Не думаю, чтобы это далось им легко, но, в конце концов, времени у них было предостаточно.
– Вот уж точно! – усмехнулась Хонор.
Все три кота поддержали ее дружным смехом. Хонор тут же повернулась к Нимицу.
– Эй, паршивец, – сказала она, – мне только что пришло в голову, что мы тут разглагольствуем и теоретизируем, а между тем выяснить кое-какие интересующие нас вопросы можно довольно простым способом. Иди-ка сюда.
Весело чирикнув, Нимиц соскочил с насеста, перетек через плечо Хонор на подлокотник кресла, а оттуда – на письменный стол, где и уселся на самые задние лапы, склонив голову набок, и встопорщил усы.
– Думаю, мы прямо сейчас во всем разберемся, доктор Ариф, – сказала Хонор.
На этот раз ее кривоватая улыбочка объяснялась не столько мертвыми нервами, сколько волнением и грустью. Кот и человек внимательно смотрели друг на друга.
– Паршивец, ты понимаешь нас, когда мы обращаемся к тебе? – ласково спросила она.
На несколько секунд воцарилась абсолютная тишина: три женщины замерли, неотрывно глядя на сидевшее на столе, покрытое шелковистым мехом, шестилапое существо. Потом Нимиц тихонько пискнул и медленно, так, что это движение никак нельзя было счесть случайным, наклонил голову.
Глубоко вздохнув, Хонор перевела взгляд на Ариф. Какое-то время лингвист молча смотрела на нее, а затем обратилась к коту.
– Нимиц, – произнесла она, и кот повернул к ней мордочку. – Ты понимаешь меня, когда я с тобой говорю?
Кот снова кивнул.
– И ты слышишь слова, которые я произношу, и понимаешь именно слова, а не мысли, которые за ними стоят?
Снова кивок.
– А вы с Самантой понимаете, что я хочу научить тебя и ее светлость такому способу общения, который позволит вам разговаривать с людьми и друг с другом? Способу, который не требует произносить слова.
Последовал еще один кивок. Темные глаза Ариф засверкали.
– Это пока еще тоже не доказательство, ваша светлость, – сказала она. – Пока мы не разработаем способ, с помощью которого он сможет сказать нам больше, чем просто «да» или «нет», мы не будем знать точно, какой процент вербальной информации воспринимается, а какой – теряется при передаче. Не говоря уже о том, понимает ли он именно слова, без какой-либо телепатической «подложки». Но мне кажется, что вы правы. Думаю, и он, и Саманта, и Фаррагут действительно понимают разговорный английский язык. Насколько хорошо, сказать пока не могу, но одно то, что это принципиально возможно, существенно упрощает мою задачу. Следовательно, остается только разработать невербальный интерфейс, с помощью которою тот, кто уже понимает, что говорю я, сможет мне отвечать. И ваша матушка права: древние сигнальные системы, предназначавшиеся для людей с дефектами речи и слуха, это как раз то, с чего следует начать.
– Начать, доктор? – уточнила Хонор, уловив, что последнее слово прозвучало с легким нажимом.
– Ну, если мы правы и они действительно понимают человеческий язык, самое серьезное препятствие уже позади. А следующий вопрос, которым не может не задаться любой лингвист, полагаю, очевиден. Если коты в состоянии усвоить идею разговорного языка, то почему бы не попытаться сделать еще один шаг – донести до них идею языка письменного? Мы изобрели письменность как способ фиксировать символы, употребляемые в звуковом языке. Котам, само собой, записывать звуки было незачем, но из этого отнюдь не следует, что им неизвестен способ долговременной фиксации того, чем они пользуются взамен наших символов. Ни с чем подобным наши исследователи до сих пор не сталкивались, однако трудно найти нечто, если не знаешь, что это надо искать. Их общество, насколько я успела узнать, имеет сложную клановую структуру, что требует сохранения родовых представлений и традиций. И едва ли они ограничиваются устной исторической традицией, как это имело место у людей в дописьменный период. Если наши предположения относительно того, что они в достаточной мере понимают саму концепцию второй сигнальной системы, верны, обучить их языку жестов будет не так уж трудно.
Письменность потребует больших усилий, им придется осознать не только концепцию «слова», но и, грубо говоря, соответствие топографической карты и изображенной местности, научиться видеть ассоциации между неодушевленными символами и реально существующими объектами, зато если они справятся…
– Если они справятся, то диапазон общения с ними фантастически расширится, – закончила за нее Хонор.
– Вот именно, ваша светлость! – воскликнула Ариф, глядя на Нимица горящим взором человека, которому не терпится приступить к делу. – Немногим лингвистам выпадала удача найти способ общения с другим биологическим видом. Мне повезло, я работала с медузианами. Теперь ваша светлость предоставляет мне возможность решить не менее грандиозную задачу, и я заверяю вас: если эта задача вообще имеет решение, оно будет найдено.
Глава 23
Хонор удовлетворенно откинулась в кресле, глядя на огромный, покрытый снежно-белой скатертью стол, накрытый для званого обеда.
Большую часть утра она провела у «Сильвермана», обсуждая свое новое детище с техническим персоналом и своим новым бортинженером Уэйном Александером (с лордами Александерами из Белой Гавани в родстве отнюдь не состоявшем). Не без горечи – похоже, у нее появилась привычка называть корабли именами погибших – она решила дать новому кораблику имя «Джейми Кэндлесс». Зато к ее радости по поводу самого корабля никакая горечь не примешивалась.
Она понимала, как ей повезло с Александером, но знала, что и сам инженер в восторге от предложенной работы.
Александер бежал вместе с ней с Аида, причем, судя по спискам заключенных, из всех беглецов отбыл там самый долгий срок. Разумеется, он охотно уступил бы эту честь кому-либо другому, но прошлое не изменить, и ему оставалось лишь носить звание «старейшего беглеца».
Вдобавок он был не военнопленным, а «врагом народа», гражданским специалистом, арестованным и осужденным за критику «Акта о сохранении технической информации» от 1778 года эры Расселения, объявившего результаты творческой деятельности инженеров и конструкторов «народным достоянием». К тому времени акт действовал уже семьдесят лет, и, наверное, ни для кого не составляло секрета, что отсутствие личной заинтересованности научного персонала в результатах своего труда, разросшийся «околонаучный» бюрократический аппарат и прямое вмешательство политических назначенцев в процесс выбора исследовательских приоритетов отнюдь не способствовали научно-техническому прогрессу. Ошибка Александера – с которым никто не спорил ввиду самоочевидности аргументов – заключалась в том, что он выступил с заявлением по этому поводу открыто, на Общереспубликанской профессиональной конференции.
Проведя семьдесят лет на тюремной планете, он, не озлобившись как личность, проникся глубокой ненавистью к политическому строю Народной Республики. Естественным выбором в такой ситуации был переход на сторону Альянса, однако Уэйн был сугубо гражданским инженером. Да, и – существенная деталь – хотя к моменту ареста он был одним из лучших специалистов в Республике, семь десятилетий тюрьмы вылились в ощутимое отставание. Предложение Хонор открыло для него возможность оптимального приложения сил: он дни и ночи пропадал у «Сильвермана», вникал во все мельчайшие детали и явно смотрел на «Джейми» как на собственное детище… впрочем, если Хонор будет вести себя как хорошая девочка, ей тоже дадут поиграть.
Рассмеявшись, она вытерла губы салфеткой. МакГиннес и мистрис Торн, как всегда, превосходно справились со своей работой. В конце концов, если ты невероятно богата и имеешь столовую размером с ангар для бота, почему бы и не развлечься, устроив званый обед?
И, если быть до конца точной, на уме у нее были вовсе не развлечения.
Полагая, что совместные трапезы способствуют сплочению коллектива, Хонор еще в бытность действующим командиром приглашала к столу подчиненных и не видела причин изменять этой традиции, работая в Академии и ВТК. Правда, ей постоянно приходилось отрываться и от работы, и от всего остального, отдаваясь на волю медиков. Не так давно они с Нимицем оба подверглись хирургической операции, которая прошла вполне удачно. За последние пятнадцать лет Хонор притерпелась к медицинским процедурам и почти смирилась со своей неспособностью к регенерации. Конечно, было бы здорово просто вырастить заново лицевые нервы и руку, но что толку мечтать о невозможном? Достаточно и того, что современные методики позволяли ей практически сразу после операции возвращаться к работе. До эры Расселения о такой скорости восстановления работоспособности медикам не приходилось и мечтать.
Конечно, это не сокращало срок адаптации, разве что позволяло начать ее пораньше. И, слава богу, отец оказался прав: на этот раз привыкание к новым нервам и глазу идет быстрее.
При этой мысли уголок ее рта дернулся, и впервые за тридцать четыре стандартных месяца она почувствовала, как шевельнулась и левая половина губы, а на левой щеке появилась ямочка. Ощущение это после неимоверно долгого отсутствия каких бы то ни было ощущений, связанных с этой половиной лица, показалось неестественным. Контраст между тем, как действовали настоящие и вживленные нервы, лишь усиливал это впечатление. Но так или иначе, лицо ее стало живым, и на этот раз, в отличие от прошлого, ей не пришлось неделями учиться контролировать самопроизвольные сокращения мимических мышц. Правда, управлять мускулами левой стороны лица ей пока удавалось лишь с помощью сознательных усилий, но и это несказанно радовало. Естественность и непроизвольность восстановятся достаточно скоро, а пока хорошо и то, что не пришлось осваивать с нуля искусство управления собственным лицом.
Если быть честной, то, демонстрируя перед матерью оптимизм, Хонор полагала, что отец ее только утешает, и адаптация будет не намного легче, чем в первый раз. Она слишком хорошо помнила, каково ей тогда было, и боялась разочарования. Однако предсказания Альфреда полностью сбылись, и теперь она отчасти испытывала чувство вины перед отцом – за то, что усомнилась. Новый глаз функционировал почти безупречно, если не считать незначительной визуальной дезориентации, связанной с недоработкой программ самокоррекции и соотнесения яркости, контрастности и цветовосприятия естественного и искусственного глаза. Но и в этом отношении наблюдался прогресс, хотя она еще не приступила к освоению новых возможностей глаза. Сначала требовалось привыкнуть к нему и сжиться со стандартными функциями, а потому дополнительные функции оставались отключенными – до поры. Все сразу все равно не освоить, а ей ведь приходилось уделять внимание и новой руке.
При мысли о ней Хонор непроизвольно скорчила гримасу. Конечно, она радовалась тому факту, что у нее наконец появился протез, но постоянно напоминала себе, что только начинает учиться пользоваться им. Делать это приходилось часто, очень часто… собственно, всякий раз, когда чертово устройство широким взмахом врезалось в дверной косяк или дергалось, реагируя на команды, которых ему никто не отдавал. Такая несуразная неуклюжесть (пусть это была в конечном счете и не ее личная неуклюжесть) могла довести до бешенства кого угодно, особенно женщину, которая десятилетиями совершенствовалась в боевых искусствах. Хорошо еще, что программой были предусмотрены ограничительные и блокирующие команды. Хонор прибегала к ним нечасто, поскольку ей требовалось как можно скорее привыкнуть к ощущению новой руки и научиться контролировать ее, но, когда требовалось, она могла обездвижить конечность и ходить с рукой на перевязи, не подвергая соседей опасности случайного удара. Еще один уровень блокировки ограничивал подвижность руки реакцией лишь на сознательно отданные команды. В целом программный пакет предлагал гибкую, многоуровневую систему блокировки, но, несмотря на несомненные преимущества данного усовершенствования с точки зрения сиюминутного удобства, Хонор вовсе не была уверена в том, что пользы от него больше, чем вреда. Она опасалась поддаться искушению прибегать к помощи слишком часто. Даже хуже, она уже несколько раз ловила себя на попытке прибегнуть к блокировке без крайней необходимости – под благовидным предлогом того, что необходимость постоянного, сознательного контроля над протезом отвлекает ее от кучи неотложных дел. Хорошо еще, что, сознавая опасность данного искушения, Хонор осознанно ему противилась. А еще больше ее смущала возможность того, что она, чего доброго, остановится, достигнув «удовлетворительной» степени контроля, и не станет стремиться к совершенству.
Но по крайней мере сегодня она могла позволить себе прибегнуть к блокировке с чистой совестью: не хватало еще, чтобы хозяйка в разгар званого обеда, не ровён час, смахнула со стола серебряный прибор или опрокинула бокал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
– Вот уж точно! – усмехнулась Хонор.
Все три кота поддержали ее дружным смехом. Хонор тут же повернулась к Нимицу.
– Эй, паршивец, – сказала она, – мне только что пришло в голову, что мы тут разглагольствуем и теоретизируем, а между тем выяснить кое-какие интересующие нас вопросы можно довольно простым способом. Иди-ка сюда.
Весело чирикнув, Нимиц соскочил с насеста, перетек через плечо Хонор на подлокотник кресла, а оттуда – на письменный стол, где и уселся на самые задние лапы, склонив голову набок, и встопорщил усы.
– Думаю, мы прямо сейчас во всем разберемся, доктор Ариф, – сказала Хонор.
На этот раз ее кривоватая улыбочка объяснялась не столько мертвыми нервами, сколько волнением и грустью. Кот и человек внимательно смотрели друг на друга.
– Паршивец, ты понимаешь нас, когда мы обращаемся к тебе? – ласково спросила она.
На несколько секунд воцарилась абсолютная тишина: три женщины замерли, неотрывно глядя на сидевшее на столе, покрытое шелковистым мехом, шестилапое существо. Потом Нимиц тихонько пискнул и медленно, так, что это движение никак нельзя было счесть случайным, наклонил голову.
Глубоко вздохнув, Хонор перевела взгляд на Ариф. Какое-то время лингвист молча смотрела на нее, а затем обратилась к коту.
– Нимиц, – произнесла она, и кот повернул к ней мордочку. – Ты понимаешь меня, когда я с тобой говорю?
Кот снова кивнул.
– И ты слышишь слова, которые я произношу, и понимаешь именно слова, а не мысли, которые за ними стоят?
Снова кивок.
– А вы с Самантой понимаете, что я хочу научить тебя и ее светлость такому способу общения, который позволит вам разговаривать с людьми и друг с другом? Способу, который не требует произносить слова.
Последовал еще один кивок. Темные глаза Ариф засверкали.
– Это пока еще тоже не доказательство, ваша светлость, – сказала она. – Пока мы не разработаем способ, с помощью которого он сможет сказать нам больше, чем просто «да» или «нет», мы не будем знать точно, какой процент вербальной информации воспринимается, а какой – теряется при передаче. Не говоря уже о том, понимает ли он именно слова, без какой-либо телепатической «подложки». Но мне кажется, что вы правы. Думаю, и он, и Саманта, и Фаррагут действительно понимают разговорный английский язык. Насколько хорошо, сказать пока не могу, но одно то, что это принципиально возможно, существенно упрощает мою задачу. Следовательно, остается только разработать невербальный интерфейс, с помощью которою тот, кто уже понимает, что говорю я, сможет мне отвечать. И ваша матушка права: древние сигнальные системы, предназначавшиеся для людей с дефектами речи и слуха, это как раз то, с чего следует начать.
– Начать, доктор? – уточнила Хонор, уловив, что последнее слово прозвучало с легким нажимом.
– Ну, если мы правы и они действительно понимают человеческий язык, самое серьезное препятствие уже позади. А следующий вопрос, которым не может не задаться любой лингвист, полагаю, очевиден. Если коты в состоянии усвоить идею разговорного языка, то почему бы не попытаться сделать еще один шаг – донести до них идею языка письменного? Мы изобрели письменность как способ фиксировать символы, употребляемые в звуковом языке. Котам, само собой, записывать звуки было незачем, но из этого отнюдь не следует, что им неизвестен способ долговременной фиксации того, чем они пользуются взамен наших символов. Ни с чем подобным наши исследователи до сих пор не сталкивались, однако трудно найти нечто, если не знаешь, что это надо искать. Их общество, насколько я успела узнать, имеет сложную клановую структуру, что требует сохранения родовых представлений и традиций. И едва ли они ограничиваются устной исторической традицией, как это имело место у людей в дописьменный период. Если наши предположения относительно того, что они в достаточной мере понимают саму концепцию второй сигнальной системы, верны, обучить их языку жестов будет не так уж трудно.
Письменность потребует больших усилий, им придется осознать не только концепцию «слова», но и, грубо говоря, соответствие топографической карты и изображенной местности, научиться видеть ассоциации между неодушевленными символами и реально существующими объектами, зато если они справятся…
– Если они справятся, то диапазон общения с ними фантастически расширится, – закончила за нее Хонор.
– Вот именно, ваша светлость! – воскликнула Ариф, глядя на Нимица горящим взором человека, которому не терпится приступить к делу. – Немногим лингвистам выпадала удача найти способ общения с другим биологическим видом. Мне повезло, я работала с медузианами. Теперь ваша светлость предоставляет мне возможность решить не менее грандиозную задачу, и я заверяю вас: если эта задача вообще имеет решение, оно будет найдено.
Глава 23
Хонор удовлетворенно откинулась в кресле, глядя на огромный, покрытый снежно-белой скатертью стол, накрытый для званого обеда.
Большую часть утра она провела у «Сильвермана», обсуждая свое новое детище с техническим персоналом и своим новым бортинженером Уэйном Александером (с лордами Александерами из Белой Гавани в родстве отнюдь не состоявшем). Не без горечи – похоже, у нее появилась привычка называть корабли именами погибших – она решила дать новому кораблику имя «Джейми Кэндлесс». Зато к ее радости по поводу самого корабля никакая горечь не примешивалась.
Она понимала, как ей повезло с Александером, но знала, что и сам инженер в восторге от предложенной работы.
Александер бежал вместе с ней с Аида, причем, судя по спискам заключенных, из всех беглецов отбыл там самый долгий срок. Разумеется, он охотно уступил бы эту честь кому-либо другому, но прошлое не изменить, и ему оставалось лишь носить звание «старейшего беглеца».
Вдобавок он был не военнопленным, а «врагом народа», гражданским специалистом, арестованным и осужденным за критику «Акта о сохранении технической информации» от 1778 года эры Расселения, объявившего результаты творческой деятельности инженеров и конструкторов «народным достоянием». К тому времени акт действовал уже семьдесят лет, и, наверное, ни для кого не составляло секрета, что отсутствие личной заинтересованности научного персонала в результатах своего труда, разросшийся «околонаучный» бюрократический аппарат и прямое вмешательство политических назначенцев в процесс выбора исследовательских приоритетов отнюдь не способствовали научно-техническому прогрессу. Ошибка Александера – с которым никто не спорил ввиду самоочевидности аргументов – заключалась в том, что он выступил с заявлением по этому поводу открыто, на Общереспубликанской профессиональной конференции.
Проведя семьдесят лет на тюремной планете, он, не озлобившись как личность, проникся глубокой ненавистью к политическому строю Народной Республики. Естественным выбором в такой ситуации был переход на сторону Альянса, однако Уэйн был сугубо гражданским инженером. Да, и – существенная деталь – хотя к моменту ареста он был одним из лучших специалистов в Республике, семь десятилетий тюрьмы вылились в ощутимое отставание. Предложение Хонор открыло для него возможность оптимального приложения сил: он дни и ночи пропадал у «Сильвермана», вникал во все мельчайшие детали и явно смотрел на «Джейми» как на собственное детище… впрочем, если Хонор будет вести себя как хорошая девочка, ей тоже дадут поиграть.
Рассмеявшись, она вытерла губы салфеткой. МакГиннес и мистрис Торн, как всегда, превосходно справились со своей работой. В конце концов, если ты невероятно богата и имеешь столовую размером с ангар для бота, почему бы и не развлечься, устроив званый обед?
И, если быть до конца точной, на уме у нее были вовсе не развлечения.
Полагая, что совместные трапезы способствуют сплочению коллектива, Хонор еще в бытность действующим командиром приглашала к столу подчиненных и не видела причин изменять этой традиции, работая в Академии и ВТК. Правда, ей постоянно приходилось отрываться и от работы, и от всего остального, отдаваясь на волю медиков. Не так давно они с Нимицем оба подверглись хирургической операции, которая прошла вполне удачно. За последние пятнадцать лет Хонор притерпелась к медицинским процедурам и почти смирилась со своей неспособностью к регенерации. Конечно, было бы здорово просто вырастить заново лицевые нервы и руку, но что толку мечтать о невозможном? Достаточно и того, что современные методики позволяли ей практически сразу после операции возвращаться к работе. До эры Расселения о такой скорости восстановления работоспособности медикам не приходилось и мечтать.
Конечно, это не сокращало срок адаптации, разве что позволяло начать ее пораньше. И, слава богу, отец оказался прав: на этот раз привыкание к новым нервам и глазу идет быстрее.
При этой мысли уголок ее рта дернулся, и впервые за тридцать четыре стандартных месяца она почувствовала, как шевельнулась и левая половина губы, а на левой щеке появилась ямочка. Ощущение это после неимоверно долгого отсутствия каких бы то ни было ощущений, связанных с этой половиной лица, показалось неестественным. Контраст между тем, как действовали настоящие и вживленные нервы, лишь усиливал это впечатление. Но так или иначе, лицо ее стало живым, и на этот раз, в отличие от прошлого, ей не пришлось неделями учиться контролировать самопроизвольные сокращения мимических мышц. Правда, управлять мускулами левой стороны лица ей пока удавалось лишь с помощью сознательных усилий, но и это несказанно радовало. Естественность и непроизвольность восстановятся достаточно скоро, а пока хорошо и то, что не пришлось осваивать с нуля искусство управления собственным лицом.
Если быть честной, то, демонстрируя перед матерью оптимизм, Хонор полагала, что отец ее только утешает, и адаптация будет не намного легче, чем в первый раз. Она слишком хорошо помнила, каково ей тогда было, и боялась разочарования. Однако предсказания Альфреда полностью сбылись, и теперь она отчасти испытывала чувство вины перед отцом – за то, что усомнилась. Новый глаз функционировал почти безупречно, если не считать незначительной визуальной дезориентации, связанной с недоработкой программ самокоррекции и соотнесения яркости, контрастности и цветовосприятия естественного и искусственного глаза. Но и в этом отношении наблюдался прогресс, хотя она еще не приступила к освоению новых возможностей глаза. Сначала требовалось привыкнуть к нему и сжиться со стандартными функциями, а потому дополнительные функции оставались отключенными – до поры. Все сразу все равно не освоить, а ей ведь приходилось уделять внимание и новой руке.
При мысли о ней Хонор непроизвольно скорчила гримасу. Конечно, она радовалась тому факту, что у нее наконец появился протез, но постоянно напоминала себе, что только начинает учиться пользоваться им. Делать это приходилось часто, очень часто… собственно, всякий раз, когда чертово устройство широким взмахом врезалось в дверной косяк или дергалось, реагируя на команды, которых ему никто не отдавал. Такая несуразная неуклюжесть (пусть это была в конечном счете и не ее личная неуклюжесть) могла довести до бешенства кого угодно, особенно женщину, которая десятилетиями совершенствовалась в боевых искусствах. Хорошо еще, что программой были предусмотрены ограничительные и блокирующие команды. Хонор прибегала к ним нечасто, поскольку ей требовалось как можно скорее привыкнуть к ощущению новой руки и научиться контролировать ее, но, когда требовалось, она могла обездвижить конечность и ходить с рукой на перевязи, не подвергая соседей опасности случайного удара. Еще один уровень блокировки ограничивал подвижность руки реакцией лишь на сознательно отданные команды. В целом программный пакет предлагал гибкую, многоуровневую систему блокировки, но, несмотря на несомненные преимущества данного усовершенствования с точки зрения сиюминутного удобства, Хонор вовсе не была уверена в том, что пользы от него больше, чем вреда. Она опасалась поддаться искушению прибегать к помощи слишком часто. Даже хуже, она уже несколько раз ловила себя на попытке прибегнуть к блокировке без крайней необходимости – под благовидным предлогом того, что необходимость постоянного, сознательного контроля над протезом отвлекает ее от кучи неотложных дел. Хорошо еще, что, сознавая опасность данного искушения, Хонор осознанно ему противилась. А еще больше ее смущала возможность того, что она, чего доброго, остановится, достигнув «удовлетворительной» степени контроля, и не станет стремиться к совершенству.
Но по крайней мере сегодня она могла позволить себе прибегнуть к блокировке с чистой совестью: не хватало еще, чтобы хозяйка в разгар званого обеда, не ровён час, смахнула со стола серебряный прибор или опрокинула бокал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95