И тем не менее Андреа сказала чистую правду хотя это могло лишить ее единственного человека, про явившего к ней сочувствие за целый год горького унижения.
– Хорошо, – тихо произнесла Хонор и, заметив, как вздрогнула коммандер, усмехнулась про себя.
Она не знала, решилась бы оценить этот ответ как «хороший», если бы связь с Нимицем не позволила ей оценить его честность и прямоту. Харрингтон хотела верить, что и ее собственная честность позволила бы оценить услышанное непредвзято, но сейчас это не имело значения.
– Я рада, что вы сказали то, что сказали, – сказала Хонор, помолчав. – Рада, поскольку ваш совет, – принимая во внимание значение, а точнее, незначительность Сифорда как обороняемого объекта, с одной стороны, и величину сил противника с другой, – был совершенно правильным. И еще потому, что вы ответили прямо, а не стали переливать из пустого в порожнее. Я подозревала, что столь мелкий человек, как Сантино, может преодолеть страх лишь с помощью еще большего страха, и теперь вижу, что оказалась права. Испугавшись за свою карьеру, он полез на рожон, погиб сам и погубил подчиненных.
– Вы и правда так считаете? – спросила ошеломленная Ярувальская.
Хонор кивнула.
– Изначально предполагается, что офицер Короны наделен мужеством. В большинстве случаев так оно и есть. Возможно, тот факт, что многие наши офицеры предпочитают погибнуть, но не нарушить – во всяком случае, на глазах товарищей – традиций острова Саганами, не всегда свидетельствует в пользу их интеллекта, но подобная «глупость» оказывается весьма полезной, когда надо выигрывать сражения. Но гораздо выше следовало бы ценить мужество иного рода, смелость, позволяющую человеку взвалить на себя всю тяжесть моральной ответственности. Взглянуть дальше, чем позволяют «традиции Саганами», и понять, что верно понятый офицерский долг в данных обстоятельствах предписывает совершить то, что может положить конец карьере. Или, хуже того, вызвать презрение людей, мнением которых этот человек дорожит, но которым неизвестны его побудительные мотивы. Я сама приказала одному из самых близких моих друзей сдать корабль хевам. Он был готов принять бой – как, наверное, сделала бы и я на его месте. Но мой долг заключался в том, чтобы не дать людям понапрасну сложить головы в схватке, выиграть которую невозможно.
Хонор помолчала.
– Я полагаю, Андреа, что вы посоветовали адмиралу Сантино увести эскадру, имея на то веские основания. Не из трусости, но из соображений военной целесообразности и здравого смысла. И сделать это вам было не легче, чем мне приказать Алистеру МакКеону капитулировать, ибо подобные поступки идут вразрез с традицией. Но бывают моменты, когда следует подчиняться не традиции, а велению разума. В конце концов, Эдуард Саганами никогда не повел бы целую оперативную группу на заведомую и ничем не оправданную гибель. Имей Сантино хотя бы призрачную надежду на победу или руководствуйся он иными важными соображениями, такими, как честь королевы или долг перед союзниками, его действия следовало бы признать оправданными. Но бросать эскадру в безнадежный бой с несравненно более сильным врагом, защищая совершенно бесполезную для нас систему…
Она решительно покачала головой.
– Вы предложили адмиралу единственно правильное решение, но недостаток морального мужества не позволил ему принять ваш совет, результатом чего стала гибель не только его самого и всего экипажа флагманского корабля, но и большей части эскадры. Так вот, когда дело доходит до выбора между людьми, демонстрирующими два столь различных типа поведения, я очень хорошо знаю, кого предпочла бы видеть на службе Короны. Вот почему вы были приглашены мною сюда.
Брови Ярувальской поднялись, и Хонор улыбнулась.
– Я руковожу ВТК всего около двух недель, но располагаю в этой области определенным опытом и уже наметила кое-какие изменения в программе. В дальнейшем их будет больше, и хотя у меня уже есть три толковых заместителя, работы предвидится слишком много. Я бы просила вас мне помочь.
– Меня, ваша светлость? – ошеломленно переспросила Ярувальская, и Хонор рассмеялась.
– Именно, коммандер. Мне нужна помощница, на суждения которой я смогу положиться. Такая, которая поймет мой замысел, сумеет организовать все в соответствии с ним и, если потребуется, заменит меня у тренажеров или в аудитории. И такая, которая сможет послужить живым примером того, как следует исполнять свой долг… вне зависимости от цены, которую придется уплатить.
Смуглое лицо Ярувальской побледнело. Она заморгала, нижняя губа чуть заметно дрожала.
– Кроме того, – добавила Харрингтон с нарочитой непринужденностью, – у меня имеется еще одна веская причина предложить вам эту должность.
– Да… мэм? – хрипло, с запинкой, пробормотала Ярувальская.
Хонор сделала вид, будто ничего не заметила.
– Да, и вот какая, – объяснила она, улыбаясь, словно древесный кот на грядке с сельдереем. – Вы только подумайте: реабилитировав офицера, карьеру которого он пытался разрушить из-за своей тупости и злобы, я натяну Сантино нос, несмотря на то, что этот напыщенный индюк уже в могиле. Нет уж, упустить такую возможность было бы с моей стороны просто глупо!
Глава 12
– Кем они назвались? – спросил Сэмюэль Мюллер своего управляющего.
– Назвались инвесторами, присматривающими места для новых сельскохозяйственных куполов, – ответил Кроуфорд Бакридж.
Он служил в этой должности тринадцать лет, и прекрасно знавший его манеру выражаться землевладелец не мог не заметить легкого нажима, с каким было произнесено первое слово.
Заметить-то он заметил, но виду не подал. Сэмюэль нередко задумывался о том, что думает Бакридж о его собственных… дополнительных занятиях. Несколько поколений Бакриджей служили Мюллерам верой и правдой, так что предательства, что бы там ни думал управляющий, опасаться не приходилось. Однако Бакридж, будучи человеком глубоко религиозным, был по-настоящему потрясен убийством преподобного Джулиуса Хэнкса и доказательствами того, что за этим преступлением и за смертями десятков детей в лене Мюллер стоит Уильям Фицкларенс. Хотя управляющий был столь же суровым противником реформ Бенджамина Мэйхью, как и сам землевладелец, снисходительное отношение Сэмюэля к случившемуся повергало его в ужас. Хорошо хоть, до Бакриджа так и не дошло, что сам Мюллер был молчаливым соучастником Фицкларенса.
«Но не в этом дурацком убийстве, – напомнил себе Мюллер. – Мне до сих пор непонятно, что за сдвиг в его так называемом мозгу мог родить подобное деяние. Ясно, что тут не обошлось без брата Маршана, но неужто Маршан оказался настолько глуп, чтобы умышленно убить преподобного?»
Мюллер покачал головой: к счастью, все это уже не имело особого значения. Маршан и Фицкларенс мертвы, и никто не связал Мюллера ни с тем, ни с другим. Сам же он сожалел только о том, что связался с излишне бестолковыми союзниками, и избавление от них его только порадовало. Мюллер не одобрял насилия, ни явного, ни открытого, причем вовсе не из этических соображений. По правде сказать, он бы нисколько не возражал, чтобы в том взорвавшемся катере в компании с Хонор Харрингтон оказался Бенджамин Мэйхью, но убийство кого-либо из них в настоящий момент не представлялось ему продуктивным. Особенно после того, как Харрингтон воскресла из мертвых, добавив к своей грейсонской биографии еще и чудо.
Случись что-то с ней или с Мэйхью сейчас, слишком многие продолжили бы их дело, и единственным разумным методом борьбы виделось создание организации, которая станет противодействовать «реформам». Причем вполне законными методами. Поскольку Мэйхью добился несомненных успехов в институционализации своих реформ, сведение на нет или хотя бы ослабление последствий требовало выстраивания собственной институциональной структуры, чему и посвящал Мюллер основные усилия. В то же время он сохранил и старые связи, причем помимо информационных каналов у него имелось и несколько контактов с лицами и группами, ориентированными преимущественно на действия. В отношениях с ними приходилось проявлять особую осторожность, но ведь он как-никак был землевладельцем. И лидером сил, проявивших себя как эквивалент легальной оппозиции, что вынуждало даже Мэйхью вести себя по отношению к нему с немалой осторожностью – иначе могло сложиться впечатление, будто Протектор пытается разделаться с ним исключительно по причине расхождения во мнениях.
При этой мысли Мюллер хмыкнул. Еще одиннадцать стандартных лет назад никто на Грейсоне не имел ни малейшего понятия о том, как может действовать система управления, основанная на разделении властей. Будь такой опыт у противников нововведений, они. возможно, сумели бы помешать всей этой вакханалии названной «Реставрацией Мэйхью». Но увы, подобного опыта у оппозиции не имелось. Ключи оказались слишком слабыми и разрозненными, чтобы сломить автократическую систему, которую восстановил Мэйхью во время Масадского Кризиса, вновь вернув силу полузабытой Конституции Грейсона.
А поскольку сломить систему не удалось, следовало научиться работать против нее в ее же рамках, а это требовало времени. Мэйхью, помимо всего прочего, хорошо знал историю и был проницательным политиком. Безжалостно воспользовавшись временным параличом Ключей, он ослабил их влияние, установив практически не зависящий от землевладельцев порядок наследования Меча.
Недовольные Ключи постепенно учились выстраивать систему противодействия, чему способствовала их самостоятельность во внутренних делах. Мюллер выказал себя настоящим мастером парламентских методов борьбы, и хотя на сегодня он и его сторонники могли лишь то здесь, то там отщипывать от полномочий Протектора жалкие крохи, терпения им было не занимать. На руку оппозиции была и война: даже столь энергичный и способный правитель, как Бенджамин Девятый, не мог объять необъятного и, вникая в сложные и многообразные военные вопросы, не имел физической возможности держать под столь же неусыпным контролем и все аспекты внутреннего управления. Мюллер знал, что его товарищи оппозиционеры ведут осторожную работу по подрыву верховной власти. Она не бросалась в глаза, но результаты сулила куда более существенные, нежели всякого рода экстремизм и горлопанство.
Правда, положение признанного лидера оппозиции (разумеется, вполне законопослушной) создавало для него определенные затруднения. В нем видели некий центр сопротивления, и каждый недовольный властью олух, вообразивший, будто ему в голову пришла гениальная идея, считал своим долгом поделиться ею с Сэмюэлем. Самые странные люди, возникая словно из-под земли, обращались к нему с самыми странными предложениями, и он, размышляя о реакции своего управляющего на появление той парочки «инвесторов», гадал, что за сюрприз преподнесут они.
Скорее всего, будет очередная глупость. Но, с другой стороны, разумный человек понимает: никогда нельзя знать заранее, где обнаружится что-нибудь полезное.
– Проводи их в мой кабинет – не личный, а официальный. И пусть кто-нибудь – пожалуй, Хьюз – за ними приглядит.
– Слушаюсь, милорд, – сказал Бакридж и с достоинством удалился.
Мюллер улыбнулся ему вслед: с сержантом Стивом Хьюзом управляющий не желал иметь ничего общего. Вовсе не потому, что телохранитель землевладельца совершил нечто предосудительное, но лишь постольку, поскольку тот не был наследственным гвардейцем лена и занял свою должность первым в семье. Землевладельца сложившееся положение вполне устраивало. В некоторых отношениях он предпочитал иметь дело с потомственными вассалами, верность и преданность которых пыли проверены веками. Но новое время требовало и новых людей – в частности, таких, как Хьюз. Рослый, особенно по грейсонским меркам, сержант легко освоился с хлынувшими на Грейсон современными технологиями, прекрасно разбирался в новейшем программном обеспечении и в этом смысле был весьма полезен и для лена Мюллер в целом, и для Сэмюэля Мюллера в частности.
Но знакомство с техническими новинками ничуть не поколебало строгой консервативности и почти фанатичной набожности этого человека, чье личное благочестие могло показаться угнетающим даже в теократическом грейсонском обществе. Эти качества – сочетание крайнего консерватизма с глубокими познаниями в новых технических областях – делали Хьюза особенно ценным. Обзавестись таким слугой было очень и очень нелегко. Сержант Хьюз служил у Мюллера около пяти лет, и на первых порах землевладелец к нему лишь присматривался. Однако по мере того, как этот человек доказывал свою надежность и не раз демонстрировал приверженность консервативным ценностям, Мюллер все чаще давал ему поручения деликатного свойства. Разумеется, речь не шла о чем-то по-настоящему противозаконном:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95