– Эй! Эй, – окликнул его Торкиль. – К чему спешить? Кроме того, не знаю, как ты, а мне нужен хавчик. Бабло есть? Я все свое потратил вот на это. – И он помахал Тристраму концами боа. Выскочило перышко, и оба посмотрели, как оно улетает. Приземлилось оно посреди улицы, где его моментально переехал грузовик. Торкиль рассмеялся. – Четко, – сказал он. – Мне с самого начала показалось, что перьев в нем слишком много. Ну?
– Что ну?
– Бабки е?
Тристрам покачал головой:
– Дупло. Я только что проверял. А следующее пособие только завтра.
– Тошнотина, – вознегодовал Торкиль. – Как правительство ожидает, что мы будем бюджетировать наши средства, если с самого начала дает нам так мало, а? Скажи ты мне.
– Ничего я тебе не скажу, – ответил Тристрам, выуживая из кармана кожаной куртки пакетик «Молтизеров» и протягивая брату. Они уже шли к дому. Братья пожинали обильный урожай взглядов. С идентичными близнецами так обычно и бывало – даже с теми, кто не предпринимал дополнительных усилий и не красил волосы в ярко-лиловый и синий цвета и не завязывал их в ряды крохотных узелков, похожих на розовые бутоны а-ля Бьорк в период «Яростно счастливой». К тому же, конечно, дело еще было в платьице Тристрама и перьевом боа Торкиля.
Перед ними остановился мальчишка и ткнул пальцем:
– Вы, парни, что – близнецы?
Оба смятенно заозирались.
– Простите? – сказал Тристрам. – Вы здесь видите кого-то еще?
Торкиль тем временем принялся кривить лицо и похлопывать по нему, пристукивая ногами по тротуару. Не отрывая взгляда от паренька, Тристрам присоединился к брату – стал прищелкивать пальцами, стучать себе по голове и чпокать губами. Кто как, а близнецы были перкуссивны. Они составляли ритм-секцию «Боснии». Тристрам играл на басу, а Торкиль – на барабанах. Иногда Торкиль играл на басу, а Тристрам – на барабанах. Вообще-то они могли играть на чем угодно. На своих телах, на листовом стекле витрин, на крышках мусорных баков, фонарных столбах, макушках двенадцатилетних оболтусов. И они играли.
К тому времени, когда братья закончили, прохожие, включая мать паренька, накидали к их ногам мелочи на $6.35.
– Легко, как не знаю, – заметил Тристрам, когда они прыгучей походкой двинулись на приступ своей любимой ливанской лавки, подсчитывая монеты.
Вскоре Торкиль тыльной стороной ладони уже стирал с губ соус чили, а Тристрам дожевывал остатки фалафеля.
– Сколько времени? – спросил Торкиль.
Тристрам посмотрел на часы. Двадцать минут четвертого.
– Поздно, как не знаю, – провозгласил он приговор.
– Ну так двигай костями, филон чертов. – И Торкиль махнул боа на Тристрама. – Так чем Джейк оправдывался, когда вот так вот исчез вчера ночью? Что с ним случилось? Или я должен сказать, кто с ним случилось?
– Очевидно, чужие. – Тристрам воздел бровь.
– В смысле – чужие, как в иностранцах? – Торкиля охватило смятение.
– Нет. Чужие, как в дудудуду дудудуду. – Тристрам исполнил тему «Сумеречной зоны».
– Чужие, как в дудудуду дудудуду?
– Чужие, как в дудудуду дудудуду. Говорит, они проводили над ним сексуальные эксперименты. – Пальцем Тристрам обвел себе ухо – всюхин знак, обозначающий чокнутого, как не знаю.
– Ага, ну да, – рассмеялся Торкиль. – Я вот чего не понимаю про чужих. Зачем им ради этого тащиться на Землю? Им что, в открытом космосе не хватает секса? О, добдень, Джордж. – Они остановились там, где Джордж нависал брюхом над своим кладом. – Чего у тебя там?
– «Оживители Животиков». А ты который?
– Торк. Торкиль.
– Точно. – Джордж по очереди ткнул жирным пальцем в каждого. – Торкиль. Синий. Тристрам. Лиловый. А без цветовой кодировки вас кто-нибудь различает?
– Не-а. Даже мы сами, – жизнерадостно признал Торкиль.
– Как только я начинаю развивать в себе хоть чуточку индивидуальной личности, – пожаловался Тристрам, – он просто поворачивается ко мне, вдыхает поглубже и – ууп, все улетает. Всасывается ему в ноздри и сразу в кровь. И потом она становится как бы и его. Жуть.
– Херня, – возразил Торкиль, слегка щипая брата за руку. – Это ты. Человеческий «гувер».
Медленно полируя деталь машины тавотной тряпкой, Джордж пристально разглядывал близнецов. На Тристраме снова было платьице. Интересно. Они ему как-то сказали, что папа у них был египтянин. Впоследствии в одной из своих книжек Джордж прочел, что египтяне традиционно верили, будто близнецы как-то связаны со звездой Сириус.
– А вы оба когда-нибудь думаете о чужих? – робко поинтересовался Джордж.
Торкиль глянул на Тристрама. Это что? Международная Неделя Чужих?
– Постоянно, Джордж, – с непроницаемым видом ответил он. – Вообще-то мы в данное время в чужих и врубаемся. Судя по всему, они прошлой ночью похитили Джейка.
Если бы у Джорджа на голове остались хоть какие-то волосы, они бы все встали дыбом.
– Что?
– Торк! Трист! Тащите сюда свои ебицкие задницы! – Голос Джейка грохотал из соседнего дома через весь двор. – Чоп-чоп.
Эта его татуировка. Джордж собирался что-то сказать, но его перебил Тристрам:
– Надо идти. – Он пожал плечами. – В следующий раз поболтаем, Джордж.
– Ага, – подтвердил Торкиль. – Папа зовет. – Он взял брата за руку. Они повернулись и скипнули домой.
Джордж шмякнулся задом наземь. Все происходит. Он был в этом уверен.
А девчонки уже приближались к вечно популярному «Кафе Да Вида»: уставленные латтэ столики, выплеснувшиеся на тротуар, посетители, что балабонили и смеялись, интриговали и замышляли. В этом конкретном кафе все были подающими надежды, бывшими или даже практикующими киношниками, писателями или артистами. Что придавало разговорам уровень театральности: тут драма отношений, там трагедия карьеры, а посреди – грубый фарс.
– У меня есть идея для фильма. – Ревностный молодой человек с конским хвостом и черными прямоугольными очками склонился над столиком к своему другу. Как и все в этом кафе, одеты они были целиком в черное.
– Ну? – Друг отвернулся, чтобы выдохнуть дым, и заметил девчонок. – Эгей. Марти, потерпи минутку. Боеготовность – цыпочки.
Марти нахмурился:
– Ты слушаешь, Брет, или как?
– Ага, слушаю, – вздохнул тот. – Что, я не могу слушать и смотреть одновременно?
– А можешь?
Брет опять вздохнул и склонил голову так, чтобы, по крайней мере, видеть девчонок боковым зрением.
– Выкладывай. – Они зеленые или это игра света?
– Кино про парня, ему за двадцать, городской уличный тип, он стремится преодолеть свое отчуждение и скуку через наркотики, алкоголь и секс.
Брет поморщился:
– Уже было. А кроме того, это не искусство. Это жизнь.
– Ай, спасибо, – ответил Марти, слегка задетый. – Но пока ты сразу не списал меня со счетов, вот тебе побочная сюжетная линия. – И он сделал паузу для пущего эффекта.
– О том, как блондинам – то есть натуральным блондинам, не шампуневым блондинам – ужасно трудно культивировать надлежащие бородки, в особенности такие, гусеницами, или треугольные штуки под нижней губой. Если даже у них достаточно растительности на лице, чтобы получилось, результаты едва видны, и они в итоге страдают от невероятного тренд-ангста.
Брет на минутку задумался.
– Вот теперь дело говоришь, – кивнул он. И украдкой бросил взгляд через плечо. – Ох, мужик, – сказал он. – Ты только прикинь.
Марти прикинул.
– Мне кажется, они зеленые, Брет.
– Эй, – пожал плечами его друг. – У нас мультикультурное общество. Приветик, – кинул он девчонкам.
– Хой! – объявила Ляси, жизнерадостно хватаясь за промежность своих джинсов и высовывая кончик иглы между зубов. Ее огромные серые глаза сверкали из-под спутанных волос. – Вы с откелевой планеты?
– С Марса, – чуть не подавился Брет. – А вы? – Она только что подержалась за свою промежность?
– С Марса? – Бэби потрясла красочной головой и погрозила ему пальчиком. – Отъебитесь, коблы, – рассмеялась она. – Вы совершенно не похожи на марсианина. Марсиане – просто тупые микробы. Доисторичество. Холодное и скалистое. – Она протянула руку и погладила кожу у него на руке. Брета будто окунули в ванну теплого молока и облизали кошкой. – А ты не холодный и не скалистый. Нет, ты не марсианин. – Она игриво поднесла пальчик к носу Марти. – И ты тоже. – У Марти сложилось отчетливое впечатление, что она взяла его лицо себе в рот целиком и пососала. Он задрожал. – Ты просто землянин, – продолжала Бэби, кокетливо разглаживая крохотную полоску розового меха на своих экстраординарных бедрах. – Не то чтобы я что-то имела против землян. Мы любим землян, не так ли, девочки?
Ляси задышала, как собака, которой предложили стейк на косточке.
Пупсик пошаркала по мостовой.
– Мне скучно, – объявила она. А чтобы подчеркнуть, развернулась и применила то, что в кикбоксинге известно под названием «крутящего заднего кулака», к кирпичной стене за столиком Марти и Брета. С легким хрустом стена переоформилась. Двое мужчин за соседним столиком оказались близки к обмороку. Еще один обнаружил у себя мгновенную эрекцию. Пупсик осмотрела свою руку, сдула пудру штукатурки и кирпичных осколков. После чего откинула голову и захохотала. Дьявольские рожки волос затряслись в такт. Капуччино вскипели и запенились в чашках, по салатам «Цезарь» поплыли анчоусы, а сэндвичи с турецким хлебом поднялись, дабы исполнить танец живота.
Марти и Брет онемели. Все в кафе притихли. Их коллективное зрение насытилось серебристым светом, а в ушах будто бы зазвенела симфония треугольников. Все до единого ощутили, что влюбились. Всех до единого охватило такое томленье, что от физиологии все заболело, и все посмотрели друг на друга свежими взорами смятения и желанья. Всем стало немного твердо, немного влажно.
Ляси взяла ложечку из блюдца Марти, осмотрела ее на свету и сунула в рот. Чуточку рыгнула – крохотный металлический динь, прозвеневший мягко и отдаленно, словно колокольчик под водой.
– Будем? – предложила она.
– Самое время, – отозвалась Пупсик.
Бадабадабадабадабадабабум. Бадабадабадабадабадабадабабум. Бададабум. Бададабум. Татататата. Бумтаба. Бумтаба.
Вуууунннекаданкаданк.
Вававававава.
Тристрам оторвался от своего баса с сомненьем на физиономии.
– Не полегче ли нам с вавой?
– Не-а, – покачал головой Джейк. – Слишком много вавы не бывает.
– Твоя песня.
– Начнем сверху?
– Снизу начать не получится. – Торкиль поднял высоко над головой свои палочки.
– Ага ага ага. Тут все комедианты.
Через три недели у «Боснии» был назначен сейшак в «Сандрингаме», и Джейк написал новую песню «Ермолка на большой палец», которую им сейчас надо было прогнать. Кое-кто сказал бы, что звучала она, в общем, как все остальные песни, написанные Джейком, хотя, по мнению Джейка, этот Кое-Кто в подобном случае проявил или проявила бы себя рок-филистером, гитарным неучем, человеком, не отличающим «Слепых арбузов» от «Потрясных тыковок», «Безбрачные ружья» от «Теории Пистолета-Одиночки». В любом случае значения это не имело, поскольку этот Кое-Кто все равно никогда не ходил на сейшаки в «Сандо».
Бадабадабададабадабум, делали барабаны. Тссссссс, делали цимбалы. Ухуууукуукууукикуукикуу длдлдланвава, делала гитара. Вниз, в подвал делал ноги Игги в поисках мира и покоя, а также дамского общества. Игги нравился рокенролл, но есть же пределы, и, как ни ужасно признавать это в контексте подразумеваемых взаимоотношений хозяина и его любимца, у Игги имелись свои стандарты и вкус.
Кроме того, следует отметить, что Игги располагал причудливой манерой спускаться по лестнице. На верхней ступеньке он распластывал свое толстенькое будьтерьерье тельце по полу, раскидывал лапы по бокам и высоко задирал подбородок. Затем, крутя педали задними лапами, сталкивал себя с края и, словно псовый скейтборд, жестко пумкал вниз по узкой лестнице, хрипло постанывая по дороге. В то время как эта очевидно неудобная и потенциально болезненная привычка озадачивала Сатурну и Небу, мальчики моментально и интуитивно поняли ее и оценили. То был крайне эффективный, хоть и слегка опасный способ чесать себе яйца. Вообще говоря, даже завидный, хоть и не очень рекомендуемый людям.
Бадабадабадабадабум.
Неслышимый за лязгом и визгом боснийского опыта, из подвала донесся задышливый визг:
– Игги! Прекрати! Прекрати!
Новые визги и смешочки.
– Сатурна! Ты его только раззадориваешь… ой… ооооххххх… ннннннн!
Вперед, вперед шагали девчонки. Вот они дошли до перекрестка. Ляси ткнула Бэби локтем и подбородком показала на машину, стоящую прямо за углом. В большом старом «бьюике», примостившемся у обочины, расположились двое толстых мужчин в скверных костюмах и с еще более скверным словарным запасом. Один передавал толстую пачку денег другому – человеку с хорошим положением в полицейском участке Кингз-Кросс и плохой привычкой к кокаину.
Позже служащие Независимой Комиссии Против Коррупции будут потеть, материться и качать головами, проигрывая пленку с записью транзакции, заснятую тайной камерой из бардачка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37