Но он неглуп. Совсем неглуп. И он — имеется такая вероятность, — наша последняя надежда остановить надвигающуюся бурю. — Затронув неприятную тему, тролль занялся ужином. Он протянул одну из дымящихся птиц риммерсману. — На, поешь. Может быть, гюнам нравится холод, и они оставят нас в покое. Тогда нам удастся выспаться.
— Это нам просто необходимо. Предстоит еще долгий путь, прежде чем мы отдадим этот чертов меч.
— Мы имеем обязательность это сделать в память о тех, кто погиб, — сказал Бинабик, вглядываясь в чащу, — мы не можем позволять себе не выполнять задания.
Пока они ели, Кантака встала и прошлась по лагерю, внимательно прислушиваясь к завыванию ветра.
По всей Белой пустыне яростно бушевала метель. Снег, гонимый воющим ветром, был готов сорвать кору с деревьев вдоль потрепанной северной опушки Альдхортского леса. Огромная гончая, совершенно не обращая внимания на такую недружелюбную погоду, легко скакала навстречу слепящим порывам ветра и снега, ее каменные мускулы играли под гладкой шкурой. Когда собака поравнялась с Ингеном, Королевский Охотник полез за пазуху и достал кусок обгрызенного высохшего мяса, на конце которого было что-то, подозрительно напоминающее ноготь. Белая гончая расправилась с ним в секунду, затем остановилась, вглядываясь в темноту, ее затуманенные глазки горели желанием снова пуститься в путь. Инген почесал у нее за ушами, его рука в рукавице скользнула по крутым мышцам челюстей, способных раздробить камень.
— Да, Никуа, — шепнул охотник, голос глухо отдавался в его шлеме. Глаза его были так же полны нетерпения, как и у гончей. — Ты взяла след, ты чуешь, а? Как будет гордиться нами Королева! Имя мое будет восславляться, пока солнце не сгниет и не почернеет, скатившись с неба.
Он приподнял забрало и подставил лицо резкому ветру. Он был так же уверен в том, что добыча ждет его впереди и что он неумолимо приближается к ней, как в том, что где-то вверху, за этой тьмой, сверкают холодные звезды. В тот миг он не чувствовал себя крепким неутомимым гончим псом, который был его знаком и чья оскаленная морда украшала его шлем. Нет, он был более изощренным, по-кошачьи хитрым хищником, созданием, исполненным свирепости, но способным действовать неслышно, крадучись. Он чувствовал на лице своем леденящую ночь и твердо знал: ничто в подлунном мире не может укрыться от него надолго.
Инген Джеггер вытряхнул из рукава хрустальный кинжал и пристально посмотрел на него, как в зеркало, способное дать его отражение, отражение того Ингена, который когда-то страшился смерти и неизвестности. Уловив дерзкий луч звезды или луны, мерцающий клинок вспыхнул холодным голубым пламенем, резьба на нем зазмеилась под пальцами. Он достиг всего, о чем мечтал, и даже большего. Королева в серебряной маске поставила перед ним задачу, которая была достойна легенды. Он близок к свершению — эта уверенность заставила его содрогнуться, и Инген снова упрятал кинжал в рукав.
— Вперед, Никуа, — шепнул он, словно невидимые звезды, подслушав, могли выдать его. — Пора настигнуть добычу. Быстрей вперед! — Инген вскочил в седло. Его застоявшийся конь встрепенулся, пробуждаясь.
Снег метался в пустынной ночи, там, где за миг до того стояли конь, человек и собака.
День угасал, полупрозрачные стены дома Джирики постепенно темнели. Адиту принесла ужин из фруктов и теплого хлеба в комнату Саймона — добрый жест, который он оценил бы еще более, если бы она сама не осталась, вызывая тем его раздражение. Не то чтобы Саймону не нравилось ее общество или его не восхищала ее экзотическая красота: пожалуй, именно красота и неосознанное бесстыдство девушки волновали его, не давая сосредоточиться на таком повседневном занятии, как еда.
Адиту снова провела пальчиком по его позвоночнику. Саймон чуть не поперхнулся.
— Не делай этого!
Ситхи с интересом взглянула на него.
— Почему? Тебе больно?
— Нет! Конечно, нет. Щекотно, — он отвернулся, сердясь на себя за дурные манеры, но не слишком. Как обычно в присутствии Адиту, он чувствовал ужасное смущение. Рядом с Джирики, несмотря на всю его необычность, Саймон никогда не ощущал себя неуклюжим смертным; около Адиту он чувствовал, что вылеплен из грязи.
Сегодня на ней было всего лишь немного перышек, драгоценных бус и несколько полосок ткани. Тело ее блестело от благовонных масел.
— Щекотно? Разве это неприятно? — спросила она. — Я не хочу причинять тебе боль или неудобство, Сеоман, но просто ты такой, — она попыталась подобрать нужное слово, — такой необычный. Я никогда таких не видела вблизи. — Ей, кажется, нравилось его смятение. — Ты здесь такой широкий… — Она провела пальцем от одного его плеча до другого, вздохнув, когда он снова заскрежетал зубами. — Совершенно очевидно, что ты не похож на нас.
Саймон, снова уклонившийся от ее прикосновения, издал глухой звук недовольства. Ему было с ней неловко, — это было совершенно ясно. В ее присутствии он ощущал какую-то проклятую чесотку, а наедине с самим собой то ждал ее прихода, то боялся его. Каждый раз, когда он украдкой взглядывал на ее тело, обнаженное с нескромностью, которая все еще потрясала его до глубины души, он вспоминал гневные проповеди отца Дреозана. Саймон, к своему огромному удивлению, обнаружил, что священник, которого он считал круглым дураком, оказался, в конце концов, прав: дьявол и вправду расставляет ловушки для плоти. Простое наблюдение за движениями Адиту, исполненными кошачьей грации, рождало в нем сознание греха. Это было тем более ужасно, что он знал: сестра Джирики даже не принадлежит к роду человеческому.
Как учил его священник, он держал перед собой светлый образ Элисии, Матери Божией, когда ощущал зов плот. В Хейхолте этот образ встречался на каждом шагу — на картинах и в скульптуре во множестве часовен, освещенных свечами, — но сейчас его беспокоило предательское поведение собственной памяти. В его воспоминаниях лицо Святой Матери Узириса казалось более легкомысленным и более… кошачьим… чем пристало святому образу.
Несмотря на это постоянное смятение духа, он был благодарен Адиту за старания скрасить его одиночество, какими бы несерьезными ни казались они ему порой и как бы ни задевали его чувств ее насмешки. Он был к тому же благодарен ей за то, что она кормила его. Джирики редко бывал дома, а Саймон никогда не знал точно, какие овощи, фрукты или иные, менее знакомые растения, которых так много в саду принца, можно есть без опаски. И не было никого, кроме его сестры, кому бы он мог довериться. Даже в первом семействе, у Корня и Ветки, как называл их Джирики, не было ничего похожего на прислугу. Каждый сам себя обслуживал, как и пристало ситхи, привыкшим к одиночеству. Саймон знал, что ситхи держат животных, вернее, что долина полна животных, которые приходят, когда их зовут. Козы и овцы позволяли доить себя, так как среди пищи, которую приносила Адиту, были нежнейшие сыры, но ситхи, видимо, никогда не ели мяса. Саймон иногда с тоской думал обо всех этих доверчивых животных, которые бродят по тропинкам Джао э-Тинукай. Он знал, что никогда не причинит им вред, но — Эйдон! — как было бы славно съесть баранью ножку!
Адиту снова коснулась его. Саймон мужественно сделал вид, что не обращает на это внимания. Она встала и прошла мимо мягкого гнездышка из одеял, служившего Саймону постелью, остановившись у надутой парусом голубой стены. Сначала, когда Джирики впервые привел его в комнату, стена была алой, но гостеприимный хозяин как-то изменил ее цвет на более спокойный небесный. Когда Адиту провела по ней своими пальчиками с длинным ногтями, ткань скользнула вбок, как занавес, открыв позади другую, большую по размеру комнату.
— Давай вернемся к нашей игре, — сказала она. — Ты слишком серьезен, дитя человеческое.
— Мне никогда не научиться, — пробормотал Саймон.
— Ты не стараешься. Джирики утверждает, что у тебя хорошая голова, хотя мой брат, бывало, заблуждался и раньше. — Адиту достала из складки в стене кристаллический шар, который начал светиться от ее прикосновения. Она поместила его на деревянную треногу, и его свет наполнил комнату. Затем она вынула резной ящичек из-под доски для шента и достала из него полированные камешки, которые служили фишками в игре. — Кажется, я только что обзавелась Лесными Жаворонками. Иди сюда, Сеоман, перестань дуться и давай играть. Прошлый раз у тебя была превосходная идея: бежать от того, что действительно ищешь. — Она погладила его по руке, отчего по его спине побежали мурашки, и улыбнулась одной из своих странных ситхских улыбок, полных непостижимого значения.
— У Сеомана на сегодня другие игры. — В дверях стоял Джирики, одетый в церемониальное платье — богато вышитое одеяние, в котором переплетались различные оттенки желтого и синего. На нем были мягкие серые сапоги, у пояса меч Индрейу в таких же серых ножнах, три длинных пера серой цапли вплетены в его локоны. — Он получил вызов.
Адиту тщательно расставила фигуры на доске.
— Придется мне играть одной, если, конечно, ты не останешься, Ивовая Ветвь. — Она взглянула на него из-под полуопущенных век.
Джирики покачал головой.
— Нет, сестричка, я должен сопровождать Сеомана.
— Куда я иду? — спросил Саймон. — Кто меня вызывает?
— Праматерь, — Джирики поднял руку и сделал какой-то краткий торжественный знак. — Амерасу Рожденная на Борту хочет видеть тебя.
Пока он в молчании шел под звездами, Саймон думал обо всем, что он видел с того момента, как оставил Хейхолт. Подумать только, что когда-то он опасался, что так и умрет слугой в замке! Неужели ему так и придется все время посещать странные места и встречаться со странными людьми? Амерасу может помочь ему, но все равно он уже устал от всего необычного. К тому же, осознал он, содрогнувшись от панического страха, если Амерасу или кто-то другой не придет ему на выручку, прекрасные, но ограниченные просторы Джао э-Тинукай — это все, что ему предстоит видеть до конца дней своих.
Но самым странным, неожиданно подумал он, было то, что куда бы он ни шел, что бы он ни видел, он все равно оставался тем же Саймоном, может быть, меньшим простаком, но не сильно отличавшимся от кухонного мальчишки, который жил в Хейхолте. Те давние мирные дни, казалось, ушли безвозвратно, исчезли безнадежно, но Саймон, их проживший, все еще очень зримо присутствует на земле. Моргенс велел ему соорудить себе дом в своей голове, и тогда никто не сможет его отнять. Может быть, старый доктор это и имел в виду? Оставаться самим собой, независимо от того, где находишься, от того безумия, что творится вокруг? Но что-то здесь все-таки не так.
— Не стану обременять тебя наставлениями, — сказал неожиданно Джирики, испугав его. — Существует специальный ритуал, который следует выполнять перед посещением Праматери, но тебе он неизвестен, да ты и не смог бы его выполнить целиком, если бы я тебе о нем рассказал. Поэтому, я думаю, не стоит и беспокоиться. Мне кажется, что Амерасу хочет видеть тебя ради тебя самого, а не для того, чтобы выслушать, как ты исполняешь Шесть Песен Почтительной Просьбы.
— Шесть чего?
— Это неважно. Запомни одно: хотя Праматерь того же рода, что и мы с Адиту, мы оба — Дети Последних Дней. Амерасу Рожденная на Борту была в числе первых говорящих существ, которые ступили на территорию Светлого Арда. Я не собираюсь тебя пугать, — добавил он поспешно, увидев встревоженное выражение освещенного луной лица Саймона — но только хочу предупредить, что она отличается даже от моих родителей.
Они снова погрузились в молчание, пока Саймон обдумывал сказанное. Неужели эта красивая женщина с печальным лицом, которую он тогда видел, — действительно одно из старейших живых существ на свете? Он не сомневался в правдивости Джирики, но даже в самом буйном воображении не мог представить себе того, о чем услышал.
Извилистая тропинка привела их к каменному мосту. За рекой они оказались в более густо поросшей лесом местности. Саймон пытался запомнить тропинки, по которым они шли, но заметил, что память не держит их, как невозможно удержать бесплотный свет звезды. Он запомнил лишь, что они перешли через несколько потоков, каждый из которых звучал более мелодично, чем предыдущий, пока, наконец, не вошли в ту часть леса, что показалась совсем тихой. Среди этих суковатых деревьев даже песни цикад звучали приглушенно. Ветви качались, но ветер был безмолвен.
Когда они наконец-то остановились, Саймон с удивлением понял, что они стоят перед гигантским, затянутым паутиной деревом, которое он обнаружил при первой попытке бегства. Бледный свет проникал через путаницу шелковых нитей, словно на огромное дерево был накинут светящийся плащ.
— Я уже был здесь, — медленно проговорил Саймон. От теплого неподвижного воздуха ему захотелось спать, и в то же время он почувствовал оживление.
Принц взглянул на него, но ничего не сказал, просто повел его к дубу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113