все навалимся — тогда справимся. А справиться должны. Иначе с чего бы этот колдун переговоры повел? Кинул бы сразу войско на приступ, раз так в себе уверен! А он торгуется, как зеленщик на рынке... четверть звона дал нам, дурак!
Лица людей просветлели. Им так нужна была хоть тень надежды! А Орешек поспешил закрепить победу:
— Охотников ко мне!.. А, Эрвар, ты здесь! Поднимись повыше, чтоб все тебя видели. Быстро говори: как с этими сволочами управляться?
— Ну, я-то от них попросту бегал... — сказал Эрвар тихо, только для Хранителя, а продолжил в полный голос: — Меч шкуру не берет, а вот топором двуручным попробовать можно. В одиночку к ним и не суйтесь, толпой давите. Огня они не любят. Кипяточку им предложите, смолы горячей...
— Эй, Правая Рука! — обернулся Сокол к дарнигару, который глядел на него с преданностью и восторгом. — «Небесный огонь» на стену! В башни народу побольше, да не с арбалетами, а с топорами! И шевелитесь, во имя Безликих!..
Тут Хранитель осекся и закусил губу. Взгляд его утратил веселую и злую дерзость, стал замкнутым и хмурым. Люди, подхваченные единым боевым порывом, не заметили перемены в своем вожде. Лишь юная Волчица, почувствовав неладное, качнулась к жениху, но заставила себя остаться на месте
А Орешек в этот миг вспомнил о прощальном подарке Аунка — чародейной фразе, что превращала его, доброго и веселого парня, в демона-убийцу.
Может быть, в этой битве...
Дрожь отвращения пробежала по телу, Орешек поспешно начал убеждать себя, что это дурацкая затея; что колдовство Аунка действует недолго, а потом он окажется беспомощным и ослабевшим в гуще схватки; что он и сам еще не знает, как поведет себя в разгаре боя: не начнет ли направо и налево рубить своих же солдат?..
Все это было правдой, но главное было в другом: Орешек не мог вспомнить без ужаса, как его телом завладел кто-то другой, некое жуткое существо, непостижимым образом сочетавшее в себе лютую свирепость и ледяную расчетливость. Эта тварь была омерзительнее любого Людоеда!
А ведь по словам Аунка, эта злая сила таится в нем, Орешке! Открывается, мол, в душе дверка — и на волю вырывается демон...
Вей-о! Да эту дверку надо наглухо досками заколотить! И железный замок навесить! И ров с водой выкопать! И колючие кусты посадить!..
Итак, решено: он останется человеком, даже если это будет стоить ему жизни!
Не так, совсем не так представлял себе Орешек штурм крепости. Ни пения рогов, ни боевых кличей, ни ликования битвы... ничего, о чем он читал в старых рукописях.
Впрочем, и ветераны Найлигрима не смогли бы похвастаться, что им доводилось отбивать приступ, подобный сегодняшнему.
Туман уже почти вровень со стеной. Из тумана, как хищные рыбины из реки, выныривают Людоеды — длинные, голые, белесые. Как поднимаются они на стену? Карабкаются по шероховатым камням? Взмывают ввысь силой Ночного Колдовства? Сначала на гребне стены между зубцами возникают лапы с перепонками меж пальцев, затем показывается низколобая голова... а потом — бросок всем телом, бросок яростный и беспощадный, а впереди летит лапа, на которой вырастают, вытягиваются неимоверно длинные когти, и лапа эта бьет без замаха, вырывая из человеческого тела куски плоти. Когти так остры, что разрубают боевые куртки из жесткой кожи, выдирают из них вшитые металлические полосы. Чудовища бьются молча. Над стеной клубятся проклятия, брань, крики боли, но все это — человеческие голоса, а Людоеды молчат, лишь хрустят кости под клыками, когда тварь по-волчьи впивается в чье-то горло.
Удачнее всего люди отбивают атаку на гребне стены: Людоеды теряют равновесие и срываются вниз под градом камней, потоком смолы, под брызгами «небесного огня», что разлетаются из стальной «лейки» с вертушкой. Они страшны, эти брызги, они прожигают серую шкуру до мяса, до кости, они багровым дождем падают в туман и настигают там свою добычу, еще незримую для людей. Но даже со страшными ожогами твари вновь и вновь лезут на стену.
Там, где Людоеду удается прорвать оборону и взобраться наверх, он превращает все вокруг себя в кровавое месиво с обломками костей. Смяв, разорвав воина, тварь отшвыривает его и вцепляется в следующего, не обращая внимания на удары, что сыплются со всех сторон на белесую шкуру. Иногда тяжелому топору в сильных руках удается эту шкуру пробить, но и тогда Людоед не воет, не обращается в бегство то ли не чувствует боли, то ли обезумел от колдовских чар...
Какое там «ликование боя»? Орешек не чувствует ничего, даже гнева. На гнев просто не остается сил.
Вот рядом возникла плоская серая харя, вместо одного глаза страшный ожог от «небесного огня». Людоед хищным коротким движением бросает лапу в лицо воину, что бьется бок о бок с Хранителем. С криком воин роняет меч и вскидывает руку к лицу, меж стиснутых пальцев текут темные струйки. Людоед пытается, оттолкнув раненого, спрыгнуть со стены на крепостной двор, но его настигает короткий злой свист Сайминги.
Ах, Сайминга, чудо стальное, гордость и бессмертие неведомого оружейника! Словно тонкую человеческую кожу, вспарываешь ты жесткую шкуру тварей, обрубаешь хищные лапы, входишь, как в ножны, в жаберные щели — этот удар убивает Людоедов наповал. Орешек не пытается снести противнику голову с плеч — наплывы кожи на шее спасают хищнику жизнь, а вот прямой удар в жабры... или в разинутую пасть — через нёбо в крохотный мозг... Получай, убийца! И еще!.. И еще!..
Смертоносным вихрем вьется среди врагов последний и лучший ученик великого мастера Аунка. Грохочет рокот надвигающейся грозы — и молнией разит Людоедов Сайминга.
А возле Арсенальной башни вовсю работает увесистым топором Харнат. Руки у дарнигара мощные, размах богатырский — с одного удара топор проламывает вражеские головы, хоть те и прочнее железного шлема. Скалой стоит старый воин — проще башню в осколки разнести, чем его с места сдвинуть. И ни тени усталости в глазах — выпил все же перед боем вина с «ведьминым пеплом».
Но как ни увлечен битвой рыжебородый гигант, все же время от времени он бросает короткий тревожный взгляд туда, где меж двумя каменными зубцами орудуют тяжелыми копьями две наемницы. Ферчиза хрипло рычит, Аранша сражается молча. Как острогой с лодки, бьет сверху вниз рыбачья дочь, и после каждого удара на стене размыкается когтистая лапа и летит вниз белесое длинное тело. И когда в сгущающейся темноте дарнигару удается разглядеть Араншу — неутомимую, отважную, живую, хвала богам, живую! — из груди его вырывается торжествующий рев.
Правее, над Северными воротами, без единого стона теряет последние капли жизни тот наемник, что спорил с Хранителем перед боем. Бок у него вырван, обнажились ребра, грудь разодрана так, что видно сердце. Но из последних сил, душой уже почти в Бездне, тянется он к краю стены, где возникает еще одна серая морда, еле различимая сквозь смертную пелену, застилающую взор. Вцепившись в наползающего врага, наемник толчком переваливается за стену и летит вниз, на камни, увлекая за собой Людоеда.
На крепостном дворе, куда спрыгнуло около десятка Подгорных Тварей, крутится в гуще схватки маленький воин Тайхо. В руках у мальчика цепь с железным шаром на конце — любимая игрушка с тех самых пор, как он набрался силенок, чтобы ее поднять.
Да, ему приказали охранять женщин и детей, но женщины почти все здесь — кто с ковшом кипятка, кто с колом, кто с факелом. Вот их-то он, Тайхо, и охраняет!
Вот посреди плаца отмахивается от наседающих на него людей чудовище с кровавой пеной на клыках. Подойди-ка к нему, сунься-ка под удар когтей!.. Но рыбкой ныряет в ноги врагу маленький Тайхо. Рывок — и подсеченный под колени цепью Людоед падает на булыжник плаца. Тут же над ним смыкается воющая толпа.
Рядом набросили сеть на другого Людоеда и добивают кузнечными молотами. Неосторожный ремесленник нагнулся над поверженным врагом — и взвыл от боли: когти вонзились ему в бок. Бедняга рухнул на колени, но тут же с двух сторон его подхватили женские руки.
— Ну, вставай, вставай, Дом Исцеления совсем близко! Обними нас за плечи, вот так... мы поможем, мы тебя там и перевяжем...
Бедный ремесленник не столько шагает, сколько висит на плечах у женщин, от боли не замечая, что одна из них — растрепанная, в измазанном кровью платье, — высокородная госпожа, Дочь Клана Волка...
Все ниже опускаются тучи, все ближе, все грознее рокочет гром, и вот неистовый ливень обрушивается на крепость.
И не сразу понимают защитники Найлигрима, что атака Подгорных Тварей слабеет, глохнет, захлебнулась... угасла!
В потоках дождя, в прилипшей к телу мокрой одежде, молча стояли люди, слишком обессиленные, чтобы радоваться. Факелы с шипением гасли, и лишь стальная вертушка, замедляя ход, продолжала разбрасывать со стены последние искры «небесного огня», которым не страшен был никакой ливень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112