И я ему помогал, пока в армию не загребли посеред Шестилетней войны.
Скарню, копавшийся в грядке, поднял голову:
— Там ты и остался.
— Ну да. — Рауну кивнул. Был он лет на двадцать старше маркиза, но сильней и, пожалуй, опасней. — Как пальба кончилась, так и вышло, что работа оказалась полегче моей прежней, и платили лучше.
— Легче, чем на хуторе? — поинтересовался Скарню, обрубая корень пырея.
— Пока не воюешь — само собой, — ответил сержант. — И служилось мне вроде бы неплохо. Хотя и постараться пришлось, а выше моего простому служаке не подняться.
«Простолюдину», следовало бы сказать. Рауну прослужил валмиерской короне тридцать лет, и все, чего он добился за это время, — сержантские нашивки. Скарню вступил в армию зеленым юнцом и с первого дня считался капитаном — но он-то родился маркизом. Ему пришло в голову — и мысль эта не могла бы зародиться до войны, — что простые солдаты сражались бы против альгарвейцев упорней, если бы некоторым, самым талантливым — дальше его воображение не простиралось — предоставляли шанс стать офицерами.
Из крытого сланцевой плиткой дома вышла Меркеля и неодобрительно оглядела плоды усилий двоих солдат, обернувшихся земледельцами. Выхватив тяпку из рук Скарню, она расправилась с парой сорняков, ускользнувших от глаз обоих пропольщиков, и демонстративно вернула капитану орудие — словно старый сержант, взявшийся показать новобранцам приемы обращения с жезлом.
Рауну хихикнул. Скарню слегка покраснел.
— Не выйдет из меня крестьянина, — вздохнул он.
— Когда ты сюда попал, так и этого не умел, — отозвалась Меркеля: своего рода похвала, но не слишком впечатляющая. Тут выражение ее лица изменилось разительно.
— Сегодня? — спросила она, подавшись вперед.
Рауну хихикнул снова, уже другим тоном. Но Скарню знал, что Меркеля не имеет в виду то, что собирается пригласить его сегодня в свою спальню и заняться любовью — возможно, дойдет и до этого, но не сразу.
— Да, — промолвил он. — Сегодня. Народ должен знать, что пособники альгарвейцев не уйдут от расплаты.
— Всякий, кто имеет дело с альгарвейцами, должен за это поплатиться, — объявила Меркеля.
У Скарню были на этот счет сомнения. Где провести черту между повседневной жизнью и пособничеством врагу? Становится ли портной предателем, если шьет оккупантам мундиры и килты? А водитель станового каравана — если возит альгарвейцев по захваченному Приекуле? Может, и нет… А если тот же водитель правит эшелоном, идущим на фронт? Что тогда? Вопросы задавать проще, чем давать на них ответы.
Меркеля не вдумывалась так глубоко. Ей казалось, что она знает ответы. Порою Скарню завидовал ее уверенности. Смотреть на мир черно-белый — или светловолосый и рыжий — было проще и не требовало усилия мысли. Он пожал плечами. По крайней мере, в главном они сходились. Оба знали, кто главный враг.
Будто прочитав его мысли, Рауну заметил:
— Этот Нэдю — редкая сволочь, не поспоришь. Альгарвейцы узнают все, о чем он прослышит — он или его жена.
— А дочка его, эта шлюшка, носит рыжего ублюдка, — добавила Меркеля. — Хоть бы постыдилась, потаскуха, так нет же — своими ушами слышала, как она в Павилосте на рынке похвалялась подарками от своего негодяя. Бьюсь об заклад, она ему тоже подарочек подсунула — перелой!
Нет, поводов для ненависти ей искать не приходилось.
— Мы с ними разберемся, — пообещал Рауну.
— Надо постараться выдать все за несчастный случай, — промолвил Скарню.
Спалить Нэдю он был готов без колебаний. Спалить его жену и беременную дочь казалось ему отчего-то неправильным, хотя те пресмыкались перед альгарвейцами не меньше, чем сам Нэдю.
— Зачем? — Меркеля мотнула головой, и золотые волосы ее разметались. — Нам бы намалевать на дверях что-нибудь вроде «ДЕНЬ И СОЛНЦЕ», чтобы рыжикам было о чем поволноваться.
— Тогда они возьмут заложников. И спалят их, — ответил Скарню.
Так погиб Гедомину, муж хозяйки хутора.
— Чем больше заложников они спалят, тем сильней их будут ненавидеть оставшиеся, — отрезала она.
Меркеля готова была пойти на все, лишь бы передать остальным валмиерцам свою ненависть к оккупантам. В поисках поддержки она обернулась к Рауну, раз уж любовник подвел ее.
Но ветеран покачал головой.
— — Чем больше заложников они спалят, тем сильней оставшиеся станут бояться.
Во взгляде Меркели ясно читалось: «Предатель!» Рауну даже глазом не моргнул: старый сержант за свою жизнь стерпел немало недобрых взглядов. Осознав, что поблажек не будет, Меркеля двинулась прочь. Рауну покосился на маркиза и пробормотал что-то себе под нос — что именно, Скарню не вполне разобрал, но прозвучало очень похоже на «Лучше ты, чем я…».
Порою за работой день пролетал незаметно, а порой казалось, что солнце прибито к небосводу гвоздями. Тот день был из последней категории. Скарню казалось, что он неделю не разгибал спины, прежде чем его позвали к ужину — кружка пива, ломоть сыра и квашеная капуста, тушенная с бобами и сельдереем. Меркеля готовила неплохо, но даже ее мастерство не делало вкусней скромную трапезу.
Когда с едой было покончено, а тарелки, кружки и ложки — вымыты, хозяйка достала из тайника за плитой охотничий жезл Гедомину.
— Пошли, — бросила она.
Свое оружие — пехотные жезлы, палившие более мощными и дальнобойными лучами, чем пукалка Меркели, — солдаты прятали в хлеву. Вооруженные, все трое двинулись по дороге на юг, в сторону хутора Нэдю, готовые при малейшем шуме нырнуть в подлесок. После убийства графа Симаню альгарвейцы объявили в округе комендантский час и время от времени гоняли патрули по окрестным проселкам.
На полпути к хутору Нэдю дорога углубилась в лесок. На ветвях каштанов и вязов набухали почки.
— Король Ганибу! — окликнул кто-то вполголоса из темноты.
— Колонна побед! — откликнулся Скарню: не самый оригинальный пароль и отзыв для валмиерских патриотов, зато не перепутаешь.
Заслышав верный ответ, из кустов на дорогу выбрались четверо.
— В колонну по одному, — скомандовал Скарню, когда с приветствиями было покончено. — Рауну, ты из всех нас самый опытный — будешь ведущим. Взялись.
Партизаны подчинились без споров. С точки зрения крестьян, Скарню заслуживал повиновения, поскольку оставался офицером королевской армии и — предположительно — знал, что делает. Рауну, научивший капитана всему, что знал о военном деле, прекрасно понимал, насколько невежествен остался Скарню, но приказ был отдан верно, и сержант промолчал.
Вечер выдался свежим, но зимние морозы уже отступили. Пахло еще не наступившей весной. И Скарню смог обойтись без овчинного кожуха, принадлежавшего когда-то Гедомину, — и к лучшему, потому что в одежде с чужого плеча капитан походил на чучело.
Близ хутора Нэдю Рауну остановился.
— Я только по дороге могу идти, — объяснил он. — А вы, приятели, здесь с рождения живете и непременно знаете какую-нибудь оленью тропку, которая выведет нас прямо к заднему крыльцу сукина сына, да так, чтобы альгарвейцы не догадались.
Двое партизан тут же заспорили шепотом — каждый был убежден, что его обходная тропа самая короткая. В конце концов один неохотно сдался, а другой занял место Рауну во главе группы.
— Положитесь на меня, — горделиво заявил крестьянин. — Чтоб мне провалиться на месте, если я вас в лучшем виде не проведу!
Возможно, силы горние решили в виде исключения поймать его на слове. Когда партизаны проходили очередным перелеском, из мрака донесся резкий оклик — на альгарвейском. Мстители застыли, стараясь не дышать. Капитан с наслаждением удавил бы своего провожатого-всезнайку, если бы мог сделать это беззвучно.
— Кто идет? — Часовой перешел на скверный валмиерский с чирикающим акцентом.
Партизаны не шелохнулись. Может, альгарвеец подумает, что ему примерещилось, и продолжит обход?
Не повезло. Перебросившись парой слов, патрульные рыжики двинулись навстречу партизанскому отряду, собравшемуся покончить с их прикормленным доносчиком. Шаги раздавались все ближе и ближе, хотя различить в сумерках фигуры вражеских солдат Скарню все еще не мог.
— Кто идет? — вновь крикнул рыжик.
«Да нет тут никого! — громко подумал Скарню. — Пошел вон!»
Всхлипнув от ужаса, один из крестьян — тот самый, что так настойчиво напросился в проводники, — ринулся прочь, не разбирая дороги. Альгарвейцы, естественно, открыли огонь. И, так же естественно, вспышки боевых жезлов высветили в подлеске тени остальных нарушителей комендантского часа.
И тени альгарвейцев. Меркеля выстрелила первой. Один из противников со стоном упал.
— Ложись! — гаркнул Скарню и с гордостью заметил, что успел отдать приказ раньше, чем сержант.
Но Рауну добавил кое-что еще:
— Резерв! Слева, слева заходи!
Скарню сначала не понял, к чему это он, — капитан прекрасно знал, что никакого резерва у них нет. Но потом сообразил, что рыжики-то об этом не ведают.
Бой в ночном лесу был страшен и кровав. Каждый выстрел выдавал местоположение стрелка. Приходилось, выпустив луч, тут же откатываться, прежде чем противник срежет тебя огнем в ответ. Так же Скарню приходилось крутиться на передовой, в те дни — как ж давно это было! — когда Валмиера могла сдержать наступление Альгарве.
К несчастью, капитан понятия не имел, сколько бойцов ему противостоит. Не рота, конечно, — иначе рыжики растоптали бы горстку партизан, даже не заметив. Должно быть, ему и его товарищам просто не посчастливилось наткнуться на немногочисленный патруль. И к сожалению, у командира непременно имеется при себе хрусталик. Скоро подтянется подкрепление.
— Надо отходить! — крикнул Скарню.
Но скрыться в лесу, оставив Меркелю и Рауну, он не мог. Прижимаясь к земле, бросками от укрытия к укрытию, капитан поспешил туда, где видел их в последний раз.
— Король Ганибу! — окликнул он вполголоса.
— Колонна побед! — отозвалась Меркеля миг спустя и добавила со злостью: — Ты олух — я тебя чуть не пристрелила!
— Не ты одна старалась, — ответил капитан. — Надо отыскать Рауну и уносить ноги. Сегодня мы до Нэдю не доберемся. И завтра тоже.
— Нет. — В голосе Меркели смешивались лед и пламень. — Но как они нашли нас, когда мы уже подобрались так близко?! Кто донес им, что мы собрались в гости к предателю?
Это Скарню в голову не приходило. На поле боя он привык бояться трусости и недоумия, а не прямой измены. Но Меркеля была права. Сейчас шла другая война.
— Король Ганибу! — донесся из темноты голос Рауну.
— Колонна побед! — отозвался уже Скарню. — Боюсь, в этот раз победы нам не видать. Лучше спрятаться в лесу — если рыжики нам позволят.
— Спорить не стану, — ответил сержант.
Если бы тот взялся спорить, Скарню серьезно подумал бы о том, чтобы продолжить бой. Но Рауну только вздохнул печально.
— И надо ж было случиться такому несчастью!
— Несчастью или измене? — поинтересовалась Меркеля.
Рауну со свистом втянул воздух, будто раненый. Как и Скарню, он привык думать, что на войне стороны обозначены ясно. Капитан понял, что теперь придется думать по-новому.
После жутких морозов и кровопролитных сражений в небе над Ункерлантом ясное солнце и весеннее тепло столицы приносили полковнику Сабрино невыразимое удовольствие. Еще приятнее было сознавать, что все враги Альгарве остались в сотнях миль от Трапани, отброшенные воинской мощью армий короля Мезенцио — и могуществом его чародеев, хотя об этом Сабрино предпочитал не думать лишний раз.
Он помахал драколетчикам своего крыла, переброшенным в столицу вместе с командиром, и указал на взлетное поле дракошни на окраине столицы. В ясную погоду, когда врагов нет рядом, он не доставал из чехла хрустальный шар. Довольно было семафорной азбуки, какой пользовались еще прадеды в те времена, когда люди только начинали приручать летающих ящеров.
Крыло по спирали устремилось к земле. Один за другим садились драконы. Подбегали драконеры, чтобы приковать безмозглых злобных тварей к железным столбам. Только так можно было удержать гигантских ящеров от драки — за еду (что было глупо, поскольку кормили их всех одинаково — до отвала) или просто так (что было еще глупее, но мы же, в конце концов, говорим о драконах).
Сабрино отстегнул страховочные ремни и спрыгнул вниз. Дракон не обратил на седока никакого внимания: тварь была слишком занята тем, что визжала на драконеров. Хорошо было вновь ощутить землю под ногами. А еще приятней было вернуться домой, хотя бы и ненадолго. Сияние солнца и цвет неба, зелень молодой, едва проклюнувшейся травы — все казалось полковнику единственно правильным на уровне, недоступном осознанию, даже запах воздуха, хотя на взлетном поле пахло в основном драконьим навозом.
Подошел капитан Домициано.
— Здорово удрать с передовой, хоть и на пару дней, — заметил он, отдав честь. — Тут и спорить не стану, но все же хотелось бы вернуться поскорее. Силы горние свидетели, нашей пехоте потребуется помощь каждого дракона, которого мы можем поднять в небо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Скарню, копавшийся в грядке, поднял голову:
— Там ты и остался.
— Ну да. — Рауну кивнул. Был он лет на двадцать старше маркиза, но сильней и, пожалуй, опасней. — Как пальба кончилась, так и вышло, что работа оказалась полегче моей прежней, и платили лучше.
— Легче, чем на хуторе? — поинтересовался Скарню, обрубая корень пырея.
— Пока не воюешь — само собой, — ответил сержант. — И служилось мне вроде бы неплохо. Хотя и постараться пришлось, а выше моего простому служаке не подняться.
«Простолюдину», следовало бы сказать. Рауну прослужил валмиерской короне тридцать лет, и все, чего он добился за это время, — сержантские нашивки. Скарню вступил в армию зеленым юнцом и с первого дня считался капитаном — но он-то родился маркизом. Ему пришло в голову — и мысль эта не могла бы зародиться до войны, — что простые солдаты сражались бы против альгарвейцев упорней, если бы некоторым, самым талантливым — дальше его воображение не простиралось — предоставляли шанс стать офицерами.
Из крытого сланцевой плиткой дома вышла Меркеля и неодобрительно оглядела плоды усилий двоих солдат, обернувшихся земледельцами. Выхватив тяпку из рук Скарню, она расправилась с парой сорняков, ускользнувших от глаз обоих пропольщиков, и демонстративно вернула капитану орудие — словно старый сержант, взявшийся показать новобранцам приемы обращения с жезлом.
Рауну хихикнул. Скарню слегка покраснел.
— Не выйдет из меня крестьянина, — вздохнул он.
— Когда ты сюда попал, так и этого не умел, — отозвалась Меркеля: своего рода похвала, но не слишком впечатляющая. Тут выражение ее лица изменилось разительно.
— Сегодня? — спросила она, подавшись вперед.
Рауну хихикнул снова, уже другим тоном. Но Скарню знал, что Меркеля не имеет в виду то, что собирается пригласить его сегодня в свою спальню и заняться любовью — возможно, дойдет и до этого, но не сразу.
— Да, — промолвил он. — Сегодня. Народ должен знать, что пособники альгарвейцев не уйдут от расплаты.
— Всякий, кто имеет дело с альгарвейцами, должен за это поплатиться, — объявила Меркеля.
У Скарню были на этот счет сомнения. Где провести черту между повседневной жизнью и пособничеством врагу? Становится ли портной предателем, если шьет оккупантам мундиры и килты? А водитель станового каравана — если возит альгарвейцев по захваченному Приекуле? Может, и нет… А если тот же водитель правит эшелоном, идущим на фронт? Что тогда? Вопросы задавать проще, чем давать на них ответы.
Меркеля не вдумывалась так глубоко. Ей казалось, что она знает ответы. Порою Скарню завидовал ее уверенности. Смотреть на мир черно-белый — или светловолосый и рыжий — было проще и не требовало усилия мысли. Он пожал плечами. По крайней мере, в главном они сходились. Оба знали, кто главный враг.
Будто прочитав его мысли, Рауну заметил:
— Этот Нэдю — редкая сволочь, не поспоришь. Альгарвейцы узнают все, о чем он прослышит — он или его жена.
— А дочка его, эта шлюшка, носит рыжего ублюдка, — добавила Меркеля. — Хоть бы постыдилась, потаскуха, так нет же — своими ушами слышала, как она в Павилосте на рынке похвалялась подарками от своего негодяя. Бьюсь об заклад, она ему тоже подарочек подсунула — перелой!
Нет, поводов для ненависти ей искать не приходилось.
— Мы с ними разберемся, — пообещал Рауну.
— Надо постараться выдать все за несчастный случай, — промолвил Скарню.
Спалить Нэдю он был готов без колебаний. Спалить его жену и беременную дочь казалось ему отчего-то неправильным, хотя те пресмыкались перед альгарвейцами не меньше, чем сам Нэдю.
— Зачем? — Меркеля мотнула головой, и золотые волосы ее разметались. — Нам бы намалевать на дверях что-нибудь вроде «ДЕНЬ И СОЛНЦЕ», чтобы рыжикам было о чем поволноваться.
— Тогда они возьмут заложников. И спалят их, — ответил Скарню.
Так погиб Гедомину, муж хозяйки хутора.
— Чем больше заложников они спалят, тем сильней их будут ненавидеть оставшиеся, — отрезала она.
Меркеля готова была пойти на все, лишь бы передать остальным валмиерцам свою ненависть к оккупантам. В поисках поддержки она обернулась к Рауну, раз уж любовник подвел ее.
Но ветеран покачал головой.
— — Чем больше заложников они спалят, тем сильней оставшиеся станут бояться.
Во взгляде Меркели ясно читалось: «Предатель!» Рауну даже глазом не моргнул: старый сержант за свою жизнь стерпел немало недобрых взглядов. Осознав, что поблажек не будет, Меркеля двинулась прочь. Рауну покосился на маркиза и пробормотал что-то себе под нос — что именно, Скарню не вполне разобрал, но прозвучало очень похоже на «Лучше ты, чем я…».
Порою за работой день пролетал незаметно, а порой казалось, что солнце прибито к небосводу гвоздями. Тот день был из последней категории. Скарню казалось, что он неделю не разгибал спины, прежде чем его позвали к ужину — кружка пива, ломоть сыра и квашеная капуста, тушенная с бобами и сельдереем. Меркеля готовила неплохо, но даже ее мастерство не делало вкусней скромную трапезу.
Когда с едой было покончено, а тарелки, кружки и ложки — вымыты, хозяйка достала из тайника за плитой охотничий жезл Гедомину.
— Пошли, — бросила она.
Свое оружие — пехотные жезлы, палившие более мощными и дальнобойными лучами, чем пукалка Меркели, — солдаты прятали в хлеву. Вооруженные, все трое двинулись по дороге на юг, в сторону хутора Нэдю, готовые при малейшем шуме нырнуть в подлесок. После убийства графа Симаню альгарвейцы объявили в округе комендантский час и время от времени гоняли патрули по окрестным проселкам.
На полпути к хутору Нэдю дорога углубилась в лесок. На ветвях каштанов и вязов набухали почки.
— Король Ганибу! — окликнул кто-то вполголоса из темноты.
— Колонна побед! — откликнулся Скарню: не самый оригинальный пароль и отзыв для валмиерских патриотов, зато не перепутаешь.
Заслышав верный ответ, из кустов на дорогу выбрались четверо.
— В колонну по одному, — скомандовал Скарню, когда с приветствиями было покончено. — Рауну, ты из всех нас самый опытный — будешь ведущим. Взялись.
Партизаны подчинились без споров. С точки зрения крестьян, Скарню заслуживал повиновения, поскольку оставался офицером королевской армии и — предположительно — знал, что делает. Рауну, научивший капитана всему, что знал о военном деле, прекрасно понимал, насколько невежествен остался Скарню, но приказ был отдан верно, и сержант промолчал.
Вечер выдался свежим, но зимние морозы уже отступили. Пахло еще не наступившей весной. И Скарню смог обойтись без овчинного кожуха, принадлежавшего когда-то Гедомину, — и к лучшему, потому что в одежде с чужого плеча капитан походил на чучело.
Близ хутора Нэдю Рауну остановился.
— Я только по дороге могу идти, — объяснил он. — А вы, приятели, здесь с рождения живете и непременно знаете какую-нибудь оленью тропку, которая выведет нас прямо к заднему крыльцу сукина сына, да так, чтобы альгарвейцы не догадались.
Двое партизан тут же заспорили шепотом — каждый был убежден, что его обходная тропа самая короткая. В конце концов один неохотно сдался, а другой занял место Рауну во главе группы.
— Положитесь на меня, — горделиво заявил крестьянин. — Чтоб мне провалиться на месте, если я вас в лучшем виде не проведу!
Возможно, силы горние решили в виде исключения поймать его на слове. Когда партизаны проходили очередным перелеском, из мрака донесся резкий оклик — на альгарвейском. Мстители застыли, стараясь не дышать. Капитан с наслаждением удавил бы своего провожатого-всезнайку, если бы мог сделать это беззвучно.
— Кто идет? — Часовой перешел на скверный валмиерский с чирикающим акцентом.
Партизаны не шелохнулись. Может, альгарвеец подумает, что ему примерещилось, и продолжит обход?
Не повезло. Перебросившись парой слов, патрульные рыжики двинулись навстречу партизанскому отряду, собравшемуся покончить с их прикормленным доносчиком. Шаги раздавались все ближе и ближе, хотя различить в сумерках фигуры вражеских солдат Скарню все еще не мог.
— Кто идет? — вновь крикнул рыжик.
«Да нет тут никого! — громко подумал Скарню. — Пошел вон!»
Всхлипнув от ужаса, один из крестьян — тот самый, что так настойчиво напросился в проводники, — ринулся прочь, не разбирая дороги. Альгарвейцы, естественно, открыли огонь. И, так же естественно, вспышки боевых жезлов высветили в подлеске тени остальных нарушителей комендантского часа.
И тени альгарвейцев. Меркеля выстрелила первой. Один из противников со стоном упал.
— Ложись! — гаркнул Скарню и с гордостью заметил, что успел отдать приказ раньше, чем сержант.
Но Рауну добавил кое-что еще:
— Резерв! Слева, слева заходи!
Скарню сначала не понял, к чему это он, — капитан прекрасно знал, что никакого резерва у них нет. Но потом сообразил, что рыжики-то об этом не ведают.
Бой в ночном лесу был страшен и кровав. Каждый выстрел выдавал местоположение стрелка. Приходилось, выпустив луч, тут же откатываться, прежде чем противник срежет тебя огнем в ответ. Так же Скарню приходилось крутиться на передовой, в те дни — как ж давно это было! — когда Валмиера могла сдержать наступление Альгарве.
К несчастью, капитан понятия не имел, сколько бойцов ему противостоит. Не рота, конечно, — иначе рыжики растоптали бы горстку партизан, даже не заметив. Должно быть, ему и его товарищам просто не посчастливилось наткнуться на немногочисленный патруль. И к сожалению, у командира непременно имеется при себе хрусталик. Скоро подтянется подкрепление.
— Надо отходить! — крикнул Скарню.
Но скрыться в лесу, оставив Меркелю и Рауну, он не мог. Прижимаясь к земле, бросками от укрытия к укрытию, капитан поспешил туда, где видел их в последний раз.
— Король Ганибу! — окликнул он вполголоса.
— Колонна побед! — отозвалась Меркеля миг спустя и добавила со злостью: — Ты олух — я тебя чуть не пристрелила!
— Не ты одна старалась, — ответил капитан. — Надо отыскать Рауну и уносить ноги. Сегодня мы до Нэдю не доберемся. И завтра тоже.
— Нет. — В голосе Меркели смешивались лед и пламень. — Но как они нашли нас, когда мы уже подобрались так близко?! Кто донес им, что мы собрались в гости к предателю?
Это Скарню в голову не приходило. На поле боя он привык бояться трусости и недоумия, а не прямой измены. Но Меркеля была права. Сейчас шла другая война.
— Король Ганибу! — донесся из темноты голос Рауну.
— Колонна побед! — отозвался уже Скарню. — Боюсь, в этот раз победы нам не видать. Лучше спрятаться в лесу — если рыжики нам позволят.
— Спорить не стану, — ответил сержант.
Если бы тот взялся спорить, Скарню серьезно подумал бы о том, чтобы продолжить бой. Но Рауну только вздохнул печально.
— И надо ж было случиться такому несчастью!
— Несчастью или измене? — поинтересовалась Меркеля.
Рауну со свистом втянул воздух, будто раненый. Как и Скарню, он привык думать, что на войне стороны обозначены ясно. Капитан понял, что теперь придется думать по-новому.
После жутких морозов и кровопролитных сражений в небе над Ункерлантом ясное солнце и весеннее тепло столицы приносили полковнику Сабрино невыразимое удовольствие. Еще приятнее было сознавать, что все враги Альгарве остались в сотнях миль от Трапани, отброшенные воинской мощью армий короля Мезенцио — и могуществом его чародеев, хотя об этом Сабрино предпочитал не думать лишний раз.
Он помахал драколетчикам своего крыла, переброшенным в столицу вместе с командиром, и указал на взлетное поле дракошни на окраине столицы. В ясную погоду, когда врагов нет рядом, он не доставал из чехла хрустальный шар. Довольно было семафорной азбуки, какой пользовались еще прадеды в те времена, когда люди только начинали приручать летающих ящеров.
Крыло по спирали устремилось к земле. Один за другим садились драконы. Подбегали драконеры, чтобы приковать безмозглых злобных тварей к железным столбам. Только так можно было удержать гигантских ящеров от драки — за еду (что было глупо, поскольку кормили их всех одинаково — до отвала) или просто так (что было еще глупее, но мы же, в конце концов, говорим о драконах).
Сабрино отстегнул страховочные ремни и спрыгнул вниз. Дракон не обратил на седока никакого внимания: тварь была слишком занята тем, что визжала на драконеров. Хорошо было вновь ощутить землю под ногами. А еще приятней было вернуться домой, хотя бы и ненадолго. Сияние солнца и цвет неба, зелень молодой, едва проклюнувшейся травы — все казалось полковнику единственно правильным на уровне, недоступном осознанию, даже запах воздуха, хотя на взлетном поле пахло в основном драконьим навозом.
Подошел капитан Домициано.
— Здорово удрать с передовой, хоть и на пару дней, — заметил он, отдав честь. — Тут и спорить не стану, но все же хотелось бы вернуться поскорее. Силы горние свидетели, нашей пехоте потребуется помощь каждого дракона, которого мы можем поднять в небо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106