Внезапно граф Над Муллаха затосковал по настоящей честной битве. Войска эрнистирийцев были так зверски разгромлены под Иннискриком, что они в дальнейшем могли вести лишь арьергардные бои. А теперь их загнали в Грианспог, и они могли только изредка тревожить захватчиков. Боже, как славно было бы помахать мечом на просторе, выстроиться в ряды плечо к плечу, выставив вперед сверкающие щиты и слушая боевые трубы! Граф знал, что глупо испытывать подобные желания, знал, что будучи разумным человеком, он всегда предпочитал трезвые речи звону мечей, но сейчас ему хотелось простых и открытых действий. Открытые военные, действия, несмотря на бессмысленное насилие и ужас, казались прекрасным безумием, в которое можно было броситься, как в объятия любимой.
И зов этой притягательной, но опасной возлюбленной становился все сильнее. Целые народы вдруг двинулись в путь, все, включая погоду, перевернулось вверх ногами, правителями стали безумцы, а страшные легенды стали явью — так вдруг захотелось чего-то простого!
Но желая этого бездумного освобождения накопившихся эмоций, Эолер прекрасно сознавал, как он возненавидит его приход: плоды насилия не всегда достаются достойным и мудрым.
Эолер обогнул самые дальние сторожевые посты и кружным путем объехал лагеря риммерсманов Скали, которые простирались далеко в поля вокруг столицы Эрнистира. Он проехал по холмистой местности, называемой Диллати, которая была как бы береговой защитной линией для Эрнистира, предупреждающей от нападения с моря. И вправду, Диллати явилась бы непреодолимой преградой для возможного захватчика, но вторжение, сломившее Эрнистир, пришло с совершенно противоположной стороны.
Жители этих мест были народом подозрительным, но за время войны они уже привыкли к разного рода беженцам, поэтому Эолеру удалось найти приют в нескольких домах. Те, кто пускал его в дом, гораздо больше интересовались новостями, чем тем фактом, что перед ними был граф Над Муллаха. В эти дни самой расхожей монетой были слухи.
Далеко от больших городов никто толком не знал ничего о принце Джошуа вообще, не говоря уже о том, что его борьба с Верховным королем может быть как-то связана с судьбой Эрнистира. Никто в этих краях не ведал, жив ли принц Джошуа, и уж конечно, не представлял, где он может быть. Но эти горные жители слышали о смертельной ране, полученной их собственным королем Лугом, от проходивших мимо солдат, которым удалось выжить в битве при Иннискрике. Поэтому хозяева домов были рады узнать от Эолера, что дочь их короля жива и что все еще существует королевский двор, хоть и в изгнании. До войны им было довольно безразлично, что говорит или делает их король в Тайге, но он все же был частью их жизни. Эолер понял, что они находят утешение в мысли, что осталась хотя бы тень бывшего королевства, как будто семья Луга могла быть гарантией того, что рано или поздно риммерсманы будут изгнаны с их земли:
Спустившись с Диллати, Эолер объехал стороной Краннир с его высокими городскими стенами, этот самый странный и изолированный город Эрнистира. Он направил лошадь к Абенгейту в устье реки Баралейна. Он не удивился, что здешние эрнистирийцы умудряются жить под тяжелой рукой как Элиаса, так и Скали: абенгейтцы славились своей гибкостью. В стране часто шутили на их счет, называя город северным Пирруином за их большую любовь к доходам и нелюбовь к политике, во всяком случае, той политике, которая мешала торговле. Именно здесь Эолеру удалось получить первые сведения о месте пребывания Джошуа, причем произошло это совершенно по-абенгейтски.
Эолер ужинал вместе со священником из Наббана в таверне на набережной. На улице завывал ветер и хлестал дождь, стуча в окна и барабаня по крыше. Под самым носом бородатых риммерсманов и высокомерных эркинландцев — новых завоевателей Эрнистира — этот святой отец, который, возможно, хлебнул лишнего, рассказал Эолеру, может быть, и не очень связную, но крайне занимательную историю. Он только что прибыл из Санкеллана Эвдонитиса и поклялся, что ему рассказал там некто, кого он назвал «самым важным священником в Санкеллане», что Джошуа Безрукий не погиб в Наглимунде. Принц и семеро других проследовали на восток через степи и находятся в безопасности. Эти сведения, как сказал священник, были ему сообщены только в обмен на клятву о полном молчании.
Сразу после этого сообщения сотрапезник Эолера, исполненный пьяного раскаяния, умолял его о молчании, точно так же, был уверен граф, как он умолял до этого многих, кому точно так же доверил этот секрет. Эолер согласился с совершенно серьезным видом.
В этом повествовании его заинтересовало несколько подробностей. Точное число выживших могло служить подтверждением его достоверности, хотя все это было похоже на зарождение легенды Однорукий принц и его отважная семерка. К тому же угрызения святого отца в отношении разглашения тайны казались искренними. Он не рассказал этого, чтобы возвысить себя в глазах собеседника, он скорее был похож на человека, не способного удержать секрета, даже чтобы спасти душу от адского пламени.
Тут, конечно, были и вопросы: зачем человеку, занимающему высокий церковный пост, каковым, казалось, является источник информации, доверять такие важные сведения простаку, на глупом лице которого совершенно ясно написано, что на него нельзя полагаться. Совершенно очевидно, что такой жизнерадостный пропойца не удержится от рассказа, тем более о таком предмете, который живо интересует раздираемый войной Север. Эолер был озадачен, но и заинтригован. Над Фростмаршем гремел гром, а граф Над Муллаха обдумывал поездку в степные края за Эркинландом.
Позже этой ночью, возвращаясь из конюшни, ибо Эолер никогда не доверял посторонним заботу о своем коне — привычка, которая всегда оказывалась выгодной, — он остановился у дверей таверны. Вдоль улицы дул резкий ветер, неся снежные заряды; громыхали ставни, за причалами беспокойно бормотало море. Было впечатление, что все жители Абенгейта исчезли. Полуночный город казался призрачным кораблем, плывущим под луной без капитана.
Странный свет переливался в северном небе: желтый и синий, лиловатый, как след молнии в грозовом небе. Горизонт пульсировал трепещущими лучащимися полосами, не похожими на что-либо ранее виденное Эолером — это сияние было одновременно леденящим и исполненным жизни. По сравнению с замерзшим Абенгейтом север казался необычайно оживленным, и на какой-то миг Эолеру показалось, что вообще не стоит бороться дальше. Мир, который он знал, исчез и не вернется никогда. Может быть, лучше с этим смириться…
Он хлопнул руками в перчатках. Хлопок прозвучал глухо и замер. Он тряхнул головой, пытаясь избавиться от свинцовой тяжести мыслей. Да, это свечение обладало притягательной силой.
И куда теперь направиться? До луговых краев, о которых говорил священник, несколько недель пути. Эолер знал, что можно двигаться вдоль моря, через Меремунд и Вентмуг, но это означало одинокий путь через Эркинланд, который провозгласил свою полную преданность Верховному королю. Или следовать в направлении северного сияния — на север, к своему дому в Над Муллахе. Его замок в руках наместников Скали, но те из его людей, что остались живы в сельской местности, приютят его, сообщат новости, а также снабдят провизией на дорогу. Там он сможет повернуть на восток и проехать мимо Эрчестера под покровом огромного леса. Раздумывая, он наблюдал яркое зрелище на небе. Свет с севера был поистине очень холодным.
Вокруг корабля громоздились волны, на небе носились растрепанные грозовые тучи. Потемневший горизонт прорезал зигзаг молнии.
Кадрах ухватился за поручни и застонал, когда «Облако Эдны» взмыло вверх, а затем снова нырнуло в ложбинку между волнами. Над их головами паруса хлопали на сильном ветру, издавая звуки, похожие на удары хлыста.
— О, Бриниох Небесный! — молил монах. — Дай нам перенести эту бурю!
— Да это вовсе и не буря, — сказала Мириамель с презрением. — Ты вообще еще не видел настоящего шторма.
Кадрах застонал:
— Да я и не хочу!
— Кроме того, ты же молишься языческим богам! Я-то думала, ты эйдонитский монах.
— Я целый день молил Узириса вмешаться, — сказал Кадрах. Лицо его было белым, как рыбье мясо. — Вот я и подумал, что пора попробовать что-то другое. — Он привстал на цыпочки и перегнулся за борт. Мириамель отвернулась. Через мгновение монах занял прежнее положение, вытирая пот рукавом. По палубе прокапал дождь.
— А вас, леди, — спросил он, — ничего не беспокоит?
Она удержалась от язвительного ответа. Вид его действительно был жалок: редкие пряди волос прилипли ко лбу, под глазами круги.
— Многое, но только не пребывание на корабле в открытом море.
— Считайте, что вам здорово повезло, — пробормотал он и снова повис на поручнях. Но вдруг глаза его расширились. Он завопил и откинулся назад, плюхнувшись на палубу.
— Мощи Анаксоса! — завопил он. — Спасите нас! Что это?
Мириамель приблизилась к поручням и увидела серую голову, подпрыгивающую на волнах. Она была похожа на человеческую, хотя без волос, но и без чешуи, гладкая как у дельфина. В ротовом отверстии, обведенном красным, не было зубов, а глаза были похожи на гнилую ежевику. Подвижный рот округлился, как бы собираясь петь. Он издал странное булькающее гудение, затем исчез в волнах; мелькнули перепончатые ноги с длинными пальцами. Через мгновение голова снова возникла над водой, на этот раз ближе к кораблю. Она за ними наблюдала.
Мириамель почувствовала спазмы в желудке.
— Килпа, — прошептала она.
— Это ужасно, — произнес Кадрах, все еще скорчившись на палубе. — У нее лицо проклятой души.
Пустые черные глаза следили за Мириамелью, когда она сделала несколько шагов вдоль борта. Она прекрасно поняла монаха. Килпа была гораздо страшнее любого животного, каким бы свирепым оно ни было, потому что она была так сильно похожа на человека и при этом лишена даже малейшего подобия человеческого понимания или чувства.
— Я уже несколько лет ни одной не видела. И, кажется, ни одной не видела так близко.
Мысли ее обратились к детству, к поездке, которую она совершила со своей матерью Илиссой из Наббана на остров Винитту. Килпы скользили вверх и вниз в кормовой волне, и тогда они казались Мириамели существами почти красивыми, вроде дельфинов или летучих рыб. Увидев одну из них так близко, она поняла теперь, почему в тот раз мать поспешно оттащила ее от поручней. Она содрогнулась.
— Вы сказали, что видели их прежде, моя леди? — спросил голос. Она обернулась и увидела позади Аспитиса, который держал руку на плече сидящего на корточках Кадраха. Монаху явно было очень плохо.
— Во время очень давней поездки в… Вентмут, — поспешно сказала она. — Они ужасны, правда?
Аспитис медленно кивнул, глядя на Мириамель, а не на скользкое серое существо, подпрыгивающее на волнах за бортом.
— Я не знал, что килпы заплывают в холодные северные воды, — сказал он.
— А Ган Итаи разве не может удерживать их подальше от корабля, — спросила она, пытаясь переменить тему. — Почему эта подплыла так близко?
— Потому что ниски утомилась и отправилась немного вздремнуть, а также потому, что килпы очень осмелели. — Аспитис нагнулся и, подняв с палубы гвоздь с квадратной шляпкой, швырнул его в безмолвного наблюдателя. Гвоздь с плеском упал в воду в футе от безносой и безухой головы килпы. Черные глаза даже не моргнули. — Они стали очень активны последнее время, как никогда раньше, — сказал граф. — Они потопили несколько маленьких суденышек и были случаи нападения на большие. — Он поспешно поднял руку, сверкнув золотыми перстнями. — Но не бойтесь, леди Мария. Лучшей певицы, чем моя Ган Итаи, нет во всем мире.
— Это жуткие твари, а я совсем болен, — застонал Кадрах. — Мне нужно пойти лечь, — не обращая внимания на протянутую графом руку, он с трудом поднялся и нетвердой походкой пошел прочь.
Граф повернулся и прокричал указания членам экипажа, которые возились с непокорными снастями.
— Надо закрепить такелаж, — объяснил он. — Надвигается ужасный шторм, и нам придется убрать паруса. — Как бы в подтверждение его словам на северном горизонте снова сверкнула молния. — Не согласитесь ли вы разделить со мной вечернюю трапезу? — Над волнами пронесся раскат грома, и их обдало дождевыми брызгами. — Ваш попечитель сможет, таким образом, преодолевать свой недуг наедине с самим собой, а вы не останетесь в одиночестве, если шторм и вправду разыграется. — Он улыбнулся, обнажив свои ровные зубы.
.Мириамель это показалось соблазнительным, но она проявляла осторожность. В Аспитисе чувствовалась скрытая сила, как будто в нем таилось что-то опасное. Это в какой-то степени напомнило ей старого герцога Изгримнура, который обращался с женщинами с нарочитой почтительностью, как бы опасаясь, что его грубость и неотесанность могут в любой момент вырваться наружу, шокировать и оскорбить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113