Громов в задумчивости перебирал струны, Губанов и Роман Прохоров разложили шахматную доску, Золотарёв размышлял, какую бы историю ему сегодня выдать на потребу публике, остальные — маялись от безделья.
— Кстати, а что у нас с выборами? — спросил Стуколин старшего офицера по воспитательной работе. — Когда и как?
— Двадцать шестого, как и положено, — отозвался Губанов; он играл белыми, а потому сделал первый ход: е2-е4.
— А счётная комиссия? А бюллетени?
— Всё путём. Председателем комиссии будет Долгопрудный. Старший помощник Ткач и ваш Барнавели — типа заместители. Бюллетени отпечатаем на принтере, а результаты уйдут через спутник по шифрованной связи.
— Нарушение на нарушении и нарушением погоняет, — проворчал Кадман; он вчера вечером перебрал со спиртным и теперь отпаивался минералкой.
— Экий ты, брат Антон, зануда, — сказал Роман, он сделал ответный ход: с7-с5. — Главное в выборах что?
— А что главное в выборах? — встрепенулся Кадман.
— В выборах главное — ощущение собственной значимости, — нравоучительно заявил Роман. — Ты, такой маленький и серый, выбираешь такого большого и разноцветного!
— Это ещё что за намёки? — возмутился Губанов, двигая пешку на d3. — Кого это ты называешь маленьким и серым?
— Себя, разумеется, — с улыбкой сказал Роман, отвечая ходом на d5.
— А я съем, — объявил Губанов и действительно съел пешку пешкой.
— Приятного аппетита, — Роман двинул на d5 ферзя, и две пешки, чёрная и белая, отправились в коробку. — Ты смотри, какой простор для оперативного манёвра образовался!
Губанов, схватившись за голову, задумался.
— Вот я и говорю, — продолжал Кадман, — нет в нашем народе осознания важности процесса, называемого выборами. Все почему-то думают, что в их жизни ничего после выборов не изменится, а потому голосуют, прислушиваясь к голосу собственных комплексов, а не разума. Вот будут голосовать двадцать шестого за этого полковника, и ведь не за человека будут голосовать и даже не за политического деятеля, а за символ утраченного величия.
— А что вас не устраивает? — зашевелился Стуколин. — Конкретно.
— Меня конкретно не устраивает, что мы всегда идём на выборы, думая при этом о чём угодно — о «великом» прошлом, о «мерзком» настоящем — но никогда о будущем, за которое на самом деле голосуем.
— Силён, писатель, — Роман рассмеялся. — Уважаю!
— А что мы можем знать о будущем? — начал потихоньку закипать импульсивный Стуколин. — Когда ГКЧП сажали и Белый дом расстреливали, тоже ведь думали, что при Ельцине будет лучше, чем при них, а в результате что получилось? Армия развалена, на окраинах — война за войной, безработица растёт, смертность растёт, рождаемость падает. Если так дальше пойдёт, скоро русских вообще не останется.
— Вот именно! — Кадман воздел указательный палец. — Чтобы сделать выбор, необходимо прежде всего сесть и подумать, какое будущее ты хотел бы видеть для себя и для своих детей. Вот вы, Алексей, каким вы хотели бы видеть будущее нашей страны?
— Нормальным, — отозвался Стуколин. — Чтобы без кризисов, и зарплату вовремя платили. Чтобы всех этих уродов пересажали по нарам, а людям дали спокойно работать и зарабатывать.
— Видите? У вас уже имеется некая позитивная программа. Остаётся только ознакомиться с программами кандидатов в президенты и проголосовать за ту, которая наиболее соответствует…
— А толку? — вмешался в беседу Лукашевич. — Они все одно и то же обещают, и все обманут. Сегодня скажут одно, завтра сделают другое.
— Ну и не нужно голосовать за тех, кто обманывает.
— Вот мы и голосуем за полковника, — сказал Стуколин, — потому что он до сих пор не обманывал.
— Так он ничего и не обещал!
— А вообще мысль интересная, — заметил Громов, и все посмотрели на него. — О будущем. Мы действительно об этом мало думаем и говорим, но я уверен, что у каждого есть своё видение будущего. Причём, вполне определённое — мир, в котором ему хотелось бы жить. Есть, наверное, и мрачные миры, хотя те, кто мечтает об этих мирах, вряд ли считают их мрачными.
— Не знаю, — сказал Лукашевич, — может быть, это я один такой тупой, но, честно говоря, я себе никакого мира будущего не представляю.
— Но ведь вам наверняка чего-нибудь хочется? — попробовал направить его Кадман. — Чего-то вам не хватает?
Лукашевич пожал плечами:
— Всего мне хватает. Любимая жена, приличный заработок…
— «Что ещё нужно, чтобы встретить старость?» — процитировал, хохотнув, Роман.
— Тогда объясните мне, — попросил Антон вкрадчиво, — почему вы оставили любимую жену, забыли про свой приличный заработок и оказались здесь? Чего вы ищете в этой сомнительной экспедиции?
— Уж сразу и «сомнительная», — буркнул Губанов, но на него никто не обратил внимания.
— Не знаю, — Лукашевич задумчиво улыбнулся. — Наверное, я просто хочу, чтобы нас уважали.
— Кого это «нас»?
— Нас! Русских. И чтобы уважали мою страну.
— Ага, — кивнул Антон. — Мне всё ясно. Типичные имперские амбиции.
— Эй, писатель, — решил вставить своё грозное словечко Золотарёв. — Ты говори, да не заговаривайся.
Кадман не испугался.
— Ну как вы понять не можете?! — воскликнул он. — Никто нас уважать не будет до тех пор, пока мы сами себя уважать не научимся. И никакие секретные экспедиции, никакие вооружённые силы, никакие ядерные и прочие дубинки этого положения не изменят!
— А мы, значит, себя не уважаем?
— Если голосуем не головой, а другими частями тела, то да — не уважаем.
— Слушай, Кадман, а ты вообще русский? — осведомился Золотарёв с подозрением. — Фамилия у тебя какая-то странная.
— Нормальная у меня фамилия, — Антон поправил очки. — И намёки ваши в данном контексте совершенно неуместны. Хотя и многое объясняют.
— Что, например?
— Что вы из тех людей, кому нужна империя ради империи, а не ради людей, которые её населяют.
— Много ты понимаешь, сопляк!
— Ты тоже за языком последи, — урезонил капитана Роман. — А то не посмотрю, что ты весь из себя боевой пилот.
— Ладно вам, — Золотарёв, кажется, и сам понял, что погорячился. — Писатель сам хорош. Не понимает, блин, простых вещей.
— Я не блин, — тут же сказал Антон. — я Кадман.
Все заулыбались. Накал дискуссии сразу снизился, и Золотарёв смог продолжить:
— Вот ты говоришь: империя для людей. А я говорю: не может быть империи для людей. Если при строительстве империи ориентироваться на волю отдельных человеков, получится не империя, а цыганский табор — вроде того, что сейчас всякие там «реформаторы» построили у нас. Я вообще не понимаю, что это такое — демократия? Все равны? Почему меня уравнивают с каким-то бомжом подзаборным? Или с дебилом-переростком, у которого все мозги давно отшиблены в пьяных драках? Им, понятно, империя не нужна, но почему они имеют точно такое же право решать этот вопрос, как и я?
— Потому что это основное правило игры, — смиренно объяснил Кадман.
— Да не хочу я играть ни в какие игры! — заявил Золотарёв. — Не мальчик я уже, да и какие игры тут могут быть, когда речь идёт о нашем с вами будущем?
— Кстати, возвращаясь к тому, с чего мы собственно начали, — сказал Громов, — каким ты, Сергей, видишь наше будущее? Точнее, каким ты хотел бы его видеть?
— Уж, конечно, без этой вашей хвалёной демократии. Каким я вижу будущее? — он на несколько секунд задумался. — В первую очередь я отменил бы эту идиотскую избирательную систему. Равенства захотели? Чтоб, значит, каждый дебил и алкоголик мог в президенты выбираться? Не будет вам равенства. Ввёл бы шкалу. То, что ты родился, вырос и закончил среднюю школу, ещё ничего о тебе не говорит. О твоих родителях говорит, но не о тебе! Потом сдаёшь экзамены в институт или идёшь в армию. Ага, выбрал себе путь и доказал, что справляешься — получи своё избирательное право величиной в один голос. Закончил институт и пошёл в аспирантуру, отслужил два года срочной и пошёл в военное училище — получи ещё голос. Защитил диссертацию, дослужился до лейтенанта — ещё один голос. Сделал открытие, повоевал в «горячей точке» — ещё голос. И так далее. А в политику можешь идти, только набрав определённое количество голосов. Сотня есть — имеешь право выдвигаться в депутаты Государственной Думы, ещё больше — в президенты.
— Но при такой системе голоса будут элементарно продаваться и покупаться, — намекнул Кадман.
— А вот и нет! — торжествующе объявил Золотарёв. — Во-первых, голоса нельзя будет продавать или покупать. Во-вторых, периодически будет проводиться переаттестация, невзирая на чины и заслуги. Если окажется, что человек не соответствует своей должности, значит, нужно провести расследование, кто ему голосов прибавил и на эту должность поднял. Если факт коррупции удастся доказать — смертная казнь и для взяточника, и для взяткодателя. И потом, не забывайте, что все ключевые должности остаются выборными, и победить вы сможете только в том случае, если привлечёте на свою сторону как можно больше грамотных и опытных людей, а не бомжей, голоса которых можно сегодня за рубль купить.
— Ну а как быть с остальными? — поинтересовался Роман. — Не все, наверное, смогут в институт или в армию пойти. Кто-то ведь должен и у станка стоять, и улицы подметать, и канализацию чистить…
— Я же говорю, равенства не будет. Но по большому-то счёту, этим людям, что улицы метут, да дерьмо разгребают, избирательное право и не нужно. Они всё равно им не пользуются. Во время выборов посмотри: кто-то на дачу умотал — в грядке ковыряться, кто-то с утра за пивом сбегал и до вечера похмеляется, кто-то вообще забил болт, будто его это не касается — зачем им голоса? Зачем нам их голоса? На самом-то деле им не избирательное право нужно, а чтобы зарплату вовремя платили, да в магазинах жратвы и шмотья было вволю по доступным ценам.
— Технократия какая-то получается, — подытожил Роман.
— Ничего подобного! — немедленно встрял Кадман. — Технократия — это власть специалистов, а то, что нам нарисовал товарищ капитан, — это кастовая система. В этом его «будущем» человек, однажды оступившись или не добрав баллов на аттестации, попадает в парии и уже никакими силами из клоаки не выберется. Система эта на самом деле душит любую инициативу, любое новшество. Возьмём, к примеру, Королёва. Сергея Павловича. Знаете ли вы, сколько у него ракет на стартовом столе взорвалось, прежде чем первый спутник в космос отправился? А по предлагаемой нам системе его после первого взрыва в дворники услали бы, и не было бы никакого спутника!
— Вот за что я вас, демократов, особенно ненавижу, — Золотарёв снова начал злиться, — так это за то, что вы слова сказать не можете, не передёрнув. Лживость ваша и критиканство — вот уже где! — он чиркнул себя большим пальцем по горлу.
— Задело? — Кадман выглядел удовлетворённым. — Правильно, должно задевать…
— Ты просто подумать не хочешь! — огрызнулся Золотарёв. — Зашорен, блин, как коммуняка! Королёв бы при такой системе в «шарашке» бы не сидел, а был бы он лауреатом и депутатом. Потому что любой грамотный и опытный специалист знает: без сбоев не бывает эксперимента, а особенно — в передовых областях.
— А зависть? — вопросил Антон. — А амбиции? Вы что же, думаете, ваша система их отменит?
— Хватит! — остановил разгорающуюся перепалку Громов. — Вы хотели услышать историю? Хорошо, я расскажу вам историю.
— Говорите помедленнее, пожалуйста, — Кадман ухватился за блокнот. — Я записываю!..
АЭРОНЕФ «25 ЛЕТ ВАШИНГТОНСКОЙ КОММУНЫ»
История, рассказанная подполковником Константином Громовым в кают-компании авианесущего крейсера «Варяг» (Запись и литературная обработка — Антона Кадмана) …Это случилось одним ненастным осенним днём на побережье Финского залива. Пограничный наряд, патрулировавший берег в непосредственной близости от Ленинградской атомной электростанции, наткнулся на пустом пляже на сильно избитого мужчину в разорванной пилотской куртке, пребывающего в бессознательном состоянии. Неизвестный пришёл в себя только через час — когда был доставлен в расположение местного военного госпиталя и передан медикам.
Очнувшись, он повёл себя более чем странно: попытался вырваться из палаты, крича, что он является «подданным суверенного гражданина Туполева» и требует немедленного освобождения из-под стражи. Он остановился только после того, как дежурная медсестра вызвала подкрепление в виде двух рядовых срочной службы из наряда по госпиталю. При их появлении неизвестный сразу же успокоился и, сказав: «Ну слава Богу, я, кажется, дома», вернулся на койку.
Ещё через час в госпиталь прибыл следователь военной прокуратуры, который и допросил неизвестного. Оказалось, что пограничникам повезло найти человека, которого вот уже третьи сутки безуспешно разыскивали все спасательные службы Ленинградского военного округа. Был это лётчик первого класса, майор Андрей Тимофеев, вылетевший на перехват подозрительного объекта, идущего на малой высоте со стороны Финляндии, и исчезнувший вместе с истребителем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
— Кстати, а что у нас с выборами? — спросил Стуколин старшего офицера по воспитательной работе. — Когда и как?
— Двадцать шестого, как и положено, — отозвался Губанов; он играл белыми, а потому сделал первый ход: е2-е4.
— А счётная комиссия? А бюллетени?
— Всё путём. Председателем комиссии будет Долгопрудный. Старший помощник Ткач и ваш Барнавели — типа заместители. Бюллетени отпечатаем на принтере, а результаты уйдут через спутник по шифрованной связи.
— Нарушение на нарушении и нарушением погоняет, — проворчал Кадман; он вчера вечером перебрал со спиртным и теперь отпаивался минералкой.
— Экий ты, брат Антон, зануда, — сказал Роман, он сделал ответный ход: с7-с5. — Главное в выборах что?
— А что главное в выборах? — встрепенулся Кадман.
— В выборах главное — ощущение собственной значимости, — нравоучительно заявил Роман. — Ты, такой маленький и серый, выбираешь такого большого и разноцветного!
— Это ещё что за намёки? — возмутился Губанов, двигая пешку на d3. — Кого это ты называешь маленьким и серым?
— Себя, разумеется, — с улыбкой сказал Роман, отвечая ходом на d5.
— А я съем, — объявил Губанов и действительно съел пешку пешкой.
— Приятного аппетита, — Роман двинул на d5 ферзя, и две пешки, чёрная и белая, отправились в коробку. — Ты смотри, какой простор для оперативного манёвра образовался!
Губанов, схватившись за голову, задумался.
— Вот я и говорю, — продолжал Кадман, — нет в нашем народе осознания важности процесса, называемого выборами. Все почему-то думают, что в их жизни ничего после выборов не изменится, а потому голосуют, прислушиваясь к голосу собственных комплексов, а не разума. Вот будут голосовать двадцать шестого за этого полковника, и ведь не за человека будут голосовать и даже не за политического деятеля, а за символ утраченного величия.
— А что вас не устраивает? — зашевелился Стуколин. — Конкретно.
— Меня конкретно не устраивает, что мы всегда идём на выборы, думая при этом о чём угодно — о «великом» прошлом, о «мерзком» настоящем — но никогда о будущем, за которое на самом деле голосуем.
— Силён, писатель, — Роман рассмеялся. — Уважаю!
— А что мы можем знать о будущем? — начал потихоньку закипать импульсивный Стуколин. — Когда ГКЧП сажали и Белый дом расстреливали, тоже ведь думали, что при Ельцине будет лучше, чем при них, а в результате что получилось? Армия развалена, на окраинах — война за войной, безработица растёт, смертность растёт, рождаемость падает. Если так дальше пойдёт, скоро русских вообще не останется.
— Вот именно! — Кадман воздел указательный палец. — Чтобы сделать выбор, необходимо прежде всего сесть и подумать, какое будущее ты хотел бы видеть для себя и для своих детей. Вот вы, Алексей, каким вы хотели бы видеть будущее нашей страны?
— Нормальным, — отозвался Стуколин. — Чтобы без кризисов, и зарплату вовремя платили. Чтобы всех этих уродов пересажали по нарам, а людям дали спокойно работать и зарабатывать.
— Видите? У вас уже имеется некая позитивная программа. Остаётся только ознакомиться с программами кандидатов в президенты и проголосовать за ту, которая наиболее соответствует…
— А толку? — вмешался в беседу Лукашевич. — Они все одно и то же обещают, и все обманут. Сегодня скажут одно, завтра сделают другое.
— Ну и не нужно голосовать за тех, кто обманывает.
— Вот мы и голосуем за полковника, — сказал Стуколин, — потому что он до сих пор не обманывал.
— Так он ничего и не обещал!
— А вообще мысль интересная, — заметил Громов, и все посмотрели на него. — О будущем. Мы действительно об этом мало думаем и говорим, но я уверен, что у каждого есть своё видение будущего. Причём, вполне определённое — мир, в котором ему хотелось бы жить. Есть, наверное, и мрачные миры, хотя те, кто мечтает об этих мирах, вряд ли считают их мрачными.
— Не знаю, — сказал Лукашевич, — может быть, это я один такой тупой, но, честно говоря, я себе никакого мира будущего не представляю.
— Но ведь вам наверняка чего-нибудь хочется? — попробовал направить его Кадман. — Чего-то вам не хватает?
Лукашевич пожал плечами:
— Всего мне хватает. Любимая жена, приличный заработок…
— «Что ещё нужно, чтобы встретить старость?» — процитировал, хохотнув, Роман.
— Тогда объясните мне, — попросил Антон вкрадчиво, — почему вы оставили любимую жену, забыли про свой приличный заработок и оказались здесь? Чего вы ищете в этой сомнительной экспедиции?
— Уж сразу и «сомнительная», — буркнул Губанов, но на него никто не обратил внимания.
— Не знаю, — Лукашевич задумчиво улыбнулся. — Наверное, я просто хочу, чтобы нас уважали.
— Кого это «нас»?
— Нас! Русских. И чтобы уважали мою страну.
— Ага, — кивнул Антон. — Мне всё ясно. Типичные имперские амбиции.
— Эй, писатель, — решил вставить своё грозное словечко Золотарёв. — Ты говори, да не заговаривайся.
Кадман не испугался.
— Ну как вы понять не можете?! — воскликнул он. — Никто нас уважать не будет до тех пор, пока мы сами себя уважать не научимся. И никакие секретные экспедиции, никакие вооружённые силы, никакие ядерные и прочие дубинки этого положения не изменят!
— А мы, значит, себя не уважаем?
— Если голосуем не головой, а другими частями тела, то да — не уважаем.
— Слушай, Кадман, а ты вообще русский? — осведомился Золотарёв с подозрением. — Фамилия у тебя какая-то странная.
— Нормальная у меня фамилия, — Антон поправил очки. — И намёки ваши в данном контексте совершенно неуместны. Хотя и многое объясняют.
— Что, например?
— Что вы из тех людей, кому нужна империя ради империи, а не ради людей, которые её населяют.
— Много ты понимаешь, сопляк!
— Ты тоже за языком последи, — урезонил капитана Роман. — А то не посмотрю, что ты весь из себя боевой пилот.
— Ладно вам, — Золотарёв, кажется, и сам понял, что погорячился. — Писатель сам хорош. Не понимает, блин, простых вещей.
— Я не блин, — тут же сказал Антон. — я Кадман.
Все заулыбались. Накал дискуссии сразу снизился, и Золотарёв смог продолжить:
— Вот ты говоришь: империя для людей. А я говорю: не может быть империи для людей. Если при строительстве империи ориентироваться на волю отдельных человеков, получится не империя, а цыганский табор — вроде того, что сейчас всякие там «реформаторы» построили у нас. Я вообще не понимаю, что это такое — демократия? Все равны? Почему меня уравнивают с каким-то бомжом подзаборным? Или с дебилом-переростком, у которого все мозги давно отшиблены в пьяных драках? Им, понятно, империя не нужна, но почему они имеют точно такое же право решать этот вопрос, как и я?
— Потому что это основное правило игры, — смиренно объяснил Кадман.
— Да не хочу я играть ни в какие игры! — заявил Золотарёв. — Не мальчик я уже, да и какие игры тут могут быть, когда речь идёт о нашем с вами будущем?
— Кстати, возвращаясь к тому, с чего мы собственно начали, — сказал Громов, — каким ты, Сергей, видишь наше будущее? Точнее, каким ты хотел бы его видеть?
— Уж, конечно, без этой вашей хвалёной демократии. Каким я вижу будущее? — он на несколько секунд задумался. — В первую очередь я отменил бы эту идиотскую избирательную систему. Равенства захотели? Чтоб, значит, каждый дебил и алкоголик мог в президенты выбираться? Не будет вам равенства. Ввёл бы шкалу. То, что ты родился, вырос и закончил среднюю школу, ещё ничего о тебе не говорит. О твоих родителях говорит, но не о тебе! Потом сдаёшь экзамены в институт или идёшь в армию. Ага, выбрал себе путь и доказал, что справляешься — получи своё избирательное право величиной в один голос. Закончил институт и пошёл в аспирантуру, отслужил два года срочной и пошёл в военное училище — получи ещё голос. Защитил диссертацию, дослужился до лейтенанта — ещё один голос. Сделал открытие, повоевал в «горячей точке» — ещё голос. И так далее. А в политику можешь идти, только набрав определённое количество голосов. Сотня есть — имеешь право выдвигаться в депутаты Государственной Думы, ещё больше — в президенты.
— Но при такой системе голоса будут элементарно продаваться и покупаться, — намекнул Кадман.
— А вот и нет! — торжествующе объявил Золотарёв. — Во-первых, голоса нельзя будет продавать или покупать. Во-вторых, периодически будет проводиться переаттестация, невзирая на чины и заслуги. Если окажется, что человек не соответствует своей должности, значит, нужно провести расследование, кто ему голосов прибавил и на эту должность поднял. Если факт коррупции удастся доказать — смертная казнь и для взяточника, и для взяткодателя. И потом, не забывайте, что все ключевые должности остаются выборными, и победить вы сможете только в том случае, если привлечёте на свою сторону как можно больше грамотных и опытных людей, а не бомжей, голоса которых можно сегодня за рубль купить.
— Ну а как быть с остальными? — поинтересовался Роман. — Не все, наверное, смогут в институт или в армию пойти. Кто-то ведь должен и у станка стоять, и улицы подметать, и канализацию чистить…
— Я же говорю, равенства не будет. Но по большому-то счёту, этим людям, что улицы метут, да дерьмо разгребают, избирательное право и не нужно. Они всё равно им не пользуются. Во время выборов посмотри: кто-то на дачу умотал — в грядке ковыряться, кто-то с утра за пивом сбегал и до вечера похмеляется, кто-то вообще забил болт, будто его это не касается — зачем им голоса? Зачем нам их голоса? На самом-то деле им не избирательное право нужно, а чтобы зарплату вовремя платили, да в магазинах жратвы и шмотья было вволю по доступным ценам.
— Технократия какая-то получается, — подытожил Роман.
— Ничего подобного! — немедленно встрял Кадман. — Технократия — это власть специалистов, а то, что нам нарисовал товарищ капитан, — это кастовая система. В этом его «будущем» человек, однажды оступившись или не добрав баллов на аттестации, попадает в парии и уже никакими силами из клоаки не выберется. Система эта на самом деле душит любую инициативу, любое новшество. Возьмём, к примеру, Королёва. Сергея Павловича. Знаете ли вы, сколько у него ракет на стартовом столе взорвалось, прежде чем первый спутник в космос отправился? А по предлагаемой нам системе его после первого взрыва в дворники услали бы, и не было бы никакого спутника!
— Вот за что я вас, демократов, особенно ненавижу, — Золотарёв снова начал злиться, — так это за то, что вы слова сказать не можете, не передёрнув. Лживость ваша и критиканство — вот уже где! — он чиркнул себя большим пальцем по горлу.
— Задело? — Кадман выглядел удовлетворённым. — Правильно, должно задевать…
— Ты просто подумать не хочешь! — огрызнулся Золотарёв. — Зашорен, блин, как коммуняка! Королёв бы при такой системе в «шарашке» бы не сидел, а был бы он лауреатом и депутатом. Потому что любой грамотный и опытный специалист знает: без сбоев не бывает эксперимента, а особенно — в передовых областях.
— А зависть? — вопросил Антон. — А амбиции? Вы что же, думаете, ваша система их отменит?
— Хватит! — остановил разгорающуюся перепалку Громов. — Вы хотели услышать историю? Хорошо, я расскажу вам историю.
— Говорите помедленнее, пожалуйста, — Кадман ухватился за блокнот. — Я записываю!..
АЭРОНЕФ «25 ЛЕТ ВАШИНГТОНСКОЙ КОММУНЫ»
История, рассказанная подполковником Константином Громовым в кают-компании авианесущего крейсера «Варяг» (Запись и литературная обработка — Антона Кадмана) …Это случилось одним ненастным осенним днём на побережье Финского залива. Пограничный наряд, патрулировавший берег в непосредственной близости от Ленинградской атомной электростанции, наткнулся на пустом пляже на сильно избитого мужчину в разорванной пилотской куртке, пребывающего в бессознательном состоянии. Неизвестный пришёл в себя только через час — когда был доставлен в расположение местного военного госпиталя и передан медикам.
Очнувшись, он повёл себя более чем странно: попытался вырваться из палаты, крича, что он является «подданным суверенного гражданина Туполева» и требует немедленного освобождения из-под стражи. Он остановился только после того, как дежурная медсестра вызвала подкрепление в виде двух рядовых срочной службы из наряда по госпиталю. При их появлении неизвестный сразу же успокоился и, сказав: «Ну слава Богу, я, кажется, дома», вернулся на койку.
Ещё через час в госпиталь прибыл следователь военной прокуратуры, который и допросил неизвестного. Оказалось, что пограничникам повезло найти человека, которого вот уже третьи сутки безуспешно разыскивали все спасательные службы Ленинградского военного округа. Был это лётчик первого класса, майор Андрей Тимофеев, вылетевший на перехват подозрительного объекта, идущего на малой высоте со стороны Финляндии, и исчезнувший вместе с истребителем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50