Как видно, нет. И что происходит с нечистотами, когда они падают в дыру? Как они возвращаются в мир? Может, там в глубине живут какие-то животные, поедающие их?
Несмотря на сотню таких же сомнений, он быстро прибавлял в весе и скоро уже смог ходить без труда. Это удивляло его — ведь он ожидал, что пальцы у него на ногах почернеют.
Ему дали понять, что из комнаты выходить нежелательно, и он мерил ее шагами вдоль и поперек, а то и бегал, чтобы сжечь избыток сытной еды, поскольку еще во многом оставался мальчишкой. Кто-то дал ему пару меховых шлепанцев, и он обнаружил, что в них можно скользить по гладкому полу, как по мокрому льду. Этим он занимал себя, когда не играл на шакухачи, но наконец одиночество и любопытство совсем одолели его. Он понимал, что поступит неприлично, выйдя из своей комнаты вопреки желанию старших, но разве Старый Отец и его семья не поступали еще более неприлично, оставляя гостя одного?
Однажды вечером, когда все другие, как он полагал, улеглись спать, Данло отправился исследовать дом. Шлепанцы и наброшенное на плечи одеяло составляли весь его наряд. Его грязные меха, разумеется, сожгли, а новой одежды ему не дали. Ему не приходило в голову, что из комнаты его не выпускают именно потому, что стесняются его наготы. Никаких других препятствий, мешающих его выходу, не было. Фраваши не признают дверей в своих жилищах, и Данло без препон вышел в узкий полукруглый коридор. С одного конца доносились ритмичные звуки, похожие на пение, в другом стояла тишина и пахло раздавленными сосновыми иглами. Данло пошел на этот сосновый запах, который с каждым шагом становился все сильнее. Стены коридора были сложены из шестиугольных гранитных блоков, ледяных на ощупь и усиливающих слабый шорох его шлепанцев по полу. Холодные светящиеся шары, расположенные через каждые двадцать футов, горели разноцветными огнями. Данло дивился их красным и голубым переливам — чего доброго, он мог бы сунуть руку в один из шаров и поплатиться за это жизнью, но они висели высоко, и ему не удавалось достать до них даже концом шакухачи. Следуя за световыми шарами, он шел по спирали коридора к центру дома.
Этот маршрут привел его к думной комнате Старого Отца.
Тот сидел на фравашийском ковре точно посередине, но Данло не сразу заметил его, пораженный разнообразием многочисленных диковин. Никогда еще он не видел столько вещей разом: вдоль круглых стен располагались деревянные сундуки, арфы, старинные книги, компьютерные шлемы, динамики и горки с образцами скульптуры пятидесяти различных рас. На полках лежало сто шесть музыкальных инструментов, большей частью инопланетных. Ковры устилали весь пол, кое-где заходя один на другой и создавая путаницу узоров. В огромных глиняных горшках стояли растения иных миров. У Данло глаза разбежались от этого изобилия, столь не соответствующего остальной обстановке дома (как ни мало он был с ней знаком). Многие придерживаются мнения, что фраваши следует жить с той же скромностью, которой они требуют от своих учеников, но сами фраваши его не разделяют. Они вещисты специфического рода и собирают вещи не ради престижа или накопления, а скорее в помощь мышлению.
— Данло, — мелодично прозвучало из глубины комнаты, — ни лурия ля, ни лурия мансе ви алалои, Данло Дикий, сын Хайдара.
Данло, дернув головой, изумленно уставился на Старого Отца, который как будто нисколько не удивился, увидев его здесь.
Впрочем, фраваши, даже когда их что-то удивляет, стараются сохранять состояние заншина, или расслабленной собранности.
Так они встречают всякую неожиданность или опасность.
— Шанти, — машинально ответил ему Данло традиционным приветствием своего народа. И потряс головой, не понимая, откуда человек-зверь знает эти слова. — Шанти, почтенный. Мир тебе. Я думал, что ты не знаешь человеческой речи.
Старый Отец знаком пригласил Данло сесть на ковер напротив него. Данло сел, поджав под себя ноги, и провел пальцами по толстому ворсу: мозаичный узор из черных и белых птиц — или крылатых зверей — завораживал его.
— Ох-хо. За эти десять дней, пока ты выздоравливал, я выучил твой язык.
Сам Данло не слишком успешно усваивал язык цивилизованных людей — да и как он мог понять все эти странные слова и сложить их в нечто осмысленное?
— Разве это возможно? — спросил он.
— Для человека нет, по крайней мере без импринтинга. Но фравашийским Отцам языки и манипуляция даются легко, ах-ха! А в лингвистических архивах Академии хранятся записи многих архаических и утерянных языков.
Данло захлопал глазами. Старый Отец, хоть и говорил на человеческом языке, языке Песни Жизни, пользовался странными и непонятными словами. Данло стало тошно от этого мира, потерявшего всякий смысл.
— Что такое импринтинг? И Академия? И где все остальные — тот черный человек, что держал меня на берегу, женщина с золотистыми волосами? Где моя одежда? Мое копье? В каждой ли хижине Небывалого Города есть ванная? Что заставляет воду течь по трубе и выливаться в чан? Откуда она бежит? Как нагревается? И что такое «фраваши»? Ты человек или зверь? И где…
Старый Отец тихо засвистел, прерывая его. Фраваши — самые терпеливые создания во вселенной, но они любят, чтобы беседа шла своим чередом.
— Ах-х, я знаю, что у тебя много вопросов. Как и у меня.
Давай же ответим по порядку на самые главные, не отвлекаясь на мелкие. Умение переключаться — не самая сильная сторона человеческого разума. Начнем с того, что я — фраваши из клана Верных Мысливцев, с планеты Фравашия, как называют ее люди. Фактически я животное, как и ты. Правда, человек на всех своих языках всегда отделяет себя от прочего животного мира.
Данло кивнул, хотя и подумал, что Старый Отец недостаточно хорошо усвоил единственный язык, на котором подобает говорить человеку. Конечно же, человек — это животное, и суть Песни Жизни как раз в том, что она связывает его со всем живым в мире. Но на человека нельзя охотиться, и только он один предвидит великое путешествие по ту сторону дня.
Он молится за души зверей, которых убивает, а звери за него не молятся.
— Ты фраваши? Из другого мира? С другой звезды? Так это правда, что на небе горят огни и среди них тоже есть жизнь?
— Все так. Жизнь есть на многих планетах. Как так вышло, что ты этого не знаешь?
Данло вспыхнул от стыда и стал ковырять ковер, поняв вдруг, как мало он знает по сравнению с другими.
— Откуда ты, Данло?
Тихим, прерывающимся от горестных воспоминаний голосом Данло рассказал старому фраваши о своем путешествии по морскому льду. Он не упомянул, однако, о медленном зле и о гибели своего народа, боясь, что Старый Отец узнает, что деваки коснулась шайда.
Старый Отец выслушал его с закрытыми глазами, а после возвел их к потолку. Данло подумалось, что мысли у фраваши работают как-то странно — они мечутся, как стая китикеша, преследуемых снежной совой, слетаясь и разлетаясь без предупреждения.
— Ах-х. Замечательная история, — помолчав, сказал Старый Отец.
— Прости, что я поднял на тебя копье, почтенный. Я чуть не убил тебя, и это было бы очень дурно, потому что ты разумен, как человек.
— Спасибо. Разумен, как человек! Ничего себе комплимент.
— Не за что, — ответил Данло совершенно серьезно. Он еще не умел понимать фравашийский сарказм и в наивности своей принимал все слова за чистую монету. — Мне правда кажется, что ты столь же разумен, но на берегу ты даже не попытался защитить себя. И даже не испугался как будто.
— Ты в самом деле убил бы меня?
— Я был очень голоден.
— Ох-хо! Есть одно старое-старое правило: даже если ты хочешь убить меня, мне тебя убивать нельзя. Правило ахимсы .
Лучше умереть самому, чем убить кого-то. Так, все так: никогда не убивай и не причиняй вреда другому, даже в мыслях.
— Но, почтенный, ведь животные и созданы для того, чтобы на них охотиться. Если ты голоден, убивать можно — даже животные это знают.
— Правда?
Данло серьезно кивнул.
— Если никого не убивать, в мире разведется слишком много зверей, а потом их совсем не станет, потому что все умрут от голода.
Старый Отец, ненадолго закрыв глаза, посмотрел на полку с деревянными флейтами, похожими на шакухачи Данло, и сказал:
— Данло Дикий. Если ты действительно жил у алалоев, это имя хорошо тебе подходит.
— Я родился в племени деваки.
— Я слышал о деваки. Они алалои, как и все живущие на западе племена, верно?
— Зачем бы я стал тебе лгать?
Старый Отец улыбнулся.
— Известно, что предки алалоев, прибыв в этот мир, изменили свои тела по образу очень древней ветви первобытного человека — неандертальцев.
— Неандертальцев?
— Алалои такие же волосатые, мускулы и кости у них крепкие, как дерево йау, а лица — как гранитные утесы. Извини, если я позволю себе заметить, что ты на неандертальца не слишком похож.
Данло не понял, как это возможно — изменить свое тело. И разве деваки рождены не в этом мире? Разве не вышли они из Великого Чрева Времени в первое утро мира? Но он не мог отрицать, что деваки выглядят именно так, как говорит Старый Отец.
— Мои отец и мать были из Небывалого Города, — сказал он. — Они приехали на Квейткель, и я там родился. Потом они умерли, а меня усыновили Хайдар и Чандра.
Старый Отец кивнул и вежливо улыбнулся. Улыбаться для фраваши столь же естественно, как и дышать, но человеческая привычка кивать в знак согласия далась им с большим трудом.
— Сколько тебе лет, Данло?
Данло сказал, что тринадцать, но потом вспомнил, что глубокой зимой, где-то в пути, ему уже исполнилось четырнадцать, и поправился.
— Разве может четырнадцатилетний деваки вот так уехать от своих родителей?
Данло снова покраснел от стыда. Он не хотел говорить, как умерли его родители. Он распахнул наброшенное на плечи одеяло и сказал:
— Я обрезан, видишь? Значит, я мужчина. А мужчина может путешествовать везде, когда приходит нужда.
— Мужчина, говоришь? Каково же это — быть мужчиной в столь юном возрасте?
— Это только мужчине известно, — пошутил Данло, а потом подумал и добавил: — Тяжело, очень тяжело.
Он улыбнулся Старому Отцу, который молча и с пониманием улыбнулся ему в ответ. Данло не мог представить себе улыбки добрее этой. Сидеть со Старым Отцом было почти так же хорошо, как у мигающих горючих камней в холодную ночь.
Однако было в нем и нечто другое, не поддающееся определению и, может быть, вовсе не утешительное. Понимание Старого Отца порой причиняло Данло беспокойство, словно палящее солнце ложной зимы. Но потом оно ослабевало, включая Данло в свой круг лишь как один из предметов обстановки комнаты, и ум Старого Отца отдавал холодом, как ледник.
— Ох-хо, Данло Дикий, я должен сказать тебе кое-что. — Старый Отец сплел свои длинные пальцы и оперся на них подбородком. — Твоя история вызовет много сомнений. Будь осторожен, рассказывая о себе.
— Почему я должен быть осторожен? Ты думаешь, я солгал тебе, но это не так. Правда есть правда. Разве я сатинка, чтобы лгать просто так, для удовольствия? Нет, я не лжец.
Теперь мне пора поблагодарить тебя за гостеприимство и продолжить свое путешествие.
Он хотел встать, но Старый Отец надавил рукой ему на плечо.
— Посиди еще. Хо, хо! Я слышу, что ты говоришь правду, но другие такой способностью не обладают. И даже слышать правду не то же самое, что знать ее.
— Что ты говоришь?
Старый Отец протяжно свистнул и сказал:
— Тебе трудно будет понять. Скажем так: настоящую память человека можно выбросить и вставить ему другую, ложную.
— Память есть память — как ее можно выбросить?
— Ах-х. Способы есть, Данло.
— И зачем вставлять новую? Кому это нужно — помнить то, чего не было?
— Ох-хо, многие люди хотят новой реальности. Их влечет прелесть новизны, и они меняют свой ум так же, как тело. Одни переделывают себя под какой-нибудь модный инопланетный вид, другие хотят стать инопланетянами по-настоящему, пережить совершенно новый опыт. Многие сочтут, что ты, Данло Дикий, просто впечатал себе алалойскую реальность.
— Но зачем?
— Чтобы стать тем, кем хочется — разве не в этом вся суть человека?
— Не знаю, — искренне ответил Данло.
Старый Отец улыбнулся и склонил голову из уважения к серьезности, с которой Данло воспринимал его слова. С трудом, бесконечно медленно и осторожно, он встал и принялся заваривать чай.
— Ах-х, ох-х! — Он страдал артритом, и его суставы немилосердно скрипели. Он мог бы обратиться к любому резчику в Квартале Пришельцев и сделать себе новые, но презирал телесное омоложение всякого рода. Он открыл деревянный шкафчик и очень скоро налил две чашки чая из блестящего голубого чайника. Данло, не видя ни костра, ни горючих камней, не мог догадаться, как он вскипятил этот чай. — Это мятный чай — думаю, тебе понравится. Здесь, пожалуй, холодновато для тебя.
Данло и вправду пробирала дрожь. Остальная часть дома — во всяком случае, его комната и коридор — обогревалась горячим воздухом, чудесным образом исходящим из щелей в полу, но в думной комнате было холодно почти как в снежной хижине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107
Несмотря на сотню таких же сомнений, он быстро прибавлял в весе и скоро уже смог ходить без труда. Это удивляло его — ведь он ожидал, что пальцы у него на ногах почернеют.
Ему дали понять, что из комнаты выходить нежелательно, и он мерил ее шагами вдоль и поперек, а то и бегал, чтобы сжечь избыток сытной еды, поскольку еще во многом оставался мальчишкой. Кто-то дал ему пару меховых шлепанцев, и он обнаружил, что в них можно скользить по гладкому полу, как по мокрому льду. Этим он занимал себя, когда не играл на шакухачи, но наконец одиночество и любопытство совсем одолели его. Он понимал, что поступит неприлично, выйдя из своей комнаты вопреки желанию старших, но разве Старый Отец и его семья не поступали еще более неприлично, оставляя гостя одного?
Однажды вечером, когда все другие, как он полагал, улеглись спать, Данло отправился исследовать дом. Шлепанцы и наброшенное на плечи одеяло составляли весь его наряд. Его грязные меха, разумеется, сожгли, а новой одежды ему не дали. Ему не приходило в голову, что из комнаты его не выпускают именно потому, что стесняются его наготы. Никаких других препятствий, мешающих его выходу, не было. Фраваши не признают дверей в своих жилищах, и Данло без препон вышел в узкий полукруглый коридор. С одного конца доносились ритмичные звуки, похожие на пение, в другом стояла тишина и пахло раздавленными сосновыми иглами. Данло пошел на этот сосновый запах, который с каждым шагом становился все сильнее. Стены коридора были сложены из шестиугольных гранитных блоков, ледяных на ощупь и усиливающих слабый шорох его шлепанцев по полу. Холодные светящиеся шары, расположенные через каждые двадцать футов, горели разноцветными огнями. Данло дивился их красным и голубым переливам — чего доброго, он мог бы сунуть руку в один из шаров и поплатиться за это жизнью, но они висели высоко, и ему не удавалось достать до них даже концом шакухачи. Следуя за световыми шарами, он шел по спирали коридора к центру дома.
Этот маршрут привел его к думной комнате Старого Отца.
Тот сидел на фравашийском ковре точно посередине, но Данло не сразу заметил его, пораженный разнообразием многочисленных диковин. Никогда еще он не видел столько вещей разом: вдоль круглых стен располагались деревянные сундуки, арфы, старинные книги, компьютерные шлемы, динамики и горки с образцами скульптуры пятидесяти различных рас. На полках лежало сто шесть музыкальных инструментов, большей частью инопланетных. Ковры устилали весь пол, кое-где заходя один на другой и создавая путаницу узоров. В огромных глиняных горшках стояли растения иных миров. У Данло глаза разбежались от этого изобилия, столь не соответствующего остальной обстановке дома (как ни мало он был с ней знаком). Многие придерживаются мнения, что фраваши следует жить с той же скромностью, которой они требуют от своих учеников, но сами фраваши его не разделяют. Они вещисты специфического рода и собирают вещи не ради престижа или накопления, а скорее в помощь мышлению.
— Данло, — мелодично прозвучало из глубины комнаты, — ни лурия ля, ни лурия мансе ви алалои, Данло Дикий, сын Хайдара.
Данло, дернув головой, изумленно уставился на Старого Отца, который как будто нисколько не удивился, увидев его здесь.
Впрочем, фраваши, даже когда их что-то удивляет, стараются сохранять состояние заншина, или расслабленной собранности.
Так они встречают всякую неожиданность или опасность.
— Шанти, — машинально ответил ему Данло традиционным приветствием своего народа. И потряс головой, не понимая, откуда человек-зверь знает эти слова. — Шанти, почтенный. Мир тебе. Я думал, что ты не знаешь человеческой речи.
Старый Отец знаком пригласил Данло сесть на ковер напротив него. Данло сел, поджав под себя ноги, и провел пальцами по толстому ворсу: мозаичный узор из черных и белых птиц — или крылатых зверей — завораживал его.
— Ох-хо. За эти десять дней, пока ты выздоравливал, я выучил твой язык.
Сам Данло не слишком успешно усваивал язык цивилизованных людей — да и как он мог понять все эти странные слова и сложить их в нечто осмысленное?
— Разве это возможно? — спросил он.
— Для человека нет, по крайней мере без импринтинга. Но фравашийским Отцам языки и манипуляция даются легко, ах-ха! А в лингвистических архивах Академии хранятся записи многих архаических и утерянных языков.
Данло захлопал глазами. Старый Отец, хоть и говорил на человеческом языке, языке Песни Жизни, пользовался странными и непонятными словами. Данло стало тошно от этого мира, потерявшего всякий смысл.
— Что такое импринтинг? И Академия? И где все остальные — тот черный человек, что держал меня на берегу, женщина с золотистыми волосами? Где моя одежда? Мое копье? В каждой ли хижине Небывалого Города есть ванная? Что заставляет воду течь по трубе и выливаться в чан? Откуда она бежит? Как нагревается? И что такое «фраваши»? Ты человек или зверь? И где…
Старый Отец тихо засвистел, прерывая его. Фраваши — самые терпеливые создания во вселенной, но они любят, чтобы беседа шла своим чередом.
— Ах-х, я знаю, что у тебя много вопросов. Как и у меня.
Давай же ответим по порядку на самые главные, не отвлекаясь на мелкие. Умение переключаться — не самая сильная сторона человеческого разума. Начнем с того, что я — фраваши из клана Верных Мысливцев, с планеты Фравашия, как называют ее люди. Фактически я животное, как и ты. Правда, человек на всех своих языках всегда отделяет себя от прочего животного мира.
Данло кивнул, хотя и подумал, что Старый Отец недостаточно хорошо усвоил единственный язык, на котором подобает говорить человеку. Конечно же, человек — это животное, и суть Песни Жизни как раз в том, что она связывает его со всем живым в мире. Но на человека нельзя охотиться, и только он один предвидит великое путешествие по ту сторону дня.
Он молится за души зверей, которых убивает, а звери за него не молятся.
— Ты фраваши? Из другого мира? С другой звезды? Так это правда, что на небе горят огни и среди них тоже есть жизнь?
— Все так. Жизнь есть на многих планетах. Как так вышло, что ты этого не знаешь?
Данло вспыхнул от стыда и стал ковырять ковер, поняв вдруг, как мало он знает по сравнению с другими.
— Откуда ты, Данло?
Тихим, прерывающимся от горестных воспоминаний голосом Данло рассказал старому фраваши о своем путешествии по морскому льду. Он не упомянул, однако, о медленном зле и о гибели своего народа, боясь, что Старый Отец узнает, что деваки коснулась шайда.
Старый Отец выслушал его с закрытыми глазами, а после возвел их к потолку. Данло подумалось, что мысли у фраваши работают как-то странно — они мечутся, как стая китикеша, преследуемых снежной совой, слетаясь и разлетаясь без предупреждения.
— Ах-х. Замечательная история, — помолчав, сказал Старый Отец.
— Прости, что я поднял на тебя копье, почтенный. Я чуть не убил тебя, и это было бы очень дурно, потому что ты разумен, как человек.
— Спасибо. Разумен, как человек! Ничего себе комплимент.
— Не за что, — ответил Данло совершенно серьезно. Он еще не умел понимать фравашийский сарказм и в наивности своей принимал все слова за чистую монету. — Мне правда кажется, что ты столь же разумен, но на берегу ты даже не попытался защитить себя. И даже не испугался как будто.
— Ты в самом деле убил бы меня?
— Я был очень голоден.
— Ох-хо! Есть одно старое-старое правило: даже если ты хочешь убить меня, мне тебя убивать нельзя. Правило ахимсы .
Лучше умереть самому, чем убить кого-то. Так, все так: никогда не убивай и не причиняй вреда другому, даже в мыслях.
— Но, почтенный, ведь животные и созданы для того, чтобы на них охотиться. Если ты голоден, убивать можно — даже животные это знают.
— Правда?
Данло серьезно кивнул.
— Если никого не убивать, в мире разведется слишком много зверей, а потом их совсем не станет, потому что все умрут от голода.
Старый Отец, ненадолго закрыв глаза, посмотрел на полку с деревянными флейтами, похожими на шакухачи Данло, и сказал:
— Данло Дикий. Если ты действительно жил у алалоев, это имя хорошо тебе подходит.
— Я родился в племени деваки.
— Я слышал о деваки. Они алалои, как и все живущие на западе племена, верно?
— Зачем бы я стал тебе лгать?
Старый Отец улыбнулся.
— Известно, что предки алалоев, прибыв в этот мир, изменили свои тела по образу очень древней ветви первобытного человека — неандертальцев.
— Неандертальцев?
— Алалои такие же волосатые, мускулы и кости у них крепкие, как дерево йау, а лица — как гранитные утесы. Извини, если я позволю себе заметить, что ты на неандертальца не слишком похож.
Данло не понял, как это возможно — изменить свое тело. И разве деваки рождены не в этом мире? Разве не вышли они из Великого Чрева Времени в первое утро мира? Но он не мог отрицать, что деваки выглядят именно так, как говорит Старый Отец.
— Мои отец и мать были из Небывалого Города, — сказал он. — Они приехали на Квейткель, и я там родился. Потом они умерли, а меня усыновили Хайдар и Чандра.
Старый Отец кивнул и вежливо улыбнулся. Улыбаться для фраваши столь же естественно, как и дышать, но человеческая привычка кивать в знак согласия далась им с большим трудом.
— Сколько тебе лет, Данло?
Данло сказал, что тринадцать, но потом вспомнил, что глубокой зимой, где-то в пути, ему уже исполнилось четырнадцать, и поправился.
— Разве может четырнадцатилетний деваки вот так уехать от своих родителей?
Данло снова покраснел от стыда. Он не хотел говорить, как умерли его родители. Он распахнул наброшенное на плечи одеяло и сказал:
— Я обрезан, видишь? Значит, я мужчина. А мужчина может путешествовать везде, когда приходит нужда.
— Мужчина, говоришь? Каково же это — быть мужчиной в столь юном возрасте?
— Это только мужчине известно, — пошутил Данло, а потом подумал и добавил: — Тяжело, очень тяжело.
Он улыбнулся Старому Отцу, который молча и с пониманием улыбнулся ему в ответ. Данло не мог представить себе улыбки добрее этой. Сидеть со Старым Отцом было почти так же хорошо, как у мигающих горючих камней в холодную ночь.
Однако было в нем и нечто другое, не поддающееся определению и, может быть, вовсе не утешительное. Понимание Старого Отца порой причиняло Данло беспокойство, словно палящее солнце ложной зимы. Но потом оно ослабевало, включая Данло в свой круг лишь как один из предметов обстановки комнаты, и ум Старого Отца отдавал холодом, как ледник.
— Ох-хо, Данло Дикий, я должен сказать тебе кое-что. — Старый Отец сплел свои длинные пальцы и оперся на них подбородком. — Твоя история вызовет много сомнений. Будь осторожен, рассказывая о себе.
— Почему я должен быть осторожен? Ты думаешь, я солгал тебе, но это не так. Правда есть правда. Разве я сатинка, чтобы лгать просто так, для удовольствия? Нет, я не лжец.
Теперь мне пора поблагодарить тебя за гостеприимство и продолжить свое путешествие.
Он хотел встать, но Старый Отец надавил рукой ему на плечо.
— Посиди еще. Хо, хо! Я слышу, что ты говоришь правду, но другие такой способностью не обладают. И даже слышать правду не то же самое, что знать ее.
— Что ты говоришь?
Старый Отец протяжно свистнул и сказал:
— Тебе трудно будет понять. Скажем так: настоящую память человека можно выбросить и вставить ему другую, ложную.
— Память есть память — как ее можно выбросить?
— Ах-х. Способы есть, Данло.
— И зачем вставлять новую? Кому это нужно — помнить то, чего не было?
— Ох-хо, многие люди хотят новой реальности. Их влечет прелесть новизны, и они меняют свой ум так же, как тело. Одни переделывают себя под какой-нибудь модный инопланетный вид, другие хотят стать инопланетянами по-настоящему, пережить совершенно новый опыт. Многие сочтут, что ты, Данло Дикий, просто впечатал себе алалойскую реальность.
— Но зачем?
— Чтобы стать тем, кем хочется — разве не в этом вся суть человека?
— Не знаю, — искренне ответил Данло.
Старый Отец улыбнулся и склонил голову из уважения к серьезности, с которой Данло воспринимал его слова. С трудом, бесконечно медленно и осторожно, он встал и принялся заваривать чай.
— Ах-х, ох-х! — Он страдал артритом, и его суставы немилосердно скрипели. Он мог бы обратиться к любому резчику в Квартале Пришельцев и сделать себе новые, но презирал телесное омоложение всякого рода. Он открыл деревянный шкафчик и очень скоро налил две чашки чая из блестящего голубого чайника. Данло, не видя ни костра, ни горючих камней, не мог догадаться, как он вскипятил этот чай. — Это мятный чай — думаю, тебе понравится. Здесь, пожалуй, холодновато для тебя.
Данло и вправду пробирала дрожь. Остальная часть дома — во всяком случае, его комната и коридор — обогревалась горячим воздухом, чудесным образом исходящим из щелей в полу, но в думной комнате было холодно почти как в снежной хижине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107