Гвинет задумалась.
— Я ничего не могу сказать об этом. Я вам все время повторяю, что не смотрела прямо на него. Это было как… — Она облизала губы. — Вы когда-нибудь в детстве играли в игру: ты специально кружишься, кружишься, кружишься — до дурноты, а потом останавливаешься и смотришь, сколько сможешь простоять не падая? Вот тогда я видела все именно в таком состоянии. Просто — з-з-з! По-моему, на нем был коричневый костюм и коричневая шляпа. В комнате было темно, из-за стекла лицо его было видно не очень четко, так что единственное, что я заметила, — овал лица. Я не обратила на него внимания, поскольку думала, что он вскочил на ящик, только когда раздался выстрел. Поэтому не могу с уверенностью сказать, просовывал ли он руку в окно или нет. Мне очень жаль.
— Ну хорошо, миссис Логан, вы уже достаточно сказали.
— Мадам, — заметил доктор Фелл. — Вы сказали действительно довольно много, но — о Бахус! — вы все время говорите иносказаниями!
— Я не говорю иносказаниями! Это правда!
Доктор сделал извиняющийся жест, взял свою кружку и, выпив залпом целую пинту, поставил на стол. Это до определенной степени изменило цвет его лица, но совершенно не нарушило физических и умственных способностей.
— Я имел в виду кое-что другое, — сказал он. — Я имел в виду ту игру, когда специально кружишься до головокружения, а потом останавливаешься и стараешься не упасть. Вот это, если угодно, иносказание. — Тут он очень пристально посмотрел на меня: — Что скажете, друг мой Моррисон?
— Только то, что мне хотелось бы знать, что это значит.
— Иносказание?
— Да нет же, бог с ним, иносказанием! Я имею в виду всю эту путаницу. Я хочу знать, что заставило револьвер отодвинуться от стены и выстрелить; что за невидимая рука вначале схватила за щиколотку Тэсс, а потом на глазах у всех нас завела часы; я, наконец, хочу знать, что заставило Энди Хантера, совершенно разумного человека, или, по крайней мере, столь же разумного старого дворецкого Полсона, подпрыгивать и раскачиваться на люстре с куском бумаги со вколотыми в него иголками в кармане, а кроме этого, и многое другое.
Никто не сказал ни слова об упомянутых мной иголках, хотя по лицу Эллиота было ясно, что для него это не было новостью.
Доктор Фелл поднял свой длинный палец.
— Великолепный пример, — сказал он.
— Пример чего?
— Иносказания, — продолжал настаивать на своей мысли доктор. Внезапно его настроение изменилось. Он поудобнее уселся на стуле и мягко возразил, печально изогнув брови: — Послушайте, я вовсе не хочу создавать никакой таинственности вокруг этого дела, и вот когда я не хочу ее создавать — это делаете вы.
— Интересно, каким образом?
— Словами, их неверным истолкованием; манерой излагать факты или то, что вы считаете фактами. — Он провел рукой по волосам. — Понимаете, то же самое было и с вашим юным другом из клуба «Конго», — продолжал он, — из-за которого, в каком-то смысле, и начались все неприятности. Я — член этого клуба, хотя не часто посещаю его. Вчера вечером мне удалось поймать там этого парня и, в конце концов, получить номер телефона его отца, который гостил в «Лонгвуд-Хаус» в 1920 году, чтобы наконец прояснить недоразумение.
— Какое недоразумение?
— Со стулом, — пояснил доктор Фелл. — Эта история со стулом совершенно озадачила меня, однако, как оказалось, речь шла не о стуле из столовой, а о стуле с веранды, а это — совершенно другое дело.
Я ничего не ответил.
Конечно, это было бы нарушением правил хорошего тона — к примеру, встать и вылить остатки пива в моей кружке на голову доктора или же в присутствии Гвинет высказать ему все, что я думаю о такого рода разговорах, но если бы тогда я знал истинную причину того, что показалось просто желанием заморочить мне голову; если бы я только знал, отчего он так волновался, я бы, вместо этого, попросил бы у него прощения.
Тут вмешался Эллиот.
— Звучит, возможно, немного туманно, — признал он, — однако вы сможете убедиться, насколько все просто. Если вы сможете быть в «Лонгвуд-Хаус» к вечернему чаю…
— Эллиот, я не стану этого делать, — резко сказал доктор. — Клянусь, не стану!
— Но, сэр, что еще мы можем сделать? Мы же сможем намертво припереть к стенке преступника и выяснить всю правду, разве не так?
— Гм-м! Кха! Может быть, но это повлечет за собой неприятности, мой друг. Это приведет к такому колоссальному скандалу, о каком вы не слышали за всю свою жизнь.
— Но вам-то, сэр, к чему опасаться неприятностей?
Они никак не могли прийти к единому решению, и это удваивало таинственность вокруг создавшейся ситуации — самое неприятное состояние на свете! В конце концов — полицейский, не полицейский — но я решил бросить вызов и спросил в открытую:
— Доктор, очевидно, вы раскрыли это дело и обнаружили убийцу…
— Или думаем, что обнаружили, — пробормотал доктор Фелл, взглянув на меня с любопытной гримасой: у него было такое выражение лица, будто я таинственным образом был вовлечен в самую гущу дела, сам не понимая, как и почему.
— Ну ладно, или думаете, что обнаружили. В то же время вы сетуете на то, что факты, изложенные мной, были неверно истолкованы. Я вам привел перечень реальных событий, которые имели место, а вы говорите, что я только добавляю таинственности своим способом изложения фактов или того, что я «считаю» фактами. Так что же в моем перечне не является фактом?
Доктор Фелл колебался.
Сигара, лежавшая в пепельнице, погасла. Он взял ее в руки и повертел.
— Только одно, — поворчал он.
— Только одно, что не является фактом?
— Только одно, — повторил он, — что является преднамеренной, глупой и колоссальной ложью.
— Но послушайте, сэр! Все ведь записано. Я не лгал.
Доктор Фелл наклонил голову. Было видно, что он не злился, не обвинял и не стремился скрыть что-то, однако понять истинное выражение его лица было довольно трудно из-за лучей солнца, светивших прямо на стекла его пенсне, и сурово выпяченной из-под усов нижней губы. Он крякнул; пальцы, игравшие с сигарой, выигранной в парке развлечений, переломили ее надвое.
— Да, вы не лгали, — сказал он, — зато лгала ваша невеста, мисс Фрэзер.
Глава 18
И снова теплые розоватые сумерки сгустились с западной стороны «Лонгвуд-Хаус», приближая нас к эпизоду, о котором немногие из нас догадывались, но через который никто не пожелал бы пройти снова.
Я вышел из автобуса на остановке, метрах в тридцати от ворот. До середины сегодняшнего дня здесь обычно стояла машина Энди, но Гвинет позаимствовала ее и куда-то исчезла. Я прошел по дороге, где мимо меня проехал лишь мальчик на велосипеде, и вышел на вымощенную щебнем подъездную аллею. Дом с блестящими окнами и черно-белыми лилиями сиял мрачной красотой. В дверях под козырьком, выглядывая на дорогу, стояла Тэсс. Увидев меня, она — легкая и гибкая — побежала по траве мне навстречу.
— Боб, как я рада, что ты вернулся! Где же ты был?
— В Саутэнде.
— Да, дорогой, я это знаю, но что ты там делал?
— Разное.
Оглянувшись через плечо, Тэсс сказала:
— В доме только Кларк и я. Уф-ф! Он дал служанкам выходной до позднего вечера. Гвинет пока не вернулась. А Джулиан… Джулиан удрал в Лондон. Не знаю, что скажет на это полиция. Как Энди?
— Плохо.
— Кларк говорит, что снова будет война. Он сидит в саду с бутылкой дешевого шампанского из бакалейной лавки и пугает меня еще больше, чем всегда.
— Неужели?
От бархатистой травы, еще не высохшей после ночного дождя, исходил приятный аромат. Нас разделяли каких-то два метра, но мы были одиноки на этой лужайке, очень одиноки. Тэсс была во всем сером: серой юбке и джемпере с красной диагональной полосой на левой груди. Она неотрывно смотрела на меня, чуть приоткрыв рот; было видно, как напряжены мышцы на ее лице.
— Боб, — сказала она, — что ты знаешь такого, чего не знаю я?
— Это ты поняла по моей физиономии?
— Да. — Она хлопнула в ладоши.
— Ты только что стояла в дверях. Не боялась, что кто-нибудь снова схватит тебя за щиколотку? Тэсс, эта история с «рукой, схватившей тебя за щиколотку» была отвратительной ложью, и ты это прекрасно знаешь.
Розовый свет сумерек постепенно менялся, перемещаясь по окнам «Лонгвуд-Хаус». Мне было нелегко ненавидеть Тэсс — да я вовсе и не испытывал ненависти. Просто чувствовал себя глупцом, что к тому же подогревалось обидой и возмущением. Мне страшно хотелось найти в ней какой-то изъян, ну хоть что-нибудь в ее фигуре, лице или в чем-то еще. Она, сжав руки, молчала.
— Конечно, я сам должен был сообразить, особенно когда увидел, как доктор Фелл посмотрел на тебя, когда ты впервые рассказывала ему эту историю и как, взглянув на него, покраснела от неловкости, о чем он всякий раз поминал; по твоему поведению, когда Эллиот попросил тебя показать ему, как это все произошло, и, наконец, прошлой ночью, когда ты практически призналась в том, что тебе нельзя верить, однако мне это и в голову не приходило!
— Боб, ради бога…
— Никакой руки не было — ничего не было у входа, и дело не в том, что из-за тебя началась вся эта погоня за привидениями, — скажи только, зачем ты это сделала? Ради всего святого, зачем?
— Ты разговаривал с Эллиотом.
— Конечно, я разговаривал с Эллиотом. Откуда еще я мог об этом узнать? Ты же не сказала мне.
Она продолжала стоять, сжав руки и слегка наклонив голову.
— Боб, я пыталась сказать тебе и не смогла!
— Однако смогла рассказать это Эллиоту и доктору Феллу. Ты рассказала им обо всем прошлым вечером, Тэсс, — прошлым вечером после «воссоздания» сцены. Вот почему ты вышла с таким вызывающим видом. Прошлым вечером. Ну хорошо, тогда ты тоже не могла рассказать мне все? Могла, но продолжала играть…
— Ты рассуждаешь как ребенок! — вспылила Тэсс.
— Кстати, у входа тебя схватила тоже детская рука, помнишь? Может быть, та же самая?
Это была наша первая настоящая ссора, да по-настоящему ее и нельзя было так назвать. Никто не выходил из себя. Просто был привкус горечи, как от лекарства, и это ощущение не оставляло меня. Однако, прежде чем я начал говорить глупости, я вдруг совершенно ясно осознал: Тэсс вовсе не играла — по крайней мере, сейчас она была абсолютно искренна.
— А Эллиот рассказал тебе, для чего я придумала эту историю?
— Нет.
— А ты не догадываешься?
— Нет.
— Ну, значит, догадаешься, когда они приедут сюда и поговорят с Кларком — конечно, если они вообще сделают это.
— Они приедут сегодня вечером — по крайней мере, должны.
Тэсс безучастно кивнула:
— Да. А вот и машина. О, Боб!
Какое-то мгновение мы стояли как две марионетки в натянутых, неестественных позах, но потом Тэсс подбежала ко мне, и я обнял ее. Я так благодарен «Лонгвуд-Хаус» за эти мгновения. Спасибо ему за благотворное влияние. Спасибо убийце.
Грохот приближающейся полицейской машины нарушил тишину раннего вечера; казалось, был слышен хруст каждого камешка на аллее, пока она подъезжала к парадной двери. В машине сидели Эллиот, доктор Фелл и Гвинет Логан. Эллиот, явно не очень довольный, похлопывая портфелем по ноге, широкими шагами направился по газону к нам.
— Инспектор, — сказала Тэсс высоким, чистым голосом, — не могли бы вы сказать Бобу, что…
— Да, мисс, всему свое время. — Эллиот был вежлив, но краток. — Не могли бы вы сказать мне, где Кларк?
Значит, они собирались уничтожать его.
— Он за домом, в саду. Пьет шампанское.
Рыжеватые брови Эллиота поползли вверх.
— Пьет шампанское?
— Это то самое дешевое итальянское шампанское, которое мистер Логан хранил для магазинов, — пояснила Тэсс.
— Ага. А где мистер Эндерби?
— Уехал. Вернулся в Лондон.
— Да, я слышал. — Эллиот снова, но уже более сердито похлопал портфелем по ноге. — Кстати, надо кое о чем позаботиться. Я был бы очень признателен вам обоим, если бы вы могли какое-то время побыть рядом с Кларком, а мы с доктором Феллом присоединимся к вам сразу же после того, как заглянем в дом. — Он повернулся, чтобы идти, но потом оглянулся снова. — Да, кстати, через несколько минут должны прийти двое рабочих с инструментами; они будут спрашивать меня. Не отсылайте их.
Быстро кивнув, он снова направился к доктору Феллу и Гвинет, а затем они вошли в дом.
С каждой секундой становилось все более очевидным: что-то должно было произойти. Я хотел было заговорить, но Тэсс остановила меня. Мы прошли через дом, пересекли великолепную зеленую поляну позади него, спустились в сад и обнаружили там Кларка, пребывавшего в прекрасном расположении духа.
Сад был круглой формы, примерно метров шесть в диаметре, и располагался ниже дома на высоту человеческого роста. Туда вела лестница с пологими ступенями, вымощенными необработанным камнем. По окружности «чаши» были высажены штокроза, которая пока не зацвела, дельфиниумы со множеством распускающихся бутонов, а кое-где — и с синими огоньками цветов, альпийские растения, бледно-желтые примулы и ярко-оранжевые нарциссы тацетта, в середине же оставалось большое открытое пространство, тоже имевшее форму круга, с круглыми же бетонными скамейками вокруг него и солнечными часами в центре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28