Дальше ничего делать не хотелось - зачем? Нападающих все равно гораздо больше, скоро они опять будут здесь, на ступеньках кареты. И при этом даже не заметят, что с ними уже нет их предводителя Георга, того, по чьей злой воле и совершено это кровавое нападение. Не знают, поэтому все равно выполнят приказанное. А приказ один - лишить меня жизни. И исполнения приказа ждать уже недолго. Вполне можно подождать не суетясь.
Я закрыла глаза и расслабилась, собираясь посидеть спокойно - до самой смерти. Но посидеть спокойно мне не дали.
Нечисть лилась тяжелыми красными волнами - я ее именно так воспринимала через закрытые глаза.
Люди закричали. Воля, ведущая сюда поток зверья, смела барьеры, установленные в людских мозгах человекообразным хозяином - господином лыцаром Георгом. Освободившись от его воли, люди опомнились и заорали в панике, в ужасе, в отчаянии.
Мне не надо было даже выглядывать в оконце- через людские глаза я и так хорошо видела оскаленные морды, вздыбленные загривки, слюну, капающую с клыков. На меня кидались комки животной ярости. Одетые в серую волчью шкуру. Пятнистую рысью. Бурую медвежью. Даже симпатяги-белочки падали на меня сверху, выцарапывая глаза, отгрызая уши. Даже пичужки-милашки яростно пикировали, долбя мне темя, расклевывая кожу и раздирая коготками лоскуты скальпа.
Все это, конечно, было не со мной, а с десятками людей, минуту назад воодушевленных только одной целью - убить меня. Теперь эта цель была забыта, она исчезла вместе с разрушившейся коростой Георговой воли. Люди осознали себя - неизвестно где, в дремучем лесу, под катящимся на них валом лесных тварей. Вообще-то это были мои люди, мои анты. И мне было странно, что кто-то, какая-то нечисть, смеет решать их судьбу таким подлым и кровавым образом.
Брезгливо поморщившись, я дотянулась до кого-то, парящего в небе. Какого-то стервятника. Ухватилась за тонкую, но прочную нить, что вела от бессловесного пернатого существа прямо в логово его хозяина, к источнику воли.
Со стервятником мне было много легче, чем с людьми, - у них приходилось иметь дело с каждым разумом в отдельности, разрушать установку, усвоенную каждым человеческим мозгом. При этом борясь с самим мозгом, с его волей, все-таки существующей, упорно цепляющейся за вросший в сознание панцирь лжи.
У животных такой воли не было - они подчинялись своему хозяину неразумно и безответно - чистые болванчики на ееревочках. Потянув за одну из веревочек, я сразу вышла на кукловода. Не просто вышла, а явилась к нему в пещеру в ореоле пылдюшего гнева, сразу ухватив за грязтю, когтистую лапу-руку.
Там, где я готова была учинить свои суд с расправой, раздался истерический визг. Кукловод отчаянно дергался в железных тисках моей воли и причитал-рыдал-клялся' «Не я! Не я! Не я!» - и тыкал своим коготком куда-то вбок.
Я на мгновение замерла, прислушиваясь к своим ощущениям.
А и правда! Воля пойманного мною образца нечисти фосфоресцировала не тем оттенком, который присутствовал у зверья, по-прежнему идущего и идущего вперед, - кромсая, разрывая, комкая по пути куски человеческого мяса.
Вспомнилось, что в слежке за нашим караваном участвовало два вида шпионов. И пожалуй, пойманный сейчас экземпляр был тем первым, сравнительно безобидным, который только наблюдал. Нападал же второй - тот, который устроил засаду с поваленной елью.
Быстрее молнии вернулась я к карете - которую уже грызли, царапали, кусали снаружи, пытаясь добраться до меня и моей Филуманы. Заглянула в залитые кровавой ненавистью бессмысленные глаза первого попавшегося кабана и устремилась вдоль уже этой ниточки.
И тут я не раздумывала.
Удар, нанесенный мною, был такой силы, что гнусная тварь перекувыркнулась в воздухе прежде, чем расплющиться о неровные своды карстовой пещерки, где она нашла себе пристанище. Оглушенная и почти уже ничего не соображающая тварь еще пыталась встать на свои кривые ножки, когда второй мой удар буквально взорвал ее черепную коробку изнутри.
И это последнее, что я помнила. Отвращение к происходящему настолько переполнило меня, что сознание не выдержало и отключилось.
А может, это мой разящий топор, моя Филумана исчерпала весь запас слабеньких сил, имевшийся в моем организме…
* * *
Очнулась я от того, что кто-то неумело меня переворачивал, пытаясь снять парчовую накидку с капюшоном, отороченную дорогим блестящим мехом и расшитую шелковым узором.
На накидку позарились маленькие, юркие, но вполне человеческие глазки, которыми сейчас я и смотрела, не открывая своих глаз.
Все-таки человеческие. Я вздохнула с облегчением - неужто наконец этот звериный кошмар кончился?
- Деда, она живая! - раздался возмущенный голосок - мальчика? девочки - какого-то человеческого детеныша.
Не открывая глаз, я осмотрелась.
Дед детеныша-мародера, видно, копался в поклаже нашей телеги и сейчас поднял голову. Карета, где лежала я и находился ребенок, пытающийся меня раздеть, стояла посреди веселенького зеленого пейзажа. Деревья, солнышко… И гора трупов на земле. Из-под них не было видно ни дороги, ни придорожной травы. Большинство трупов растерзаны самым чудовищным образом. Попадались и звериные - но это как-то не бодрило.
Сочетание в одном пейзаже нежно-зеленого верха с кроваво-красным низом показалось мне очень тягостным. Дед, однако, этот пейзаж уже видел, и на него, в отличие от меня, зрелище впечатления не произвело.
- Не трогай, внученька, а то еще бросится да поранит! Я сейчас подойду, - пообещал он детенышу, оказавшемуся девочкой
Пока он плелся к моей карете, я осматривалась вокруг в поисках живых. Нашелся только один. Никодим, придавленный мертвыми телами, залитый и своей, и чужой кровью, внимательно следил за передвижениями деда. Ему было очень больно, но до поры до времени он боялся стонать. На трупы уже начинали слетаться мухи, и Никодим от всей души надеялся, что дедок с внученькой окажутся столь же безобидными мародерами, как и эти мухи.
- Конечно, живая, - подтвердил дедок, заглядывая в дверь. - Видишь, это черное паскудство у нее с шеи не слезло! Эй, девка, вставай, чего разлегласы
Столь добродушно-душевное подбадривание было обращено уже ко мне.
Я подняла голову. Дед с внучкой - оба босые, оба по щиколотку в черной, начинающей подсыхать крови - стояли и смотрели. Мысли о помощи не возникло ни у него, ни у нее. Девчонка была возмущена, что не имеет такого платья с накидкой, какое было у меня, а дед гадал, как это паскудство - не меньше чем княжеского размера! - могло оказаться на шее у девки. Ну у мужика, что в траве лежит, - это еще понятно..
Память вернулась рывком. Я вскочила, выглянула из кареты - искала место, на которое можно поставить ногу, не ступив в кровь. Такое место нашлось рядом с колесом, около копыта моей насмерть загрызенной лошади - мертвой, но до сих пор впряженной в карету.
Перепрыгивая с одного сухого пятачка на другой, я добралась до места, где лежал Михаил. Любопытная девочка подбежала следом.
Стрела так и торчала из горла князя. Она даже не прошла насквозь, и теперь мне стало ясно почему. Она воткнулась в гривну, прорвала ее и застряла в ней.
- Не жилец, - равнодушно прокомментировал со своего места дед положение Михаила.
Я смотрела не отрываясь. Наверно, слишком пристально, потому что не заметила самого сейчас главного - того, что девочка заприметила сразу: Михаила укрывал тонкий, хрустально отсвечивающий на солнце кокон - Не балуй! - крикнул дед, но внучка оказалась шустрее. Она протянула ручонку и коснулась кокона грязным, перепачканным все в той же крови указательным пальцем.
Раздался легкий хлопок, запахло озоном и одновременно паленым мясом.
Внучка, разинув рот, смотрела на свой указательный палец. На первой фаланге не осталось ни ногтя, ни кожи, ни мяса - одна черная обугленная косточка-Истошный вопль девчонки резанул барабанные перепонки только через долгую секунду.
- Ну, говорил же тебе! - заспешил к ней дед - Сейчас. сейчас.
Наклоняясь по пути к земле, он срывал какие-то листочки, лютики-цветочки, торопливо растирал их в ладонях.
- Сейчас, неслух ты маленький! - он сграбастал внучкину руку и крепко зажал подпаленный палец в ладони. Девочка заорала еще страшнее.
- Ну-ну, будя, будя… - успокаивающе проговорил дедок и, склонившись к своему кулаку, все еще сжимающему искалеченный палец, забормотал что-то вроде: «Ча-ча-ви-ча-ско-мурыча…»]; i (,
Скороговорка была бессмысленная, отвлекающая, но он бормотал, а я чувствовала, как детский палеи в зажатом кулаке травника охватывало онемение наподобие местной анестезии. Да и девочка примолкла, напряженно глядя на деда и растирая слезы по щекам свободной рукой.
Рыже-бурые следы, исполосовавшие ее лицо, можно было принять за веселую раскраску для игры, например, в индейцев, если только забыть об источнике происхождения красной краски.
- Ну вот, теперича завяжем горицветом. - Дед вырвал из травы какой-то длинный листик, обмотал его вокруг пострадавшего пальца и наставительно сказал: - А не будешь совать куда ни попадя!
Терпения у Никодима не хватило, и он мучительно застонал.
- А ему сможете сделать так, чтоб не было больно? - спросила я деда, кивая на гору трупов, из которой донесся стон.
- Зачем, сам вычухается, - не глянув, равнодушно сообщил дед.
Нарастающая боль затуманила мозг Никодима. В полузабытьи он застонал снова.
Сама не заметив как, я очутилась около него, не думая уже о крови и грязи, принялась стаскивать с него чужие тела, части тел, нашла израненную Никодимову голову и прижала ладони к вискам.
- Ты не ант? - спросила, когда он открыл глаза.
- Нет, - чуть слышно прошептал он.
Он бы и громко возмутился, но не было сил. Зато в мозгах возмущение запульсировало в полную мощь, перекрыв на какое-то время даже боль.
- Я - голутвенный, - прошептал он, пытаясь хоть шепотом донести до меня значение своего превосходства над актами.
- Вот и жаль, - сказала я. - Был бы ты ант, я б. наверно, твою боль уже давно сняла.
Мозг антов так доверчиво, даже радостно открывался мне. готовый подчиниться княжеской господской воле! А Никоди-мово сознание, несмотря на заполонившую все тело боль, продолжало отчаянно сопротивляться вторжению, из последних сил отстаивая самостоятельность голутвенной личности.
И все-таки болевой пожар в его голове начал стихать, не устояв перед моими осторожными поглаживаниями.
А латьше что? Я в медицине не разбиралась. Дед же, похоже, - травник и знахарь - Помогите ему, пожалуйста, - попросила я неприступного старика.
И сделала вид, будто ничего не замечаю, когда из леса позади моей склоненной спины бесшумно вынырнула ватага не менее чем из десятка мужчин.
Ватагой они мысленно называли себя сами. Хотя, на мой взгляд, это озорное слово мало подходило их зловещему бандитскому виду. Уж эти были настоящими грабителями - не чета деду с внучкой.
Внимательно оглядевшись по сторонам, ватажники решили, что на месте побоища ничего опасного для них нет, и только тогда выступили на солнце из-под ветвей.
- Эй, Орей! - радостно крикнул старику вожак ватаги. - Помог бы, раз девушка хочет!
- Тебя не спросил, - огрызнулся дед и, повернувшись спиной ко всем нам, не заслуживающим его внимания, не оглядываясь начал углубляться в лес
Я с удивлением обнаружила, что они - вожак ватаги и гордый старик - отец и сын. А девочка - родная дочь вожака Это подтверждали мысли всех троих. Но девочке было все равно, а отец с сыном друг друга, мягко говоря, недолюбливали
Я решила пока не оборачиваться и по-прежнему сидела спиной ко всей этой сцене, изображая глухую. Дед удалялся, неспешно раздвигая посохом ветки с дороги, сын, видя, как его игнорируют в присутствии всех, наливался злобным раздражением, его дружки осматривали издалека мою парчовую накидку, прикидывали, какой выкуп смогут за меня взять.
Выкуп?
- А ну стой, старый пень! - Вожак в несколько прыжков догнал деда и, схватив за плечо, повернул к себе. - Вернисы Пойдешь, когда я договорю!
- Смотри у меня, Кисек, за твои охальные речи! - погрозил дед посохом перед носом у сына
Оба знали, что за угрозой ничего не последует, и Кисек насмешливо сказал: - Ну и что будет Пошли, - и добавил тихонько деду на ухо. - Тут такой барыш намечается! А будешь помогать - и с тобой поделюсь - Мне твоего не надо, - буркнул дед (но тоже тихонечко)
- А вдруг окажется, что и надо, - шепотом ответил Кисек
- Эй, девушка! У вас радость! - закричал он, ведя знахаря Орея обратно. - Я уговорил волхва. А посему, - добавил значительно, - вы должны меня отблагодарить. Вот, значит, кто этот Орей! Один из волхвов. Тех, которые предсказывают. Например, Михаилу, что Витвина его примет. А теперь он предсказал, что Михаил умрет. Но пока не умер. Но умрет. Станет одним из тех, что лежат вокруг, никому не нужные…
- Сначала вам необходимо поступить с погибшими так, как подобает! - сказала я, поднимаясь и поворачиваясь лицом к ватажникам.
- Ого! - присвистнул Кисек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Я закрыла глаза и расслабилась, собираясь посидеть спокойно - до самой смерти. Но посидеть спокойно мне не дали.
Нечисть лилась тяжелыми красными волнами - я ее именно так воспринимала через закрытые глаза.
Люди закричали. Воля, ведущая сюда поток зверья, смела барьеры, установленные в людских мозгах человекообразным хозяином - господином лыцаром Георгом. Освободившись от его воли, люди опомнились и заорали в панике, в ужасе, в отчаянии.
Мне не надо было даже выглядывать в оконце- через людские глаза я и так хорошо видела оскаленные морды, вздыбленные загривки, слюну, капающую с клыков. На меня кидались комки животной ярости. Одетые в серую волчью шкуру. Пятнистую рысью. Бурую медвежью. Даже симпатяги-белочки падали на меня сверху, выцарапывая глаза, отгрызая уши. Даже пичужки-милашки яростно пикировали, долбя мне темя, расклевывая кожу и раздирая коготками лоскуты скальпа.
Все это, конечно, было не со мной, а с десятками людей, минуту назад воодушевленных только одной целью - убить меня. Теперь эта цель была забыта, она исчезла вместе с разрушившейся коростой Георговой воли. Люди осознали себя - неизвестно где, в дремучем лесу, под катящимся на них валом лесных тварей. Вообще-то это были мои люди, мои анты. И мне было странно, что кто-то, какая-то нечисть, смеет решать их судьбу таким подлым и кровавым образом.
Брезгливо поморщившись, я дотянулась до кого-то, парящего в небе. Какого-то стервятника. Ухватилась за тонкую, но прочную нить, что вела от бессловесного пернатого существа прямо в логово его хозяина, к источнику воли.
Со стервятником мне было много легче, чем с людьми, - у них приходилось иметь дело с каждым разумом в отдельности, разрушать установку, усвоенную каждым человеческим мозгом. При этом борясь с самим мозгом, с его волей, все-таки существующей, упорно цепляющейся за вросший в сознание панцирь лжи.
У животных такой воли не было - они подчинялись своему хозяину неразумно и безответно - чистые болванчики на ееревочках. Потянув за одну из веревочек, я сразу вышла на кукловода. Не просто вышла, а явилась к нему в пещеру в ореоле пылдюшего гнева, сразу ухватив за грязтю, когтистую лапу-руку.
Там, где я готова была учинить свои суд с расправой, раздался истерический визг. Кукловод отчаянно дергался в железных тисках моей воли и причитал-рыдал-клялся' «Не я! Не я! Не я!» - и тыкал своим коготком куда-то вбок.
Я на мгновение замерла, прислушиваясь к своим ощущениям.
А и правда! Воля пойманного мною образца нечисти фосфоресцировала не тем оттенком, который присутствовал у зверья, по-прежнему идущего и идущего вперед, - кромсая, разрывая, комкая по пути куски человеческого мяса.
Вспомнилось, что в слежке за нашим караваном участвовало два вида шпионов. И пожалуй, пойманный сейчас экземпляр был тем первым, сравнительно безобидным, который только наблюдал. Нападал же второй - тот, который устроил засаду с поваленной елью.
Быстрее молнии вернулась я к карете - которую уже грызли, царапали, кусали снаружи, пытаясь добраться до меня и моей Филуманы. Заглянула в залитые кровавой ненавистью бессмысленные глаза первого попавшегося кабана и устремилась вдоль уже этой ниточки.
И тут я не раздумывала.
Удар, нанесенный мною, был такой силы, что гнусная тварь перекувыркнулась в воздухе прежде, чем расплющиться о неровные своды карстовой пещерки, где она нашла себе пристанище. Оглушенная и почти уже ничего не соображающая тварь еще пыталась встать на свои кривые ножки, когда второй мой удар буквально взорвал ее черепную коробку изнутри.
И это последнее, что я помнила. Отвращение к происходящему настолько переполнило меня, что сознание не выдержало и отключилось.
А может, это мой разящий топор, моя Филумана исчерпала весь запас слабеньких сил, имевшийся в моем организме…
* * *
Очнулась я от того, что кто-то неумело меня переворачивал, пытаясь снять парчовую накидку с капюшоном, отороченную дорогим блестящим мехом и расшитую шелковым узором.
На накидку позарились маленькие, юркие, но вполне человеческие глазки, которыми сейчас я и смотрела, не открывая своих глаз.
Все-таки человеческие. Я вздохнула с облегчением - неужто наконец этот звериный кошмар кончился?
- Деда, она живая! - раздался возмущенный голосок - мальчика? девочки - какого-то человеческого детеныша.
Не открывая глаз, я осмотрелась.
Дед детеныша-мародера, видно, копался в поклаже нашей телеги и сейчас поднял голову. Карета, где лежала я и находился ребенок, пытающийся меня раздеть, стояла посреди веселенького зеленого пейзажа. Деревья, солнышко… И гора трупов на земле. Из-под них не было видно ни дороги, ни придорожной травы. Большинство трупов растерзаны самым чудовищным образом. Попадались и звериные - но это как-то не бодрило.
Сочетание в одном пейзаже нежно-зеленого верха с кроваво-красным низом показалось мне очень тягостным. Дед, однако, этот пейзаж уже видел, и на него, в отличие от меня, зрелище впечатления не произвело.
- Не трогай, внученька, а то еще бросится да поранит! Я сейчас подойду, - пообещал он детенышу, оказавшемуся девочкой
Пока он плелся к моей карете, я осматривалась вокруг в поисках живых. Нашелся только один. Никодим, придавленный мертвыми телами, залитый и своей, и чужой кровью, внимательно следил за передвижениями деда. Ему было очень больно, но до поры до времени он боялся стонать. На трупы уже начинали слетаться мухи, и Никодим от всей души надеялся, что дедок с внученькой окажутся столь же безобидными мародерами, как и эти мухи.
- Конечно, живая, - подтвердил дедок, заглядывая в дверь. - Видишь, это черное паскудство у нее с шеи не слезло! Эй, девка, вставай, чего разлегласы
Столь добродушно-душевное подбадривание было обращено уже ко мне.
Я подняла голову. Дед с внучкой - оба босые, оба по щиколотку в черной, начинающей подсыхать крови - стояли и смотрели. Мысли о помощи не возникло ни у него, ни у нее. Девчонка была возмущена, что не имеет такого платья с накидкой, какое было у меня, а дед гадал, как это паскудство - не меньше чем княжеского размера! - могло оказаться на шее у девки. Ну у мужика, что в траве лежит, - это еще понятно..
Память вернулась рывком. Я вскочила, выглянула из кареты - искала место, на которое можно поставить ногу, не ступив в кровь. Такое место нашлось рядом с колесом, около копыта моей насмерть загрызенной лошади - мертвой, но до сих пор впряженной в карету.
Перепрыгивая с одного сухого пятачка на другой, я добралась до места, где лежал Михаил. Любопытная девочка подбежала следом.
Стрела так и торчала из горла князя. Она даже не прошла насквозь, и теперь мне стало ясно почему. Она воткнулась в гривну, прорвала ее и застряла в ней.
- Не жилец, - равнодушно прокомментировал со своего места дед положение Михаила.
Я смотрела не отрываясь. Наверно, слишком пристально, потому что не заметила самого сейчас главного - того, что девочка заприметила сразу: Михаила укрывал тонкий, хрустально отсвечивающий на солнце кокон - Не балуй! - крикнул дед, но внучка оказалась шустрее. Она протянула ручонку и коснулась кокона грязным, перепачканным все в той же крови указательным пальцем.
Раздался легкий хлопок, запахло озоном и одновременно паленым мясом.
Внучка, разинув рот, смотрела на свой указательный палец. На первой фаланге не осталось ни ногтя, ни кожи, ни мяса - одна черная обугленная косточка-Истошный вопль девчонки резанул барабанные перепонки только через долгую секунду.
- Ну, говорил же тебе! - заспешил к ней дед - Сейчас. сейчас.
Наклоняясь по пути к земле, он срывал какие-то листочки, лютики-цветочки, торопливо растирал их в ладонях.
- Сейчас, неслух ты маленький! - он сграбастал внучкину руку и крепко зажал подпаленный палец в ладони. Девочка заорала еще страшнее.
- Ну-ну, будя, будя… - успокаивающе проговорил дедок и, склонившись к своему кулаку, все еще сжимающему искалеченный палец, забормотал что-то вроде: «Ча-ча-ви-ча-ско-мурыча…»]; i (,
Скороговорка была бессмысленная, отвлекающая, но он бормотал, а я чувствовала, как детский палеи в зажатом кулаке травника охватывало онемение наподобие местной анестезии. Да и девочка примолкла, напряженно глядя на деда и растирая слезы по щекам свободной рукой.
Рыже-бурые следы, исполосовавшие ее лицо, можно было принять за веселую раскраску для игры, например, в индейцев, если только забыть об источнике происхождения красной краски.
- Ну вот, теперича завяжем горицветом. - Дед вырвал из травы какой-то длинный листик, обмотал его вокруг пострадавшего пальца и наставительно сказал: - А не будешь совать куда ни попадя!
Терпения у Никодима не хватило, и он мучительно застонал.
- А ему сможете сделать так, чтоб не было больно? - спросила я деда, кивая на гору трупов, из которой донесся стон.
- Зачем, сам вычухается, - не глянув, равнодушно сообщил дед.
Нарастающая боль затуманила мозг Никодима. В полузабытьи он застонал снова.
Сама не заметив как, я очутилась около него, не думая уже о крови и грязи, принялась стаскивать с него чужие тела, части тел, нашла израненную Никодимову голову и прижала ладони к вискам.
- Ты не ант? - спросила, когда он открыл глаза.
- Нет, - чуть слышно прошептал он.
Он бы и громко возмутился, но не было сил. Зато в мозгах возмущение запульсировало в полную мощь, перекрыв на какое-то время даже боль.
- Я - голутвенный, - прошептал он, пытаясь хоть шепотом донести до меня значение своего превосходства над актами.
- Вот и жаль, - сказала я. - Был бы ты ант, я б. наверно, твою боль уже давно сняла.
Мозг антов так доверчиво, даже радостно открывался мне. готовый подчиниться княжеской господской воле! А Никоди-мово сознание, несмотря на заполонившую все тело боль, продолжало отчаянно сопротивляться вторжению, из последних сил отстаивая самостоятельность голутвенной личности.
И все-таки болевой пожар в его голове начал стихать, не устояв перед моими осторожными поглаживаниями.
А латьше что? Я в медицине не разбиралась. Дед же, похоже, - травник и знахарь - Помогите ему, пожалуйста, - попросила я неприступного старика.
И сделала вид, будто ничего не замечаю, когда из леса позади моей склоненной спины бесшумно вынырнула ватага не менее чем из десятка мужчин.
Ватагой они мысленно называли себя сами. Хотя, на мой взгляд, это озорное слово мало подходило их зловещему бандитскому виду. Уж эти были настоящими грабителями - не чета деду с внучкой.
Внимательно оглядевшись по сторонам, ватажники решили, что на месте побоища ничего опасного для них нет, и только тогда выступили на солнце из-под ветвей.
- Эй, Орей! - радостно крикнул старику вожак ватаги. - Помог бы, раз девушка хочет!
- Тебя не спросил, - огрызнулся дед и, повернувшись спиной ко всем нам, не заслуживающим его внимания, не оглядываясь начал углубляться в лес
Я с удивлением обнаружила, что они - вожак ватаги и гордый старик - отец и сын. А девочка - родная дочь вожака Это подтверждали мысли всех троих. Но девочке было все равно, а отец с сыном друг друга, мягко говоря, недолюбливали
Я решила пока не оборачиваться и по-прежнему сидела спиной ко всей этой сцене, изображая глухую. Дед удалялся, неспешно раздвигая посохом ветки с дороги, сын, видя, как его игнорируют в присутствии всех, наливался злобным раздражением, его дружки осматривали издалека мою парчовую накидку, прикидывали, какой выкуп смогут за меня взять.
Выкуп?
- А ну стой, старый пень! - Вожак в несколько прыжков догнал деда и, схватив за плечо, повернул к себе. - Вернисы Пойдешь, когда я договорю!
- Смотри у меня, Кисек, за твои охальные речи! - погрозил дед посохом перед носом у сына
Оба знали, что за угрозой ничего не последует, и Кисек насмешливо сказал: - Ну и что будет Пошли, - и добавил тихонько деду на ухо. - Тут такой барыш намечается! А будешь помогать - и с тобой поделюсь - Мне твоего не надо, - буркнул дед (но тоже тихонечко)
- А вдруг окажется, что и надо, - шепотом ответил Кисек
- Эй, девушка! У вас радость! - закричал он, ведя знахаря Орея обратно. - Я уговорил волхва. А посему, - добавил значительно, - вы должны меня отблагодарить. Вот, значит, кто этот Орей! Один из волхвов. Тех, которые предсказывают. Например, Михаилу, что Витвина его примет. А теперь он предсказал, что Михаил умрет. Но пока не умер. Но умрет. Станет одним из тех, что лежат вокруг, никому не нужные…
- Сначала вам необходимо поступить с погибшими так, как подобает! - сказала я, поднимаясь и поворачиваясь лицом к ватажникам.
- Ого! - присвистнул Кисек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81