Подойдя к «мерседесу», он критически осмотрел его со всех сторон, постучал носком ботинка по облепленному снегом шипованному протектору.
— Новый? — это было первое, что услышал Алексей от молодого таможенника.
— Почти, — откликнулся Лукашевич со своего места в приоткрытое окно «мерседеса», в которое залетали редкие снежинки, — пробег — две сотни, а для «мерса» это пшик.
Таможенник внимательно посмотрел на Алексея.
— Выйдите из машины, — вдруг сказал он.
— Что? — Лукашевич удивился: обычно на этом участке трассы обходилось без заминок.
— Я сказал, выйдите из машины! — повторил таможенник громче и с угрожающей интонацией госавтоинспектора при исполнении.
Алексей пожал плечами и, открыв дверцу, выбрался из машины. Одет он был не по погоде легко — в парадную форму капитана ВВС с орденскими планками и Звездой Героя на груди. Ступив начищенным до блеска ботинком на обледенелый асфальт, Лукашевич выпрямился и вопросительно посмотрел на таможенника.
— Пройдёмте на пост, — приказал тот.
Сзади в пятно света, выхваченного из предрассветного сумрака ярким прожектором, установленным на крыше таможенного поста, шагнул плотный бритоголовый субъект в зимней кожаной куртке, камуфляжных штанах и высоких шнурованных башмаках натовского образца.
— Хей, братан! — обратился он к таможеннику. — Есть проблемы?
Таможенник напрягся, украдкой оглянувшись в сторону барьера, за которым покуривали двое пограничников с автоматами, — всё-таки он был ещё очень молод и не уверен в себе. Наметившийся конфликт пресёк в зародыше сам Лукашевич.
— Спокойно, Вован, — сказал он, даже не обернувшись к бритоголовому. — Проблем не будет.
Вован потоптался на месте, бросил: «Ну смотри, кэп», после чего вернулся к своей машине.
Таможенник вздохнул с облегчением и повёл Лукашевича к домику таможенного поста. Там оказалось на удивление тепло и уютно. Новенькая мебель финского производства, двухкамерный холодильник, телевизор «Филипс» в углу, дубовая недавно покрашенная стойка, парочка компьютеров, один из которых был включён в сеть и отыгрывал на экране бесконечно повторяющееся стриптиз-шоу.
Таможенник сел за стойку, а Лукашевичу предложил располагаться на любом из свободных стульев. Алексей не стал мудрствовать, выбрал ближайший, сел, с интересом оглядываясь вокруг.
— Итак, — начал таможенник, перебирая документы, представленные Лукашевичем, — двенадцать автомобилей. Дюжина.
— Совершенно верно, — подтвердил Алексей. — Двенадцать.
— Иностранного производства, — отметил таможенник, делая вид, будто что-то записывает в блокнот.
— Вы на редкость наблюдательны.
Таможенник вскинул голову. Было видно, что последнее замечание его разозлило.
— Шутки шутим, капитан? — осведомился он. — Это ты зря. Я шуток не понимаю.
— Очень жаль, — Лукашевича трудно было задеть или смутить: он почти полгода занимался перегоном иномарок через финскую границу и успел привыкнуть к неотёсанности представителей закона, обживших выгодную трассу.
— Зачем тебе двенадцать автомобилей, капитан? — таможенник как-то совершенно неуловимо перешёл на «ты». — Ты что, их солить собираешься?
— Да нет, — сказал Лукашевич, изображая полную невинность, — я собираюсь на них ездить.
— Тогда зачем тебе дюжина машин? Одной не хватает?
— Представьте себе, — Лукашевич белозубо улыбнулся, — я привык на одной по городу ездить, на другой — на дачу, на третьей — по грибы…
Таможенник посмотрел волком:
— Снова шутки шутим?
— Какие могут быть шутки? — оскорбился Алексей. — Чистейшая правда. А что, товарищ лейтенант, с документами непорядок?
— С документами всё в порядке, — с видимым сожалением таможенник отодвинул от себя пачку листков, украшенных многочисленными печатями и росчерками. — Ты мне вот что скажи, капитан, сколько с машины имеешь?
— В каком смысле?
— Не валяй дурочку, капитан. Всем всё давно известно. Тебе как бывшему военному лётчику и Герою России положена льгота — не нужно платить за «растаможку», а это, с учётом сегодняшних цен и курса доллара, очень неплохие деньги. Сколько ты с этого имеешь?
Лукашевич вдруг наклонился вперёд, заговорщически подмигнул и спросил, понизив голос:
— А вы никому не скажете?
— Само собой, капитан, не для протокола выясняю.
— Я с этого ни-че-го не имею, — раздельно произнёс Алексей и с победным видом откинулся на спинку стула.
Таможенник некоторое время ошалело смотрел на него.
— Кроме, разумеется, доброго расположения родственников, — выдержав паузу, добавил Лукашевич.
— Каких родственников? — изумлённо переспросил таможенник.
— У меня много родственников, — сообщил Алексей гордо, — и всем им позарез нужны автомобили. Может быть, это непатриотично, но мои родственники предпочитают иномарки.
Таможенник понял, что здесь ему ничего не светит. Капитан повёл себя слишком независимо, да и с его бритоголовыми сопровождающими связываться не очень-то хотелось. Однако оставлять за ним последнее слово таможенник не собирался и, набычившись, сказал:
— Зря ты так, капитан. Секреты твои — не секреты. Ставка давно известна. Двести баксов с тачки имеешь, ведь так?..
Лукашевич промолчал.
— …Умножаем на двенадцать — получаем две тысячи четыреста долларов за ездку. Неслабый заработок для офицера запаса. Мог бы и поделиться.
— С кем? — удивился Алексей.
Ответить на последний «идиотский» вопрос Лукашевича таможенник не решился: кто его знает этого строптивого капитана — может, он специально издевается и провоцирует, а у самого в кармане диктофон, включённый на запись. Сказалось отсутствие опыта: молодой таможенник пока не понимал, что для выведения на чистую воду одного конкретного взяточника никто не станет снаряжать караван из дюжины машин.
Лукашевич демонстративно зевнул, посмотрел на часы и спросил:
— У вас ещё есть ко мне вопросы?
— Нет.
— Я могу ехать?
— Ну езжай, — с тоской во взоре ответил таможенник и добавил, подумав: — Если у тебя совсем совести нет.
— Почему же нет? — Лукашевич легко извлёк из кармана форменных брюк заранее приготовленный белый конвертик. — Я человек верующий, православный, и совесть у меня есть.
— Что ж ты сразу-то… — таможенник заметно оживился, и глаза у него заблестели.
— Сразу только кошки родятся, — щегольнул цитатой Алексей, не подозревая, по-видимому, что в оригинале она звучит несколько иначе.
Тут у него в кармане гнусаво пискнул пейджер. Лукашевич вытащил его и поднёс к глазам, читая сообщение.
— Что пишут? — поинтересовался таможенник, пряча вожделенный конверт.
— Хорошие новости, — Лукашевич широко улыбнулся. — Начинаем настоящее дело.
Таможенник завистливо вздохнул. По его представлениям, если человек, перегоняющий по дюжине иномарок в неделю и зарабатывающий по две тысячи долларов, говорит о «настоящем деле», значит, здесь пахнет как минимум шестизначными суммами — чего-либо другого таможенник и представить себе не мог. Он очень сильно удивился бы, узнай от кого-нибудь, что его утренний визави был готов в любой момент и без всякого сожаления обменять свой прибыльный бизнес и любые шестизначные суммы на возможность снова вернуться туда, где ревут двигатели, стартуют ракеты, металл кромсает металл, а рассчитывать можно только на себя и друзей, которые всегда прикроют спину, не взирая ни на «понятия», ни на «авторитет».
* * *
(Санкт-Петербург, январь 2000 года)
За полгода пребывания во внутренней тюрьме Управления ФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области Руслан Рашидов, бывший пилот советских ВВС и один из лучших выпускников Ейского высшего авиационного училища, изучил свою камеру до мельчайших деталей. Площадь — десять квадратных метров: два с половиной на четыре. Неровный бетонный пол, на котором всяким холодным утром появлялись лужи из сконденсировавшейся влаги. Одинокая двухсотваттная лампочка в предохранительной сетке на высоте трёх метров. Чугунный унитаз с клеймом сорокового года. Надписи на шершавых стенах, выцарапанные каким-то острым предметом (или предметами), от самой старой: «Товарищи, передайте на волю, я ни в чём не виноват! Да здравствует товарищ Сталин! 20 июня 1941 года» до совсем свеженькой: «Спартак — чемпион!». Руслан свою надпись оставлять не стал: с одной стороны, не было под рукой острого предмета, с другой — он не принадлежал к тому сорту заключённых, которые имеют склонность доверять свои мысли, чувства, переживания бессловесным каменным стенам.
Вместо этого он писал письма — по одному в неделю. Адрес получателя всегда был один и тот же: «Москва, Кремль, Президенту Российской Федерации — лично». В каждом из этих писем Рашидов просил Президента разрешить ему вернуться в вооружённые силы, при этом он готов был служить где угодно — хоть в дисбате.
Очередное послание Руслан начинал с цветистого обращения: «Многоуважаемый господин Президент!», затем на несколько секунд задумывался, глядя на серый потолок и жёлтые потёки на стенах, после чего начинал быстро писать, покрывая чистые листы аккуратными — будто по линейке — строчками.
Обычно в этих посланиях Руслан Рашидов вкратце рассказывал свою предысторию, не забывая упомянуть о том весьма коротком периоде своей жизни, когда ему пришлось оплачивать «интернациональный долг» в небе Афганистана. Описывая свои дальнейшие похождения и зная, что престарелый Президент России является лицом сугубо гражданским и что воинственность он склонен проявлять только за шахматной доской Большой политики, Рашидов делал основной упор на разочаровании, которое испытал, узнав о выводе войск из Афганистана и других стран, находившихся под гласным или негласным патронажем СССР — Руслану казалось, что уж это-то Президент поймёт, не может не понять. Однако Рашидов не договаривал (и вполне сознательно) главное: разочарование пришло к нему гораздо раньше, ещё до принятия Михаилом Горбачёвым «судьбоносного» решения, и оно, это разочарование, никоим образом не было связано с изменениями внешнеполитического курса Советского Союза.
Далее Руслан сообщал Президенту, что переосмыслил собственные взгляды на новейшую политическую историю, «проникся» демократическими ценностями и просит только одного — позволить ему вернуться в стройные ряды Вооружённых сил, чтобы с автоматом (а хотя бы и с лопатой) в руках эти самые ценности защищать и отстаивать.
Письма забирал охранник — вислоусый колоритный хохол в камуфляжной форме без знаков различия, который смотрелся здесь примерно так же, как смотрелась бы Царь-пушка в центре Нью-Йорка.
— Що? — спрашивал он. — Знову листа напысав? Ты як Тарас Шевченко. Пишеш i пишеш, лише папiр переводиш.
Руслан был с охранником предельно вежлив, соблюдал дистанцию и на «подколки» не отвечал. Только просил, чтобы письма были отправлены адресату как можно скорее.
— Ти не хвилюйся, — отзывался охранник. — Там розглянуть.
Следствие по делу Чёрного Истребителя давно закончилось, все протоколы были оформлены и подписаны, однако до суда почему-то не дошло, и уже более трёх месяцев вислоусый охранник, изъясняющийся исключительно на украинской мове, был единственным посетителем и собеседником подследственного Рашидова. Нельзя сказать, чтобы общество этого простецкого мужика тяготило Руслана в большей степени, чем общество подтянутых, интеллигентного вида следователей, однако неопределённость положения угнетала. Рашидов терпеть не мог какой-либо неопределённости.
Чтобы он окончательно не свихнулся в четырёх стенах своей одиночной камеры, ему позволили слушать радио — на волне радиостанции «Маяк». Руслан внимательно следил за политическими новостями, пытаясь хотя бы на основании анализа общей конъюнктуры понять, что его ждёт в будущем. Вот, например, объявили амнистию для тех чеченских боевиков, которые по доброй воле сложили оружие и сдались властям. Распространяется эта амнистия на него или нет? Ведь если разобраться по существу, то и он, Руслан Рашидов, добровольно сдался властям. Этот зазнайка Громов может, конечно, говорить что угодно: мол, победил врага в честном поединке, раздавил морально и физически, но рацию-то починил не он, а я — вот этими самыми руками, и точные координаты крейсера сообщил не он, а я, хотя мог бы, между прочим, не делать ни того, ни другого… В общем, у Рашидова были основания надеяться, что раньше или позже российские власти изменят своё мнение о нём и простят те преступления, которые он по недомыслию совершил. В том, что в последнее время им управляло сплошное недомыслие (а как это ещё назвать?), Руслан не сомневался.
Несмотря на то, что бывший старший лейтенант советских ВВС очень внимательно следил за новостями, о которых ему рассказывали дикторы радиостанции «Маяк», внезапная и весьма эффектная смена верховной власти в Российской Федерации, случившаяся под Новый год, застала его врасплох.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50