— Ну, это невыносимо! — воскликнул Эолер, беря ее под руку. — Это безумие, леди, и душа моя разрывается, видя это. Пошли, пойдемте обратно.
Мегвин вырвала руку, и глаза ее засверкали гневом.
— Это ты несешь бред, граф! Пойти обратно?! Я не знаю сколько часов провозилась, перерубая засов. Я должна была немного поспать по окончании работы, но я добилась своего! Я это сделала и пройду за эту дверь! И не говори мне о возвращении!
Эолер поднял голову, чтобы проверить достоверность ее слов. Засов толщиной в человеческую руку был перерублен. Молоток и зазубренная стамеска лежали рядом.
— Что это за дверь? — спросил он подозрительно. — Это, конечно, часть старых забоев.
— Я же тебе сказала, — ответила она холодно. — Это дверь в прошлое, дверь, ведущая к мирным, к ситхи. — Пока она смотрела на него, взгляд ее как-то смягчился и потеплел. Иное чувство вырвалось наружу, затуманив ее лицо смятением и тоской. Граф Над Муллаха ощутил глубокий беспомощный укол отчаяния. — О Эолер, — взмолилась она, — разве ты не видишь? Мы можем быть в безопасности! Идем! Помоги мне! Пожалуйста, Эолер! Я понимаю, ты принимаешь меня за безумную, за дурочку, за бесцветную дурнушку, но ты любил моего отца! Пожалуйста, помоги мне отворить дверь!
Эолер не мог смотреть ей в лицо. Он отвернулся, чтобы скрыть навернувшиеся слезы. Несчастная девушка! Что же мучило ее так сильно? Смерть отца и брата? Утрата королевства? Трагично, все это трагично, но другие, испытавшие подобное, не впадают в такие жалкие иллюзии. Когда-то ситхи действительно существовали, они была так же реальны, как дождь и камень. Но прошло пять столетий с тех пор, как последние слухи о честном народе доходили до Эрнистира. И сама мысль, что боги ведут Мегвин к этим давно исчезнувшим созданиям, для Эолера, пусть даже и почитавшего все неведомое, была явным свидетельством ее помешательства.
Он вытер лицо рукавом. Каменная дверь была испещрена замысловатыми символами и тщательно вырезанными изображениями лиц и фигур, изрядно стершимися под воздействием капающей воды. Они несомненно являлись творениями необычайно тонкими, превосходящими самые выдающиеся работы эрнистирийских рудокопов. Что могло находиться здесь раньше? Какой-то древний храм? Служил ли он для каких-нибудь странных ритуалов, проводимых для Черного Куама, вдали от других богов, разбросанных по всей поверхности земли?
Эолер набрал в грудь воздуха, полный сомнения в правильности принимаемого решения.
— Я больше не хочу слышать, как вы возводите на себя напраслину, принцесса, но и не хотел бы силой заставлять вас вернуться. Если я помогу вам отворить эту дверь, — медленно проговорил он, избегая смотреть ей в лицо, исполнившееся надежды, — возвратитесь ли вы со мной после этого?
— О да, все, что угодно! — Она была похожа на ребенка в своем нетерпенье. — Ты сам будешь решать, потому что увидев место, где все еще обитают ситхи, ты не захочешь вернуться в закопченную пещеру. Да!
— Ну ладно. Я полагаюсь на ваше слово, Мегвин, — он поднялся и, ухватившись за ручку двери, сильно дернул на себя. Она не поддалась.
— Эолер, — тихо произнесла Мегвин.
Он снова потянул, сильнее, пока не почувствовал, как до предела напряглись жилы на шее, но дверь не поддавалась.
— Граф Эолер, — сказала Мегвин.
Он снова без толку дернул дверь и повернулся к ней.
— Что?
Она указала на дверь пальцем с обломанным ногтем.
— Я перерубила болт, но кусочки там еще застряли. Нам, наверно, нужно их вынуть.
— Это неважно… — начал он, потом посмотрел внимательнее. Часть разрубленного засова провалилась в петлю и не давала открыть дверь. Эолер присвистнул и вытолкнул мешавшие куски. Они со звоном упали на мокрый камень.
На этот раз, когда Эолер дернул дверь, петли протестующе заскрипели. Мегвин подошла и ухватилась за ручку рядом с графом, добавив свою силу к его. Петли заскрипели сильнее. Продолжая тянуть дверь, он наблюдал за мускулами ее рук. Она была сильной, эта молодая женщина, но она и не принадлежала к тому типу женщин, уделом которых была слабость физическая или душевная. Только с ним ее острый язык терял внезапно свою язвительность.
Напрягшись, он набрал побольше воздуха и уловил запах Мегвин. Несмотря на то, что она была потной и грязной, совсем не похожей на раздушенных придворных дам Наббана, от нее исходил аромат чего-то дикого, теплого и живого, который был необычайно приятен. Эолер тряхнул головой, пытаясь отогнать подобные мысли, и удвоил усилия, наблюдая за решительным лицом Мегвин, когда петли завизжали под напором. Дверь начала постепенно отворяться: на палец, потом еще на несколько, потом на ладонь, все время громко протестуя. Когда она отошла на локоть, открыв перед ними черное пространство, они прислонились к тяжелым балкам, чтобы передохнуть.
Мегвин наклонилась за лампой и проникла в образовавшееся отверстие, пока Эолер пытался отдышаться.
— Принцесса! — окликнул он ее, затем протиснулся следом. — Подождите! Здесь может быть ядовитый воздух! — Но произнося эти слова, он уже ощутил, что воздух вполне хорош, может быть, лишь немного тяжеловат. — Просто… — начал он, но остановился прямо позади нее. Лампа, которую она держала, освещала широкое пространство.
— Я тебе говорила! — голос ее был исполнен одновременно почтения и удовлетворения. — Вот где живут наши друзья!
— Бриниох Небесный! — пробормотал потрясенный Эолер.
Огромный город простирался перед ними, протянувшись вдоль широкого каньона. Они стояли на его краю, и их взору предстали многочисленные здания, как бы высеченные из самой сердцевины горы, как будто город был единым, необъятным по размеру куском живого камня. Каждое окно, каждая дверь были высечены прямо в твердой породе, каждая башня — из колонны цельного камня, и колонны эти достигали свода пещеры далеко вверху. Но несмотря на огромные размеры, город казался очень тесным, как на миниатюре, вызывающей обман зрения. Со ступеней широкой лестницы, на верху которой они стояли, им казалось, что стоит протянуть руку — и коснешься крыш, похожих на купола.
— Это город мирных… — сказала Мегвин счастливым голосом.
Это был город ситхи, подумал Эолер, а затем его бессмертные жители решили провести оставшиеся годы на освещенной солнцем поверхности земли. Ибо раскинувшиеся перед ними сооружения из искусно вытесанного темного камня были пусты, так, по крайней мере, казалось. Потрясенный открытием такого потаенного места, граф поймал себя на мысли, что он хотел бы, чтобы город оказался и на самом деле покинутым.
В тесной келье было холодно. Герцог Изгримнур жалобно шмыгнул носом и потер руки.
Лучше бы Мать Церковь использовала часть этих чертовых подношений на обогрев своего главного здания, подумал он. Гобелены и золотые канделябры — все это превосходно, но как заставишь восхищаться ими того, кто до смерти замерз?
Он долго пробыл в общем зале накануне, сидя тихонько перед огромным камином и слушая рассказы других странствующих монахов, большинство из которых прибыло в Санкеллан Эйдонитис по какому-нибудь делу в ликторскую канцелярию. Когда его дружелюбно расспрашивали, Изгримнур отвечал редко и неохотно, зная, что здесь, среди, так сказать, своей братии, велика опасность быть узнанным.
Сейчас, прислушиваясь к звону Клавеанского колокола, зовущего к заутрене, он почувствовал сильное желание вернуться к общий зал. Это был риск, конечно, но как иначе узнать новости, которых он так жаждал?
Если б только этот чертов граф Страве говорил без обиняков! Зачем тащить меня через весь Анзис Пелиппе, чтобы сообщить, что Мириамель в Санкеллане? Откуда ему это известно? И почему он рассказал об этом мне, хотя я для него просто некто, расспрашивавший о двух монахах, старом и молодом?
Изгримнур на мгновение представил себе возможность, что Страве знает, кто он такой, или еще хуже, что граф специально послал его на тщетные поиски, а Мириамели даже близко нет около дворца Ликтора. Но в таком случае зачем правителю Пир-руина говорить с ним лично? Они сидели вдвоем, граф и переодетый монахом Изгримнур, потягивая вино в личной гостиной графа. Неужели Страве догадался, кто он? И какая ему выгода от того, что Изгримнур отправится в Санкеллан Эйдонитис?
У Изгримнура разболелась голова, пока он пытался разгадать игру графа Страве. Но у него не было иного выбора, кроме как принять слова графа за чистую монету. Он оказался в настоящем тупике, пытаясь обнаружить следы принцессы и Кадраха на запутанных улочках величайшего города Пирруина. И вот он здесь, странствующий нищий монах, принимающий милость от Матери Церкви и надеющийся, что Страве сказал ему правду.
Он потопал ногами. Подошвы его сапог были стерты, и холод каменного пола проникал к самым его ногам. Глупо прятаться в этой келье: это не поможет в его поисках. Ему надо выбраться отсюда и смешаться с толпами, кишащими в коридорах Санкеллана. Кроме того, когда он слишком долго пребывает в одиночестве, лица Гутрун и детей являются ему, наполняя сердце отчаянием и бессильной яростью. Он вспоминал свое ликование, когда Изорн вернулся из плена, распирающую душу гордость и радость оттого, что страх остался позади. Доживет ли он до подобного воссоединения? Даст Бог, доживет. Это было его самой заветной мечтой, но настолько хрупкой, что лишнее прикосновение к ней могло ее разрушить.
Но так или иначе, а рыцарь одной мечтой жить не может — даже такой старый рыцарь, как герцог, лучшие дни которого уже позади. Был еще долг. Теперь, после падения Наглимунда, когда его люди рассеяны Бог весть где, единственным его долгом был долг перед Мириамелью и принцем Джошуа, который послал его за нею. Да он и счастлив был иметь такое, поручение.
Изгримнур стоял в вестибюле, поглаживая подбородок. Хвала Узирису, он не так сильно зарос. Сегодня утром он не смог заставить себя побриться: вода в тазике почти замерзла, и даже после нескольких недель пути в обличье монаха он не мог заставить себя каждый день скрести лицо острым лезвием. Он ни разу не брился с самой юности. И сейчас ему не хватало бороды так, как если бы это была рука или нога.
Герцог пытался решить, в какой стороне находится общий зал с пылающим камином, когда почувствовал руку на своем плече. Он резко повернулся и увидел себя в окружении трех монахов. Тот, что коснулся его, был улыбающимся стариком с заячьей губой.
— Не тебя ли я видел вчера в зале, брат мой? — спросил он. Он тщательно выговаривал слова на вестерлинге, но с сильным наббанайским акцентом. — Ты ведь с севера, не так ли? Пойдем, раздели с нами утреннюю трапезу. Ты голоден?
Изгримнур слегка пожал плечами и кивнул.
— Хорошо, — старик похлопал его по руке. — Я брат Септес. А это Роваллес и Нейлин, двое других из нашего ордена. — Он указал на монахов помоложе. — Позавтракаешь с нами?
— Спасибо. — Изгримнур неуверенно улыбнулся, подумав, не существует ли какого-нибудь специального монашеского этикета, известного лишь посвященным. — Да благословит вас Господь, — прибавил он на всякий случай.
— И тебя, — промолвил Септес, берясь за мощную руку Изгримнура своими тонкими пальцами и ведя его по коридору. Двое других монахов следовали позади, тихо переговариваясь.
— Ты уже видел Часовню Элисии? — спросил старик.
Изгримнур отрицательно покачал головой:
— Я приехал только вчера ночью.
— Она прекрасна. Прекрасна; Наше аббатство у озера Мирм на востоке, но я стараюсь каждый год приезжать сюда и каждый раз привожу с собой молодежь, чтобы показать великолепие, которое Господь создал для нас здесь.
Изгримнур набожно кивнул. Некоторое время они прошли в молчании, их группа слилась с другими монахами и священниками, заполнявшими коридор из боковых проходов; толпы сливались, как косяки рыбы, которую несет течением, на пути в трапезную.
Эта массовая миграция замедлилась у широких дверей трапезной. Когда Изгримнур и его новые товарищи присоединились к сбитой толпе, они оказались плотно зажатыми. Септес задал герцогу какой-то вопрос. Изгримнур не расслышал его из-за гула голосов, поэтому старик приподнялся на носки и сказал ему прямо в ухо.
— Я спрашиваю, как дела на севере? — почти прокричал он. — Мы наслушались жутких историй: голод, волки, смертоносная пурга.
Изгримнур кивнул и нахмурился.
— Дела обстоят очень плохо, — отозвался он. Пока он говорил, его и других застрявших в дверях вытолкнуло, как пробку из бутылки, в трапезную, где потолочные балки сотрясались от гула голосов.
— Я считал, что существует обычай хранить молчание за едой! — прокричал Изгримнур. Молодые спутники Септеса, как и герцог, во все глаза смотрели на десятки столов, расставленных от стены до стены широкого зала. Они насчитали не меньше дюжины рядов, и за каждым столом горбились спины людей в рясах, а их тонзуры представляли бесконечный узор розовых пятен, похожих на ногти сторукого великана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113