Да и как, интересно, вообще можно допустить, чтобы свободный человек мог потерпеть поражение от раба? Нет, судя по способу, которым его ослепили, и выжженной отметине на лбу, этот человек, вероятно, некогда нанес обиду или стал поперек дороги какому-нибудь рабовладельцу, очевидно занимающему заметное положение в обществе.
— Фигуры расставлены, — сказал винодел, потирая от волнения руки.
— Твои условия? — спросил игрок.
— Я хожу первым, — ответил винодел.
Это, безусловно, давало ему определенные преимущества, позволяя начать разыгрывать дебют, который мог быть ему хорошо знаком. Кроме того, делающий первый ход мог скорее развить свои фигуры и занять ими центральную часть доски, держа под контролем большую часть игровых полей. К тому же начинающий игру в некоторой степени брал в свои руки инициативу, вынуждая противника делать соответствующие ответные ходы и навязывая ему таким образом свою тактику. Поэтому зачастую при встрече профессионалов примерно равного уровня мастерства выигрыш с большей вероятностью оставался на стороне того, кто делал первый ход.
— Хорошо, — кивнул игрок.
— Кроме того, — продолжал винодел, — я оставляю за собой право сделать в ходе партии подряд три хода в любое удобное для меня время, а ты должен играть без убара и убары или первого наездника.
К этому времени вокруг играющих, помимо меня, собралось ещё четыре или пять зрителей. Здесь были строитель, два кузнеца, булочник и погонщик тарнов — плотно сбитый парень с зеленой повязкой на плече, указывающей на то, что на соревнованиях тарнсменов он болеет за зеленых. Однако спортивных полетов в этот день не было, и повязка на его руке свидетельствовала скорее о его принадлежности к персоналу, обслуживающему команду зеленых.
Никто из зрителей, казалось, не выражал неодобрения по поводу моего присутствия, но ни один из них рядом со мной не встал. Впоследствии, однако, в ходе игры в наиболее острые, волнующие моменты они нередко забывали о соблюдаемой ими дистанции. Сейчас же, когда были услышаны непомерно жесткие требования винодела, некоторые выразили неодобрение.
— Хорошо, — спокойно ответил игрок, глядя поверх доски невидящим взглядом.
— И ставка в игре, — заявил винодел, — один к восьмидесяти.
Среди зрителей поднялся возмущенный ропот.
— Один к восьмидесяти! — настойчиво повторил винодел.
— Хорошо, — согласился игрок.
— Мой ход, — сказал винодел.
— Наездник убара — к лучнику, клетка семь.
— Дебют Сентиуса, — немедленно прокомментировал один из кузнецов.
Булочник, заглянув ему через плечо, тут же передал другим собравшимся:
— Он играет Сентиуса.
Зрители сгрудились плотнее. Думаю, всех их сейчас интересовало, какими будут действия игрока в ответ на четырнадцатый ход желтых, поскольку именно тут мнения специалистов расходились: одни считали наиболее логичным выдвижение посвященного убара к книжнику, на клетку пять, другие доказывали, что наиболее предпочтительным является отход лучника убары к незащищенному наезднику убара, клетка два.
К моему удивлению, игрок предпочел увести лучника убары к наезднику на клетку два, что казалось мне скорее оборонительным, нежели наступательным ходом и предоставляло его противнику возможность проведения достаточно опасной атаки, которая при логическом развитии комбинации должна была неминуемо привести к потере им посвященного на клетке пять. Когда игрок сделал этот ход, я заметил, как двое-трое из наблюдателей неодобрительно нахмурились и, переглянувшись, отошли от играющих. Винодел продолжал стандартное развитие атаки и передвинул второго лучника к посвященному на клетке пять. Лицо игрока оставалось совершенно спокойным. Я почувствовал себя разочарованным. Становилось очевидным, что игрок преднамеренно ослабляет свои позиции, хотя некоторые специалисты — причем небезосновательно — рекомендовали придерживаться именно оборонительной тактики. Тем не менее, будучи в Ко-Ро-Ба, я лично десяток раз наблюдал, как Сентиус из Коса разыгрывает свой дебют и никогда в этом месте он не отводил лучника убары на оборонительные позиции. Когда я заметил волнение, охватившее винодела, и стоическое спокойствие на невозмутимом лице игрока, я, как и многие другие, с досадой понял, что, сколь ни высока ставка в этой игре, партия будет за виноделом. Парень, судя по всему, был вовсе не плохим игроком, наоборот, он даже обладал определенным мастерством и вполне мог бы помериться силами даже с одаренными горианцами, энтузиастами своего дела, для кого игра была второй натурой, но до уровня профессионала ему было далеко — ох как далеко!
Я продолжал наблюдать, но уже без всякого удовольствия. Следующие два-три малоэффективных хода принесли игроку дополнительное ослабление его позиций, пока ещё не окончательное, но при продолжении партии в том же духе на пятом-шестом ходу обещающее перейти в безнадежное. Тут игрок вдруг собрался с силами, что заставило винодела изрядно поволноваться, и, обхватив голову руками, устремил на доску задумчивый, напряженный взгляд.
Никто из зрителей, казалось, не придавал особого значения тому, что игрок слеп и тем не менее отлично помнит каждый ход и расположение на доске фигур. Горианцы частенько играют вслепую, однако предпочитают все же не тратить лишних усилий на показное удержание в памяти постоянно меняющихся позиций. Мне самому как-то приходилось видеть на Земле шахматных мастеров, играющих одновременно на двадцати досках вслепую. Тем не менее разворачивающаяся на моих глазах партия выглядела достаточно впечатляющей.
Винодел, однако, казалось, не замечал ничего вокруг.
В одном месте, когда положение его серьезно осложнилось, я и некоторые из собравшихся заметили, как парень, делая очередной ход, неловким движением руки зацепил второго копьеносца, отодвинув его от строителя, клетка четыре, к лучнику, клетка четыре, открывая перед ним, таким образом, целый освободившийся ряд по диагонали.
— Смотрите, что он делает! — тут же возмущенно воскликнул один из кузнецов. — Он передвинул второго копьеносца к строителю на клетке четыре!
— Ничего подобного! — в замешательстве испуганно возразил винодел.
Игрок выглядел удивленным.
Все глаза обратились к нему, и он, опустив голову, на минуту задумался, очевидно, восстанавливая по памяти весь ход партии, затем внезапно улыбнулся.
— Все правильно, — сказал он. — Его второй лучник должен стоять рядом со строителем на клетке четыре.
— Вот видите! — с видимым облегчением воскликнул винодел.
Кузнец возмущенно махнул рукой и, развернувшись, зашагал прочь.
Никто больше не произнес ни слова. Время от времени случайные прохожие подходили посмотреть на игру, но, увидев, что происходит, отправлялись дальше. Семь-восемь зрителей, однако, включая и меня, продолжали наблюдать.
Партия близилась к концу, и теперь стало совершенно ясно, что через пять-шесть ходов Домашний Камень слепого игрока будет захвачен. Винодел воспользовался своим правом сделать подряд три хода и провел сокрушительную атаку. Ситуация на доске сложилась такая, что я начал сомневаться, что даже Сентиус из Коса или Кинтус из Тора сумели бы как-то её спасти. На лицах зрителей было написано явное разочарование.
И тут я не выдержал.
— Ставлю золотую монету двойного веса на красных, — сказал я. — Победа будет за ними.
Зрители все как один разинули рты от удивления.
Винодел выглядел совершенно огорошенным. Игрок поднял на меня невидящие глаза.
Я вытащил из-за пояса золотую монету и подал её игроку, который, повертев её в руках, проверяя вес, тут же попробовал на зуб.
— Действительно, золотая, — заметил он, возвращая мне монету. — Вы, наверное, смеетесь надо мной!
— Двойной золотой на красных, — настойчиво повторил я. — Партия будет за ними.
Таких денег, я знал, игроку, вероятно, не заработать и за год.
Седовласый старик повернул голову, поднял ко мне мутный взгляд остекленевших глаз и нахмурился. Каждый нерв на его изборожденном морщинами лице напрягся. Он словно пытался понять, что происходит там, снаружи, вне его окутанного чернотой мира, заполненного бесчисленными игровыми комбинациями. Он протянул ко мне руку, положив её на край доски, я накрыл её своей ладонью и, почувствовав крепкое пожатие его высохших пальцев, внутренне улыбнулся, поскольку уже знал, что этот клейменный, ослепленный, немощный с виду старец, несмотря ни на что, продолжает оставаться настоящим человеком. Когда он освободил мою руку, его тело напружинилось, словно впитав в себя новые силы, распрямилось, приобретя некое своеобразное царственное величие, а в уголках рта появился отблеск уверенной улыбки.
— Второй наездник — к строителю убара, клетка девять, — решительно произнес он.
Из груди наблюдателей вырвался изумленный выдох. Не удержался даже винодел.
Он, должно быть, обезумел, подумал я про себя. Этот ход в подобной ситуации не имел, казалось, никакого отношения к разыгрываемой комбинации. Он был совершенно бессмысленным. Правый фланг слепца подвергался мощнейшей, сокрушительной атаке, которая через четыре хода обещала завершиться захватом его Домашнего Камня, и ему сейчас необходимо было бросить все силы на его защиту, а не пускаться в какую-то сомнительную авантюру.
У меня вырвался невольный стон.
— Высокий тарларион убара — к лучнику убара, клетка восемь, — невозмутимо продолжал игрок.
Я закрыл глаза. Еще один бессмысленный ход. Зрители, озадаченные, обменивались ничего не понимающими взглядами. Может, этот человек вовсе не профессионал?
Винодел, неумолимо продолжая проводить свою линию, тут же забрал высокого тарлариона игрока своим вторым копьеносцем.
— Писец убара — к писцу убары, клетка шесть, — командовал игрок.
При других условиях я бы уже давно перестал интересоваться этой ставшей безнадежной партией, но, поскольку на кону была моя золотая монета, мне приходилось оставаться наблюдателем до конца игры, ждать которого теперь уже, к моему сожалению, оставалось недолго.
Даже винодел, казалось, почувствовал некоторое беспокойство.
— Ты не хочешь переходить? — неуверенно спросил он, идя на довольно редкую среди игроков высокого класса уступку, чего я от него, судя по началу партии и выдвинутым жестким условиям, никак не ожидал. Я даже решил, что он, вероятно, не такой уж плохой парень, просто, видимо, победа в этой игре значила для него гораздо больше, чем можно было предположить.
— Писец убара — к писцу убары, клетка шесть, — настойчиво повторил игрок.
Винодел механически сделал ответный ход.
— Мой первый наездник берет писца убары, — сказал он.
Следующим ходом он должен был захватить Домашний Камень игрока.
— Ты не хочешь изменить свой последний ход? — поинтересовался игрок с улыбкой.
В этот момент во всем его облике было нечто величественное, словно в могущественном убаре, идущем на великодушную уступку своему поверженному противнику.
Винодел посмотрел на него с нескрываемым изумлением.
— Нет, — ответил он, — конечно, не хочу.
Игрок пожал плечами.
— Следующим ходом я захватываю твой Домашний Камень, — предупредил его винодел.
— Следующего хода у тебя не будет, — ответил игрок.
Все зрители, включая и меня с виноделом, недоуменно устремили взгляд на доску.
— Вот это да! — вырвался у меня невольный крик, совершенно несоответствующий моему черному одеянию убийцы, к которому через мгновение присоединились ликующие вопли кузнеца и погонщика тарнов, принявшихся, пританцовывая, хлопать друг друга по плечам.
Все зрители шумно заволновались, и даже винодел, осознав наконец, что произошло, взвыл от восхищения, забыв на секунду, что проигравшим оказался именно он.
— Великолепно! — искренне воскликнул он и, вскочив на ноги, принялся трясти руку игрока. Затем с гордостью, словно проведенная игроком комбинация принадлежала ему самому, он во всеуслышание объявил последний заключительный ход мастера:
— Книжник захватывает мой Домашний Камень!
Количество зрителей возросло. Они наперебой обсуждали ставший очевидным маневр игрока и в законченной композиции приобретшие смысл составлявшие его казавшиеся лишенными логики ходы, при которых наименее мобильная из фигур — писец убара — неожиданно вырывалась вперед и, блокируя действия наездника и высокого тарлариона противника, решала исход поединка. Никто из нас, включая и самого винодела, не мог ожидать подобного завершения, казалось, неудержимой атаки желтых.
Винодел протянул игроку поставленную им на кон медную монету, и тот бережно положил её в карман. Я тоже вложил в ладонь старика золотой двойного веса с изображением летящего тарна, и игрок, благодарно пожав мне руку, со счастливой улыбкой поднялся на ноги. Винодел сложил фигурки в кожаный мешок игрока и помог ему надеть его на плечо. Они обменялись рукопожатием.
— Спасибо за игру, мастер, — поблагодарил его винодел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
— Фигуры расставлены, — сказал винодел, потирая от волнения руки.
— Твои условия? — спросил игрок.
— Я хожу первым, — ответил винодел.
Это, безусловно, давало ему определенные преимущества, позволяя начать разыгрывать дебют, который мог быть ему хорошо знаком. Кроме того, делающий первый ход мог скорее развить свои фигуры и занять ими центральную часть доски, держа под контролем большую часть игровых полей. К тому же начинающий игру в некоторой степени брал в свои руки инициативу, вынуждая противника делать соответствующие ответные ходы и навязывая ему таким образом свою тактику. Поэтому зачастую при встрече профессионалов примерно равного уровня мастерства выигрыш с большей вероятностью оставался на стороне того, кто делал первый ход.
— Хорошо, — кивнул игрок.
— Кроме того, — продолжал винодел, — я оставляю за собой право сделать в ходе партии подряд три хода в любое удобное для меня время, а ты должен играть без убара и убары или первого наездника.
К этому времени вокруг играющих, помимо меня, собралось ещё четыре или пять зрителей. Здесь были строитель, два кузнеца, булочник и погонщик тарнов — плотно сбитый парень с зеленой повязкой на плече, указывающей на то, что на соревнованиях тарнсменов он болеет за зеленых. Однако спортивных полетов в этот день не было, и повязка на его руке свидетельствовала скорее о его принадлежности к персоналу, обслуживающему команду зеленых.
Никто из зрителей, казалось, не выражал неодобрения по поводу моего присутствия, но ни один из них рядом со мной не встал. Впоследствии, однако, в ходе игры в наиболее острые, волнующие моменты они нередко забывали о соблюдаемой ими дистанции. Сейчас же, когда были услышаны непомерно жесткие требования винодела, некоторые выразили неодобрение.
— Хорошо, — спокойно ответил игрок, глядя поверх доски невидящим взглядом.
— И ставка в игре, — заявил винодел, — один к восьмидесяти.
Среди зрителей поднялся возмущенный ропот.
— Один к восьмидесяти! — настойчиво повторил винодел.
— Хорошо, — согласился игрок.
— Мой ход, — сказал винодел.
— Наездник убара — к лучнику, клетка семь.
— Дебют Сентиуса, — немедленно прокомментировал один из кузнецов.
Булочник, заглянув ему через плечо, тут же передал другим собравшимся:
— Он играет Сентиуса.
Зрители сгрудились плотнее. Думаю, всех их сейчас интересовало, какими будут действия игрока в ответ на четырнадцатый ход желтых, поскольку именно тут мнения специалистов расходились: одни считали наиболее логичным выдвижение посвященного убара к книжнику, на клетку пять, другие доказывали, что наиболее предпочтительным является отход лучника убары к незащищенному наезднику убара, клетка два.
К моему удивлению, игрок предпочел увести лучника убары к наезднику на клетку два, что казалось мне скорее оборонительным, нежели наступательным ходом и предоставляло его противнику возможность проведения достаточно опасной атаки, которая при логическом развитии комбинации должна была неминуемо привести к потере им посвященного на клетке пять. Когда игрок сделал этот ход, я заметил, как двое-трое из наблюдателей неодобрительно нахмурились и, переглянувшись, отошли от играющих. Винодел продолжал стандартное развитие атаки и передвинул второго лучника к посвященному на клетке пять. Лицо игрока оставалось совершенно спокойным. Я почувствовал себя разочарованным. Становилось очевидным, что игрок преднамеренно ослабляет свои позиции, хотя некоторые специалисты — причем небезосновательно — рекомендовали придерживаться именно оборонительной тактики. Тем не менее, будучи в Ко-Ро-Ба, я лично десяток раз наблюдал, как Сентиус из Коса разыгрывает свой дебют и никогда в этом месте он не отводил лучника убары на оборонительные позиции. Когда я заметил волнение, охватившее винодела, и стоическое спокойствие на невозмутимом лице игрока, я, как и многие другие, с досадой понял, что, сколь ни высока ставка в этой игре, партия будет за виноделом. Парень, судя по всему, был вовсе не плохим игроком, наоборот, он даже обладал определенным мастерством и вполне мог бы помериться силами даже с одаренными горианцами, энтузиастами своего дела, для кого игра была второй натурой, но до уровня профессионала ему было далеко — ох как далеко!
Я продолжал наблюдать, но уже без всякого удовольствия. Следующие два-три малоэффективных хода принесли игроку дополнительное ослабление его позиций, пока ещё не окончательное, но при продолжении партии в том же духе на пятом-шестом ходу обещающее перейти в безнадежное. Тут игрок вдруг собрался с силами, что заставило винодела изрядно поволноваться, и, обхватив голову руками, устремил на доску задумчивый, напряженный взгляд.
Никто из зрителей, казалось, не придавал особого значения тому, что игрок слеп и тем не менее отлично помнит каждый ход и расположение на доске фигур. Горианцы частенько играют вслепую, однако предпочитают все же не тратить лишних усилий на показное удержание в памяти постоянно меняющихся позиций. Мне самому как-то приходилось видеть на Земле шахматных мастеров, играющих одновременно на двадцати досках вслепую. Тем не менее разворачивающаяся на моих глазах партия выглядела достаточно впечатляющей.
Винодел, однако, казалось, не замечал ничего вокруг.
В одном месте, когда положение его серьезно осложнилось, я и некоторые из собравшихся заметили, как парень, делая очередной ход, неловким движением руки зацепил второго копьеносца, отодвинув его от строителя, клетка четыре, к лучнику, клетка четыре, открывая перед ним, таким образом, целый освободившийся ряд по диагонали.
— Смотрите, что он делает! — тут же возмущенно воскликнул один из кузнецов. — Он передвинул второго копьеносца к строителю на клетке четыре!
— Ничего подобного! — в замешательстве испуганно возразил винодел.
Игрок выглядел удивленным.
Все глаза обратились к нему, и он, опустив голову, на минуту задумался, очевидно, восстанавливая по памяти весь ход партии, затем внезапно улыбнулся.
— Все правильно, — сказал он. — Его второй лучник должен стоять рядом со строителем на клетке четыре.
— Вот видите! — с видимым облегчением воскликнул винодел.
Кузнец возмущенно махнул рукой и, развернувшись, зашагал прочь.
Никто больше не произнес ни слова. Время от времени случайные прохожие подходили посмотреть на игру, но, увидев, что происходит, отправлялись дальше. Семь-восемь зрителей, однако, включая и меня, продолжали наблюдать.
Партия близилась к концу, и теперь стало совершенно ясно, что через пять-шесть ходов Домашний Камень слепого игрока будет захвачен. Винодел воспользовался своим правом сделать подряд три хода и провел сокрушительную атаку. Ситуация на доске сложилась такая, что я начал сомневаться, что даже Сентиус из Коса или Кинтус из Тора сумели бы как-то её спасти. На лицах зрителей было написано явное разочарование.
И тут я не выдержал.
— Ставлю золотую монету двойного веса на красных, — сказал я. — Победа будет за ними.
Зрители все как один разинули рты от удивления.
Винодел выглядел совершенно огорошенным. Игрок поднял на меня невидящие глаза.
Я вытащил из-за пояса золотую монету и подал её игроку, который, повертев её в руках, проверяя вес, тут же попробовал на зуб.
— Действительно, золотая, — заметил он, возвращая мне монету. — Вы, наверное, смеетесь надо мной!
— Двойной золотой на красных, — настойчиво повторил я. — Партия будет за ними.
Таких денег, я знал, игроку, вероятно, не заработать и за год.
Седовласый старик повернул голову, поднял ко мне мутный взгляд остекленевших глаз и нахмурился. Каждый нерв на его изборожденном морщинами лице напрягся. Он словно пытался понять, что происходит там, снаружи, вне его окутанного чернотой мира, заполненного бесчисленными игровыми комбинациями. Он протянул ко мне руку, положив её на край доски, я накрыл её своей ладонью и, почувствовав крепкое пожатие его высохших пальцев, внутренне улыбнулся, поскольку уже знал, что этот клейменный, ослепленный, немощный с виду старец, несмотря ни на что, продолжает оставаться настоящим человеком. Когда он освободил мою руку, его тело напружинилось, словно впитав в себя новые силы, распрямилось, приобретя некое своеобразное царственное величие, а в уголках рта появился отблеск уверенной улыбки.
— Второй наездник — к строителю убара, клетка девять, — решительно произнес он.
Из груди наблюдателей вырвался изумленный выдох. Не удержался даже винодел.
Он, должно быть, обезумел, подумал я про себя. Этот ход в подобной ситуации не имел, казалось, никакого отношения к разыгрываемой комбинации. Он был совершенно бессмысленным. Правый фланг слепца подвергался мощнейшей, сокрушительной атаке, которая через четыре хода обещала завершиться захватом его Домашнего Камня, и ему сейчас необходимо было бросить все силы на его защиту, а не пускаться в какую-то сомнительную авантюру.
У меня вырвался невольный стон.
— Высокий тарларион убара — к лучнику убара, клетка восемь, — невозмутимо продолжал игрок.
Я закрыл глаза. Еще один бессмысленный ход. Зрители, озадаченные, обменивались ничего не понимающими взглядами. Может, этот человек вовсе не профессионал?
Винодел, неумолимо продолжая проводить свою линию, тут же забрал высокого тарлариона игрока своим вторым копьеносцем.
— Писец убара — к писцу убары, клетка шесть, — командовал игрок.
При других условиях я бы уже давно перестал интересоваться этой ставшей безнадежной партией, но, поскольку на кону была моя золотая монета, мне приходилось оставаться наблюдателем до конца игры, ждать которого теперь уже, к моему сожалению, оставалось недолго.
Даже винодел, казалось, почувствовал некоторое беспокойство.
— Ты не хочешь переходить? — неуверенно спросил он, идя на довольно редкую среди игроков высокого класса уступку, чего я от него, судя по началу партии и выдвинутым жестким условиям, никак не ожидал. Я даже решил, что он, вероятно, не такой уж плохой парень, просто, видимо, победа в этой игре значила для него гораздо больше, чем можно было предположить.
— Писец убара — к писцу убары, клетка шесть, — настойчиво повторил игрок.
Винодел механически сделал ответный ход.
— Мой первый наездник берет писца убары, — сказал он.
Следующим ходом он должен был захватить Домашний Камень игрока.
— Ты не хочешь изменить свой последний ход? — поинтересовался игрок с улыбкой.
В этот момент во всем его облике было нечто величественное, словно в могущественном убаре, идущем на великодушную уступку своему поверженному противнику.
Винодел посмотрел на него с нескрываемым изумлением.
— Нет, — ответил он, — конечно, не хочу.
Игрок пожал плечами.
— Следующим ходом я захватываю твой Домашний Камень, — предупредил его винодел.
— Следующего хода у тебя не будет, — ответил игрок.
Все зрители, включая и меня с виноделом, недоуменно устремили взгляд на доску.
— Вот это да! — вырвался у меня невольный крик, совершенно несоответствующий моему черному одеянию убийцы, к которому через мгновение присоединились ликующие вопли кузнеца и погонщика тарнов, принявшихся, пританцовывая, хлопать друг друга по плечам.
Все зрители шумно заволновались, и даже винодел, осознав наконец, что произошло, взвыл от восхищения, забыв на секунду, что проигравшим оказался именно он.
— Великолепно! — искренне воскликнул он и, вскочив на ноги, принялся трясти руку игрока. Затем с гордостью, словно проведенная игроком комбинация принадлежала ему самому, он во всеуслышание объявил последний заключительный ход мастера:
— Книжник захватывает мой Домашний Камень!
Количество зрителей возросло. Они наперебой обсуждали ставший очевидным маневр игрока и в законченной композиции приобретшие смысл составлявшие его казавшиеся лишенными логики ходы, при которых наименее мобильная из фигур — писец убара — неожиданно вырывалась вперед и, блокируя действия наездника и высокого тарлариона противника, решала исход поединка. Никто из нас, включая и самого винодела, не мог ожидать подобного завершения, казалось, неудержимой атаки желтых.
Винодел протянул игроку поставленную им на кон медную монету, и тот бережно положил её в карман. Я тоже вложил в ладонь старика золотой двойного веса с изображением летящего тарна, и игрок, благодарно пожав мне руку, со счастливой улыбкой поднялся на ноги. Винодел сложил фигурки в кожаный мешок игрока и помог ему надеть его на плечо. Они обменялись рукопожатием.
— Спасибо за игру, мастер, — поблагодарил его винодел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64