А эта троица, сэр Томас, ой как хитра на выдумки. Я даже не знаю, не пожалеете ли вы о том, что не отбыли на «Лютик» первым же эшелоном…
Глава 32
– Как насчет маленькой прогулки, Деннис?
Вопрос был задан с легкомысленной небрежностью, словно бы мимоходом, но гражданин народный комиссар Деннис Ле Пик знал Тейсмана много лет и научился прекрасно понимать его. О подобной проницательности подчиненных начальство из БГБ могло бы только мечтать.
Другое дело, что именно такое взаимопонимание едва ли этому самому начальству понравилось бы, и прекрасно сознававший это комиссар не стремился снабжать их лишней информацией. Он пришел к этому решению не без колебаний, поскольку был искренним приверженцем нового режима, однако оно далось ему сравнительно легко. Сомнения в правильности политики Комитета, сперва незначительные – ему удавалось скрывать их даже от себя самого, – зародились у него задолго до того, как Корделия Рэнсом со злорадством обрекла Хонор Харрингтон на смерть и тем самым продемонстрировала презрение ко всем людям в военной форме. И к элементарным нормам порядочности.
Это оказалось нелегким испытанием для Ле Пика и его совести. Правда, он пытался убедить себя в том, что Корделия является отклонением от нормы, и остальные члены Комитета на нее не похожи. В какой-то мере это соответствовало действительности: в отличие от Рэнсом, наслаждавшейся мучениями своих жертв, Оскар Сен-Жюст и Роб Пьер садистами не были. Но злодеяния Рэнсом заставили комиссара взглянуть на руководство Республики по-новому, с открытыми глазами, и он внезапно понял, что страшится гражданина Сен-Жюста еще сильнее, чем раньше боялся Рэнсом. И как раз потому, что в жестокости шефа БГБ не было решительно ничего личного. Он никогда не выходил из себя, никогда не повышал голоса, но с ледяным спокойствием вычеркивал из числа живых тысячи и тысячи мужчин, женщин, а порой и детей. В сравнении с ним Корделия казалась испорченным ребенком, подстраивающим гадости сверстникам, обидевшим ее тем, что не захотели поделиться игрушками.
Заглянув в то, что заменяло Робу Пьеру душу, Деннис Ле Пик обнаружил чудовище, которому он верно и преданно служил с момента падения старого режима. И служба его заключалась в слежке за такими людьми, как Тейсман, не менее честными и преданными Республике, чем сам Ле Пик, но более дальновидными. Они распознали монстра намного раньше и оказались в смертельной опасности, ибо таящееся под обличьем слуги народа чудовище безжалостно убивало каждого, кто проник в его тайну.
Сделав для себя это открытие, Деннис поначалу собирался подать в отставку, но это вызвало бы у руководства ненужные вопросы, а правдивый ответ повлек бы за собой страшные последствия. Безжалостное ко всем без исключения, Бюро государственной безопасности проявляло особую жестокость по отношению к отступникам. Кроме того, увольнение со службы Деннис считал слишком простым выходом: он не хотел уподобляться древнему Пилату, умывшему руки, дабы объявить о своей невиновности.
Он остался на посту, продолжал с похвальной регулярностью посылать донесения, но научился осторожно смещать акценты, стараясь прикрыть уважаемых им людей. Так, Ле Пик знал, что после предсмертной эскапады Рэнсом недовольство Тейсмана по отношению к Комитету, допускавшему подобные эксцессы, переросло в холодную ненависть. Гражданин адмирал считал себя должником Харрингтон за то, как обращалась она с ним и его подчиненными, когда он был ее пленником. Его самого лишили возможности отплатить ей по достоинству, что вызвало ярость и стыд. Однако главной причиной перемены в Тейсмане стало даже не это.
Его ненависть была ненавистью честного человека к извращенной, человеконенавистнической системе, позволявшей злодеям вроде Рэнсом или Сен-Жюста проливать реки крови, и к власти, позволявшей себе отдавать заведомо невыполнимые приказы, а потом казнить людей за их невыполнение. Ко всему тому, что обрекало на гибель глубоко порядочных людей. Таких, как Лестер Турвиль и Уорнер Кэслет.
Турвиль уцелел лишь потому, что Рэнсом погибла раньше, чем успела отправить его «на обработку». Кэслет тоже остался в живых… но чудовищная система превратила одного из лучших офицеров Республики в изменника. Ле Пик знал, как глубоко ранила Тейсмана измена Кэслета. Гражданин адмирал не мог винить гражданина коммандера. Тейсман – и от этого ему было еще больнее – понимал, что заставило Уорнера сжечь за собой мосты. После содеянного путь на родину был закрыт для него навсегда, даже если бы Комитет каким-то чудом лишился власти.
А потом на них обрушились ошеломляющие известия: о спасении Харрингтон, о том, что ей удалось организовать побег с Цербера полумиллиона узников, среди которых оказались Уорнер Кэслет… и Амос Парнелл…
История которого стала последней соломинкой. Как и большинство кадровых офицеров, Тейсман уважал Парнелла почти так же глубоко, как Альфредо Ю. Однако переход Ю на сторону неприятеля не поколебал верности Тейсмана Республике хотя бы потому, что Томас знал: Альфредо обрек на изгнание не Комитет, а прежний режим, искавший козла отпущения после бездарно проваленной масадской операции. Но Парнелл публично указал истинных виновников убийства Сидни Гарриса – заговорщиков и преступников, оклеветавших флот, возложивших на честных офицеров вину за собственные злодеяния. Их властолюбие стойло многим близким Тейсману людям жизни, а ему самому – чести и чувства собственного достоинства.
Ле Пик видел, что творится в душе его подопечного, однако ни в одном из донесений и словом не обмолвился о произошедших переменах. Он серьезно рисковал: поступавшая в БГБ информация не ограничивалась докладами народных комиссаров, и умело состряпанный донос мог стоить жизни не только изменнически настроенному адмиралу, но и покрывавшему его гражданину комиссару. Однако, даже опасаясь за свою жизнь Ле Пик не жалел о принятом решении.
До сего дня.
Тейсман, судя по тому, какие высказывания он позволял себе в присутствии комиссара, догадывался, что Ле Пик на его стороне. Однако в нынешнем приглашении «прогуляться» Деннис сразу почувствовал что-то особенное.
«Настал час», – понял он. Сейчас Тейсман предложит ему перейти от укрывательства к активному сотрудничеству, а принять такое предложение равносильно самоубийству. В попытке противоборства с безжалостной машиной Госбезопасности гражданин адмирал неизбежно погибнет сам и обречет на гибель всех, кто за ним последует.
С бьющимся сердцем гражданин комиссар поднял глаза на невероятно спокойное лицо Тейсмана, сглотнул, глубоко вздохнул и ответил:
– С удовольствием, гражданин адмирал. Только накину китель.
* * *
Снаружи главного административного корпуса дул резкий ветер. Повсюду, сколько достигал взгляд, громоздились строения – казармы, склады, ангары, посадочные площадки, – но все это было лишь малой частью комплекса сооружений, именовавшегося базой «Дю Квесин». До нынешней войны эта база считалась третьей по величине в Республике и была построена после захвата Сан-Мартина как опорный пункт для дальнейших завоеваний. Помимо этой базы, в системе Барнетта не было ничего ценного, однако близость к звезде Тревора делала «Дю Квесин» естественным центром ведения операций против этого стратегически важного оплота противника. К сожалению, с начала войны инициатива принадлежала мантикорцам. Об атаке на звезду Тревора речи теперь и быть не могло, а вот Барнетт, система с развитой инфраструктурой, рассчитанной на миллион военнослужащих и в шесть или семь раз большее число гражданского персонала, мог стать для противника лакомой добычей.
Самым простым решением в такой ситуации было эвакуировать персонал, демонтировать все оборудование, кроме имеющего оборонительное значение, и уменьшить защитный пикет до величины, позволявшей при нападении врага унести ноги. Или хотя бы до таких размеров, что, если удрать все же не удастся, потеря пикета не станет для Народного флота чрезмерно тяжкой. Но вместо этого власти наращивали оборонительный потенциал системы, вкладывая в нее огромные средства и тем самым делая ее еще более желанной приманкой для врага.
«Враг, однако, так и не напал, а после того как Эстер МакКвин перехватила инициативу, ситуация изменилась во многих отношениях, но не с точки зрения уязвимости базы», – размышлял Ле Пик, поправляя ворот мундира. Недавний приказ об отзыве с Барнетта части кораблей делал угрозу для «Дю Квесин» со стороны врага еще более реальной. И почему-то комиссар чувствовал невеселую уверенность в том, что в этот холодный, ветреный вечер Тейсман пригласил его на прогулку не ради того, чтобы обсудить проблемы обороноспособности системы.
Вышагивая рядом с гражданином адмиралом, он ждал – не то чтобы с нетерпением, но с неким усталым ощущением неотвратимости. У него не было особого желания слушать предложение Тейсмана, но и не выслушать адмирала он не мог… если не хотел перестать уважать себя.
«Прекрасно, – сказал он себе, – я сохраню самоуважение и смогу, не стыдясь, смотреть в зеркало. И завтра, и послезавтра. Может быть, даже послепослезавтра. Но в конце концов кто-нибудь узнает об этом разговоре и как только это случится, мне уже никогда не придется смотреть ни в какие чертовы зеркала».
– Спасибо, что согласился пройтись, Деннис, – сказал наконец Тейсман, чей звучный голос почти заглушал свист ветра.
– Не рано ли ты меня благодаришь? – едко ответил Ле Пик. – Мне кажется, этот разговор вовсе не стоило затевать. Ты должен понимать, гражданин адмирал: гарантировать, что он останется между нами, я не могу.
– Ты говоришь так, будто уверен, что я хочу предложить тебе изменить делу народа, – подколол Тейсман.
Комиссар фыркнул.
– Конечно нет! Ты просто хотел рассказать мне о своей бесконечной преданности гражданам Председателю Пьеру и Секретарю Сен-Жюсту, которых считаешь величайшими вождями в истории человечества. Но поскольку тебе не хочется смущать их грубой лестью, ты решил сообщить мне все это на прогулке, а не в нашпигованном жучками кабинете.
Тейсман удивленно захлопал глазами и рассмеялся.
– Туше, гражданин комиссар! Но позволь задать вопрос: если ты подозреваешь меня в изменнических настроениях, то зачем вообще откликнулся на мою просьбу? Или ты решил застукать меня на компрометирующих разговорах, и у тебя в кармане записывающее устройство?
– Будь у меня такое намерение, я давно сдал бы тебя с потрохами, благо возможностей за последние три года у меня было предостаточно, – ответил Ле Пик, отводя взгляд.
Тейсман ощутил его неловкость, бывшую в какой-то мере отражением его собственной неуверенности. Им обоим сама мысль о неповиновении гражданским властям давалась непросто.
– Ты прав, – сказал, помолчав, адмирал. – Я это знал, потому и позвал тебя с собой.
Он остановился, и комиссар непроизвольно замедлил шаг и повернулся к нему.
– Гражданин комиссар Ле Пик, – спокойно сказал Тейсман, – что ты собираешься делать после нашего возвращения на Новый Париж?
– После нашего чего?
Сердце Ле Пика бешено заколотилось: неужели их отзывают в столицу? Неужели начальство узнало, что он покрывал Тейсмана, и теперь их обоих ждет примерная расправа?
– Ты этого не знал? – удивился Тейсман.
– Чего?
– Прости, Деннис, – покаянно произнес гражданин адмирал. – Приказ пришел из Октагона, но я думал, ты уже получил копию по своим каналам.
Ле Пик почувствовал, как почва уходит у него из-под ног. Тейсман говорил совсем не то, чего он ожидал и чего боялся.
– Меня – точнее нас – отзывают домой, чтобы я принял командование флотом метрополии. А ты стал моим комиссаром.
– Тебя…
Известие о том, что Комитет хочет поручить Томасу Тейсману возглавить флот метрополии, повергло Ле Пика в изумление. Уж не посходили ли они там с ума? Ведь флот метрополии постоянно висит над головой Комитета, как Дамоклов меч. С точки зрения политического руководства, на всем Народном флоте нем более ответственного поста. Комитет может доверить его только человеку, в чьей лояльности нет никаких сомнений, а уж гражданин Тейсман…
И тут он испытал еще большее потрясение. Да, гражданин Тейсман ненавидит Комитет лютой ненавистью, но членам Комитета это неизвестно, поскольку некий Деннис Ле Пик в своих донесениях ни о чем подобном не сообщал.
Первое потрясение сменилось подобием трепета.
«Господи, – подумал он, – они собираются вложить заряженный излучатель в руки одного из самых заклятых своих врагов и повернуться к нему спиной, понятия не имея, чем это грозит!»
И тут пришло новое потрясение. Он уже успел свыкнуться с мыслью о том, что рано или поздно – лучше, конечно, поздно, чем рано – его и Тейсмана разоблачат, и расправа над ними, как ни крутись, неизбежна. Но если им предстоит возглавить флот метрополии…
– Ты хочешь знать, что я собираюсь делать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Глава 32
– Как насчет маленькой прогулки, Деннис?
Вопрос был задан с легкомысленной небрежностью, словно бы мимоходом, но гражданин народный комиссар Деннис Ле Пик знал Тейсмана много лет и научился прекрасно понимать его. О подобной проницательности подчиненных начальство из БГБ могло бы только мечтать.
Другое дело, что именно такое взаимопонимание едва ли этому самому начальству понравилось бы, и прекрасно сознававший это комиссар не стремился снабжать их лишней информацией. Он пришел к этому решению не без колебаний, поскольку был искренним приверженцем нового режима, однако оно далось ему сравнительно легко. Сомнения в правильности политики Комитета, сперва незначительные – ему удавалось скрывать их даже от себя самого, – зародились у него задолго до того, как Корделия Рэнсом со злорадством обрекла Хонор Харрингтон на смерть и тем самым продемонстрировала презрение ко всем людям в военной форме. И к элементарным нормам порядочности.
Это оказалось нелегким испытанием для Ле Пика и его совести. Правда, он пытался убедить себя в том, что Корделия является отклонением от нормы, и остальные члены Комитета на нее не похожи. В какой-то мере это соответствовало действительности: в отличие от Рэнсом, наслаждавшейся мучениями своих жертв, Оскар Сен-Жюст и Роб Пьер садистами не были. Но злодеяния Рэнсом заставили комиссара взглянуть на руководство Республики по-новому, с открытыми глазами, и он внезапно понял, что страшится гражданина Сен-Жюста еще сильнее, чем раньше боялся Рэнсом. И как раз потому, что в жестокости шефа БГБ не было решительно ничего личного. Он никогда не выходил из себя, никогда не повышал голоса, но с ледяным спокойствием вычеркивал из числа живых тысячи и тысячи мужчин, женщин, а порой и детей. В сравнении с ним Корделия казалась испорченным ребенком, подстраивающим гадости сверстникам, обидевшим ее тем, что не захотели поделиться игрушками.
Заглянув в то, что заменяло Робу Пьеру душу, Деннис Ле Пик обнаружил чудовище, которому он верно и преданно служил с момента падения старого режима. И служба его заключалась в слежке за такими людьми, как Тейсман, не менее честными и преданными Республике, чем сам Ле Пик, но более дальновидными. Они распознали монстра намного раньше и оказались в смертельной опасности, ибо таящееся под обличьем слуги народа чудовище безжалостно убивало каждого, кто проник в его тайну.
Сделав для себя это открытие, Деннис поначалу собирался подать в отставку, но это вызвало бы у руководства ненужные вопросы, а правдивый ответ повлек бы за собой страшные последствия. Безжалостное ко всем без исключения, Бюро государственной безопасности проявляло особую жестокость по отношению к отступникам. Кроме того, увольнение со службы Деннис считал слишком простым выходом: он не хотел уподобляться древнему Пилату, умывшему руки, дабы объявить о своей невиновности.
Он остался на посту, продолжал с похвальной регулярностью посылать донесения, но научился осторожно смещать акценты, стараясь прикрыть уважаемых им людей. Так, Ле Пик знал, что после предсмертной эскапады Рэнсом недовольство Тейсмана по отношению к Комитету, допускавшему подобные эксцессы, переросло в холодную ненависть. Гражданин адмирал считал себя должником Харрингтон за то, как обращалась она с ним и его подчиненными, когда он был ее пленником. Его самого лишили возможности отплатить ей по достоинству, что вызвало ярость и стыд. Однако главной причиной перемены в Тейсмане стало даже не это.
Его ненависть была ненавистью честного человека к извращенной, человеконенавистнической системе, позволявшей злодеям вроде Рэнсом или Сен-Жюста проливать реки крови, и к власти, позволявшей себе отдавать заведомо невыполнимые приказы, а потом казнить людей за их невыполнение. Ко всему тому, что обрекало на гибель глубоко порядочных людей. Таких, как Лестер Турвиль и Уорнер Кэслет.
Турвиль уцелел лишь потому, что Рэнсом погибла раньше, чем успела отправить его «на обработку». Кэслет тоже остался в живых… но чудовищная система превратила одного из лучших офицеров Республики в изменника. Ле Пик знал, как глубоко ранила Тейсмана измена Кэслета. Гражданин адмирал не мог винить гражданина коммандера. Тейсман – и от этого ему было еще больнее – понимал, что заставило Уорнера сжечь за собой мосты. После содеянного путь на родину был закрыт для него навсегда, даже если бы Комитет каким-то чудом лишился власти.
А потом на них обрушились ошеломляющие известия: о спасении Харрингтон, о том, что ей удалось организовать побег с Цербера полумиллиона узников, среди которых оказались Уорнер Кэслет… и Амос Парнелл…
История которого стала последней соломинкой. Как и большинство кадровых офицеров, Тейсман уважал Парнелла почти так же глубоко, как Альфредо Ю. Однако переход Ю на сторону неприятеля не поколебал верности Тейсмана Республике хотя бы потому, что Томас знал: Альфредо обрек на изгнание не Комитет, а прежний режим, искавший козла отпущения после бездарно проваленной масадской операции. Но Парнелл публично указал истинных виновников убийства Сидни Гарриса – заговорщиков и преступников, оклеветавших флот, возложивших на честных офицеров вину за собственные злодеяния. Их властолюбие стойло многим близким Тейсману людям жизни, а ему самому – чести и чувства собственного достоинства.
Ле Пик видел, что творится в душе его подопечного, однако ни в одном из донесений и словом не обмолвился о произошедших переменах. Он серьезно рисковал: поступавшая в БГБ информация не ограничивалась докладами народных комиссаров, и умело состряпанный донос мог стоить жизни не только изменнически настроенному адмиралу, но и покрывавшему его гражданину комиссару. Однако, даже опасаясь за свою жизнь Ле Пик не жалел о принятом решении.
До сего дня.
Тейсман, судя по тому, какие высказывания он позволял себе в присутствии комиссара, догадывался, что Ле Пик на его стороне. Однако в нынешнем приглашении «прогуляться» Деннис сразу почувствовал что-то особенное.
«Настал час», – понял он. Сейчас Тейсман предложит ему перейти от укрывательства к активному сотрудничеству, а принять такое предложение равносильно самоубийству. В попытке противоборства с безжалостной машиной Госбезопасности гражданин адмирал неизбежно погибнет сам и обречет на гибель всех, кто за ним последует.
С бьющимся сердцем гражданин комиссар поднял глаза на невероятно спокойное лицо Тейсмана, сглотнул, глубоко вздохнул и ответил:
– С удовольствием, гражданин адмирал. Только накину китель.
* * *
Снаружи главного административного корпуса дул резкий ветер. Повсюду, сколько достигал взгляд, громоздились строения – казармы, склады, ангары, посадочные площадки, – но все это было лишь малой частью комплекса сооружений, именовавшегося базой «Дю Квесин». До нынешней войны эта база считалась третьей по величине в Республике и была построена после захвата Сан-Мартина как опорный пункт для дальнейших завоеваний. Помимо этой базы, в системе Барнетта не было ничего ценного, однако близость к звезде Тревора делала «Дю Квесин» естественным центром ведения операций против этого стратегически важного оплота противника. К сожалению, с начала войны инициатива принадлежала мантикорцам. Об атаке на звезду Тревора речи теперь и быть не могло, а вот Барнетт, система с развитой инфраструктурой, рассчитанной на миллион военнослужащих и в шесть или семь раз большее число гражданского персонала, мог стать для противника лакомой добычей.
Самым простым решением в такой ситуации было эвакуировать персонал, демонтировать все оборудование, кроме имеющего оборонительное значение, и уменьшить защитный пикет до величины, позволявшей при нападении врага унести ноги. Или хотя бы до таких размеров, что, если удрать все же не удастся, потеря пикета не станет для Народного флота чрезмерно тяжкой. Но вместо этого власти наращивали оборонительный потенциал системы, вкладывая в нее огромные средства и тем самым делая ее еще более желанной приманкой для врага.
«Враг, однако, так и не напал, а после того как Эстер МакКвин перехватила инициативу, ситуация изменилась во многих отношениях, но не с точки зрения уязвимости базы», – размышлял Ле Пик, поправляя ворот мундира. Недавний приказ об отзыве с Барнетта части кораблей делал угрозу для «Дю Квесин» со стороны врага еще более реальной. И почему-то комиссар чувствовал невеселую уверенность в том, что в этот холодный, ветреный вечер Тейсман пригласил его на прогулку не ради того, чтобы обсудить проблемы обороноспособности системы.
Вышагивая рядом с гражданином адмиралом, он ждал – не то чтобы с нетерпением, но с неким усталым ощущением неотвратимости. У него не было особого желания слушать предложение Тейсмана, но и не выслушать адмирала он не мог… если не хотел перестать уважать себя.
«Прекрасно, – сказал он себе, – я сохраню самоуважение и смогу, не стыдясь, смотреть в зеркало. И завтра, и послезавтра. Может быть, даже послепослезавтра. Но в конце концов кто-нибудь узнает об этом разговоре и как только это случится, мне уже никогда не придется смотреть ни в какие чертовы зеркала».
– Спасибо, что согласился пройтись, Деннис, – сказал наконец Тейсман, чей звучный голос почти заглушал свист ветра.
– Не рано ли ты меня благодаришь? – едко ответил Ле Пик. – Мне кажется, этот разговор вовсе не стоило затевать. Ты должен понимать, гражданин адмирал: гарантировать, что он останется между нами, я не могу.
– Ты говоришь так, будто уверен, что я хочу предложить тебе изменить делу народа, – подколол Тейсман.
Комиссар фыркнул.
– Конечно нет! Ты просто хотел рассказать мне о своей бесконечной преданности гражданам Председателю Пьеру и Секретарю Сен-Жюсту, которых считаешь величайшими вождями в истории человечества. Но поскольку тебе не хочется смущать их грубой лестью, ты решил сообщить мне все это на прогулке, а не в нашпигованном жучками кабинете.
Тейсман удивленно захлопал глазами и рассмеялся.
– Туше, гражданин комиссар! Но позволь задать вопрос: если ты подозреваешь меня в изменнических настроениях, то зачем вообще откликнулся на мою просьбу? Или ты решил застукать меня на компрометирующих разговорах, и у тебя в кармане записывающее устройство?
– Будь у меня такое намерение, я давно сдал бы тебя с потрохами, благо возможностей за последние три года у меня было предостаточно, – ответил Ле Пик, отводя взгляд.
Тейсман ощутил его неловкость, бывшую в какой-то мере отражением его собственной неуверенности. Им обоим сама мысль о неповиновении гражданским властям давалась непросто.
– Ты прав, – сказал, помолчав, адмирал. – Я это знал, потому и позвал тебя с собой.
Он остановился, и комиссар непроизвольно замедлил шаг и повернулся к нему.
– Гражданин комиссар Ле Пик, – спокойно сказал Тейсман, – что ты собираешься делать после нашего возвращения на Новый Париж?
– После нашего чего?
Сердце Ле Пика бешено заколотилось: неужели их отзывают в столицу? Неужели начальство узнало, что он покрывал Тейсмана, и теперь их обоих ждет примерная расправа?
– Ты этого не знал? – удивился Тейсман.
– Чего?
– Прости, Деннис, – покаянно произнес гражданин адмирал. – Приказ пришел из Октагона, но я думал, ты уже получил копию по своим каналам.
Ле Пик почувствовал, как почва уходит у него из-под ног. Тейсман говорил совсем не то, чего он ожидал и чего боялся.
– Меня – точнее нас – отзывают домой, чтобы я принял командование флотом метрополии. А ты стал моим комиссаром.
– Тебя…
Известие о том, что Комитет хочет поручить Томасу Тейсману возглавить флот метрополии, повергло Ле Пика в изумление. Уж не посходили ли они там с ума? Ведь флот метрополии постоянно висит над головой Комитета, как Дамоклов меч. С точки зрения политического руководства, на всем Народном флоте нем более ответственного поста. Комитет может доверить его только человеку, в чьей лояльности нет никаких сомнений, а уж гражданин Тейсман…
И тут он испытал еще большее потрясение. Да, гражданин Тейсман ненавидит Комитет лютой ненавистью, но членам Комитета это неизвестно, поскольку некий Деннис Ле Пик в своих донесениях ни о чем подобном не сообщал.
Первое потрясение сменилось подобием трепета.
«Господи, – подумал он, – они собираются вложить заряженный излучатель в руки одного из самых заклятых своих врагов и повернуться к нему спиной, понятия не имея, чем это грозит!»
И тут пришло новое потрясение. Он уже успел свыкнуться с мыслью о том, что рано или поздно – лучше, конечно, поздно, чем рано – его и Тейсмана разоблачат, и расправа над ними, как ни крутись, неизбежна. Но если им предстоит возглавить флот метрополии…
– Ты хочешь знать, что я собираюсь делать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95