можно подумать, он так и спал в одной и той же измятой тунике на протяжении всего похода, и заворачивался в добрый, изрядно поношенный плащ в слякоть и дождь, и непогоду; а вот Ланселет свеж и бодр: плащ и туника безупречно вычищены, точно владелец их принарядился к пасхальному пиру; волосы подстрижены и аккуратно расчесаны, кожаный пояс ярко блестит, орлиные перья на шапочке сухи и даже не поникли. «А ведь он больше похож на короля, нежели сам Артур», — подумала про себя Гвенвифар.
Служанки принялись обносить вновь прибывших круглыми блюдами с хлебом и мясом, и Артур привлек жену к себе.
— Иди-ка сюда, Гвен, садись между Ланселетом и мной, и мы потолкуем по душам… давненько не слышал я иного голоса, кроме мужских, грубых и хриплых, и не вдыхал аромата женского платья. — Артур погладил женину косу. — Иди и ты, Моргейна, посиди со мной рядом; я устал от войны и походов, хочу послушать дамские сплетни, а не солдатскую речь! — Он жадно вгрызся в ломоть хлеба. — То-то славно вновь отведать свежеиспеченного хлеба; до чего же мне опротивели жесткие галеты и протухшее мясо!
Ланселет обернулся к Моргейне, одарил улыбкой и ее.
— А как поживаешь ты, кузина? Я так понимаю, из Летней страны, или с Авалона, вестей по-прежнему нет? Есть тут еще кое-кто, кто порадовался бы новостям: мой брат Балан.
— Вестей с Авалона я не получала, — отозвалась Моргейна, чувствуя на себе взгляд Гвенвифар; или это она смотрит на Ланселета? — Однако и Балана я не видела вот уже много лет; пожалуй, его новости посвежее моих.
— Он вон там, — сообщил Ланселет, указывая на пирующих в зале. — Артур пригласил его сюда как моего родича; с твоей стороны было бы куда как любезно отнести ему вина с нашего стола. Как любой мужчина, он весьма порадуется женскому вниманию, даже если женщина эта — его родственница, а не возлюбленная.
Моргейна взяла со стола на возвышении один из кубков — тот, что из рога, отделанного деревом, — и дала знак слуге наполнить его вином. А затем, неся кубок в ладонях, обошла стол кругом, не без удовольствия ощущая на себе взоры рыцарей, даже при том, что знала: после стольких месяцев похода так они смотрели бы на любую изысканную, нарядно одетую женщину, и никакой это не комплимент ее красоте. По крайней мере, Балан, ее кузен, почти что брат, не станет пялиться на нее так жадно.
— Приветствую тебя, родич. Ланселет, брат твой, посылает тебе вина с королевского стола.
— Молю тебя пригубить первой, госпожа, — учтиво отозвался Балан, и тут же изумленно заморгал. — Моргейна, да это ты? Я тебя едва узнал: знатная дама, да и только! Я-то тебя всегда представлял в платье, как на Авалоне носят; но ты воистину похожа на мою мать как две капли воды. Как Владычица?
Моргейна поднесла кубок к губам: при здешнем дворе это было знаком учтивости, и только; но сам обычай, по всей видимости, восходил к тем временам, когда дары короля приходилось отведывать на глазах у гостя, ибо случалось и так, что владыкам-соперникам подсыпали яду. Молодая женщина вернула гостю кубок, Балан жадно отхлебнул вина — и вновь поднял глаза.
— Я надеялась узнать о Вивиане от тебя, родич… я не была на Авалоне вот уже много лет, — промолвила Моргейна.
— Да, я слышал, что ты жила при дворе Лота, — кивнул Балан. — Уж не поссорилась ли ты с Моргаузой? Говорят, женщины с нею с трудом уживаются…
Моргейна покачала головой:
— Нет, но мне хотелось оказаться как можно дальше, чтобы не угодить часом в постель Лота; а вот это, поверь мне, куда как непросто. От Оркнеев до Каэрлеона немало миль, да и то едва ли достаточно…
— Так что ты перебралась ко двору Артура и поступила в свиту к его королеве, — подвел итог Балан. — Да уж, смею заметить, здешний двор куда благопристойнее Моргаузиного. Гвенвифар держит своих девушек в строгости, глаз с них не спускает и замуж выдает удачно… вижу, госпожа Грифлета уже первенца носит. А тебе она мужа разве не подыскала, родственница?
— А ты, никак, мне предложение делаешь, сэр Балан? — деланно отшутилась молодая женщина.
— Не будь мы в родстве столь близком, уж я бы поймал тебя на слове, — усмехнулся Балан. — Но доходили до меня слухи, будто Артур, дескать, прочит тебя в жены Кэю, и подумал я, что лучшего и желать нельзя, раз Авалон ты в конце концов покинула…
— Кэй заглядывается на меня не больше, чем я на него, — резко отпарировала Моргейна, — а я вовсе не говорила, что на Авалон возвращаться не собираюсь; однако произойдет это лишь тогда, когда Вивиана сама пришлет за мною, призывая назад.
— Когда я еще мальцом был, — проговорил Балан, — и на мгновение, под взглядом его темных глаз Моргейне померещилось, что между этим дюжим здоровяком и Ланселетом и впрямь есть некое сходство, — дурно я думал о Владычице, ну, о Вивиане: дескать, не любит она меня так, как полагается родной матери. Но с тех пор я поумнел. У жрицы нет времени растить сына. Вот она и поручила меня заботам той, у которой другого дела нет, и дала мне в приемные братья Балина… О да, в детстве я переживал: дескать, зачем я больше привязан к Балину, чем к нашему Ланселету, который — моя собственная плоть и кровь? Но теперь я знаю, что Балин мне и впрямь брат, он мне по сердцу, а Ланселет, хотя я и восхищаюсь им как превосходным рыцарем, каковой он и есть, всегда останется для меня чужим. Скажу больше, — серьезно добавил Балан, — отослав меня на воспитание к госпоже Присцилле, Вивиана поместила меня в дом, где мне суждено было узнать истинного Господа и Христа. И ныне странным мне кажется, что, живи я на Авалоне со своею родней, я вырос бы язычником, вроде Ланселета…
Моргейна улыбнулась краем губ:
— Ну, здесь я твоей признательности не разделю; думается мне, дурно поступила Владычица в том, что собственный ее сын отрекся от ее богов. Но даже Вивиана частенько мне говаривала: должно людям получать то религиозное и духовное наставление, что лучше всего им подходит, — то ли, что в состоянии дать она, либо иное. Будь я в душе набожной христианкой, вне всякого сомнения, Вивиана позволила бы мне жить той верой, что крепка в моем сердце. Однако ж, хотя до одиннадцати лет меня воспитывала Игрейна, христианка самая что ни на есть ревностная, думаю, мне самой судьбою предначертано было видеть явления духа так, как приходят они к нам от Богини.
— Здесь Балин поспорил бы с тобою успешнее, чем я, — промолвил Балан, — он куда набожнее меня и в вере тверже. Мне, верно, следовало бы возразить тебе, что, как наверняка сказали бы священники, есть одна и только одна истинная вера и ее-то и должно держаться мужам и женам. Но ты мне родственница, и знаю я, что мать моя — достойная женщина, и верю я, что в день последнего Суда даже Христос примет в расчет ее добродетель. Что до остального, так я не священник и не вижу, почему бы не оставить все это церковникам, в таких вопросах искушенным. Я всей душой люблю Балина, да только надо было ему стать священником, а не воином; уж больно он совестлив и чуток и в вере ревностен. — Балан глянул в сторону возвышения. — А скажи, приемная сестрица, — ты ведь знаешь его лучше, чем я, — что так гнетет сердце брата нашего Ланселета?
Моргейна потупилась:
— Если мне то и ведомо, Балан, не моя это тайна и не мне ее выдавать.
— Ты права, веля мне не вмешиваться в чужие дела, — отозвался Балан, — да только горько видеть мне, как он страдает, а он ведь и впрямь несчастен. Дурно думал я о матери, потому что отослала она меня прочь совсем маленьким, но она дала мне любящую приемную мать и брата моих лет, что рос со мною бок о бок и во всем был заодно со мною, и дом тоже. А вот с Ланселетом она обошлась куда хуже. Дома он себя нигде не чувствовал, ни на Авалоне, ни при дворе Бана Бенвикского, где до него и дела никому не было, — мало ли вокруг бегает королевских бастардов! Воистину, плохо поступила с ним Вивиана; хотелось бы мне, чтобы Артур дал ему жену и Ланселет обрел наконец дом!
— Что ж, — беспечно отозвалась Моргейна, — ежели король захочет выдать меня за Ланселета, так ему достаточно только день назвать.
— Ты и Ланселет? А вы, часом, не слишком близкая родня? — осведомился Балан и на мгновение призадумался. — Нет, пожалуй, что и нет; Игрейна с Вивианой — сводные сестры, а не родные, а Горлойс с Баном Бенвикском вообще не в родстве. Хотя кое-кто из церковников, пожалуй, сказал бы: в том, что касается брака, приемная родня приравнивается к кровной… ну что ж, Моргейна, с радостью выпью я за ваш союз в день, когда Артур отдаст тебя моему брату и повелит тебе любить его и заботиться о нем как следует, не чета Вивиане. И никому из вас не придется уезжать от двора: ты — любимица королевы, а Ланселет — ближайший друг короля. От души надеюсь, что так оно и выйдет! — Балан задержал на ней взгляд, исполненный дружелюбного участия. — Ты ведь уже в возрасте; Артуру давным-давно пора отдать тебя замуж.
«А с какой стати король должен отдавать меня кому-либо, точно я — его лошадь или пес?» — удивилась про себя Моргейна, но пожала плечами; она слишком долго прожила на Авалоне и теперь то и дело забывала: римляне повсюду ввели в правило, что женщины — лишь собственность своих мужчин. Мир изменился безвозвратно, и бессмысленно бунтовать против того, чего не изменишь.
Вскорости после того Моргейна двинулась назад вдоль огромного пиршественного стола — свадебного подарка от Гвенвифар Артуру. Просторный зал Каэрлеона, при всей его вместительности, оказался слишком мал: в какой-то момент ей пришлось перебираться через скамьи, притиснутые к самой стене, обходя крутой изгиб. Слуги и поварята с дымящимися блюдами и чашами тоже кое-как протискивались боком.
— А не здесь ли Кевин? — воззвал Артур. — Нет? Тогда придется нам попросить спеть Моргейну: я изголодался по арфам и цивилизованной жизни. Вот уж не удивляюсь, что саксы всю свою жизнь проводят в сражениях и войнах: слышал я унылые завывания их певцов и скажу, что дома им сидеть незачем!
Моргейна попросила одного из подручных Кэя принести из ее комнаты арфу. Перелезая через изгиб скамьи, паренек споткнулся и потерял равновесие; но проворный Ланселет, поддержав мальчика и арфу, спас инструмент от неминуемого падения.
— Очень великодушно было со стороны моего тестя послать мне этот огромный круглый пиршественный стол, — нахмурясь, промолвил Артур, — однако во всем Каэрлеоне нет для него зала достаточно вместительного. Когда мы раз и навсегда выдворим саксов из нашей земли, думаю, придется нам построить для этого стола отдельный чертог!
— Значит, не судьба этому чертогу быть построенным, — рассмеялся Кэй. — Сказать: «Когда мы раз и навсегда выдворим саксов» — все равно, что утверждать: «Когда возвратится Иисус», или «Когда заледенеет ад», или «Когда на яблонях Гластонбери земляника созреет».
— Или «когда король Пелинор поймает своего дракона», — хихикнула Мелеас.
— Не следует вам насмехаться над Пелиноровым драконом, — улыбнулся Артур, — ибо ходят слухи, будто чудище видели снова, и король выступил в поход, дабы на сей раз непременно отыскать его и убить; и даже справился у мерлина, не знает ли тот каких-либо заговоров на поимку дракона!
— О да, конечно же, его видели — все равно как тролля на холмах, что под лучами солнца обращается в камень, или стоячие камни, что водят хороводы в ночь полнолуния, — поддразнил Ланселет. — Всегда находятся люди, способные увидеть чего угодно: одним являются святые с чудесами, а другим — драконы или древний народ фэйри. Однако в жизни я не встречал ни мужчины, ни женщины, которым и впрямь довелось бы переведаться с драконом либо с фэйри.
И Моргейна поневоле вспомнила тот день на Авалоне, когда, отправившись искать корешки и травы, она забрела в чуждые пределы, и женщину-фэйри, что говорила с нею и просила отдать ей на воспитание ребенка… что же она, Моргейна, такое видела? Или все это — лишь порождение больной фантазии беременной женщины?
— И это говоришь ты — ты, кто воспитывался как Ланселет Озерный? — тихо переспросила она. Ланселет обернулся к собеседнице.
— Порою все это кажется мне нереальным, ненастоящим… разве с тобою не так же, сестра?
— Да, так; однако ж порою я ужасно тоскую по Авалону, — отозвалась она.
— Да, вот и я тоже, — промолвил он. С той памятной ночи Артуровой свадьбы Ланселет ни разу, ни словом ни взглядом, не давал Моргейне понять, что когда-либо питал к ней чувства иные, нежели как к подруге детства и приемной сестре. Моргейне казалось, что она давно уже смирилась с этой мукой, но вот она встретила такой неизбывно-ласковый взгляд его темных, прекрасных глаз — и боль пронзила ее с новой силой.
«Рано или поздно все выйдет так, как сказал Балан: мы оба — свободны, сестра короля и его лучший друг…»
— Ну так вот: когда мы раз и навсегда избавимся от саксов… и нечего тут смеяться, как будто речь идет о вымысле и небылице! — промолвил Артур. — Теперь это вполне достижимо, и, думается мне, саксы об этом отлично знают, — вот тогда я отстрою себе замок и огромный пиршественный зал — такой, чтобы даже этот стол с легкостью туда поместился!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Служанки принялись обносить вновь прибывших круглыми блюдами с хлебом и мясом, и Артур привлек жену к себе.
— Иди-ка сюда, Гвен, садись между Ланселетом и мной, и мы потолкуем по душам… давненько не слышал я иного голоса, кроме мужских, грубых и хриплых, и не вдыхал аромата женского платья. — Артур погладил женину косу. — Иди и ты, Моргейна, посиди со мной рядом; я устал от войны и походов, хочу послушать дамские сплетни, а не солдатскую речь! — Он жадно вгрызся в ломоть хлеба. — То-то славно вновь отведать свежеиспеченного хлеба; до чего же мне опротивели жесткие галеты и протухшее мясо!
Ланселет обернулся к Моргейне, одарил улыбкой и ее.
— А как поживаешь ты, кузина? Я так понимаю, из Летней страны, или с Авалона, вестей по-прежнему нет? Есть тут еще кое-кто, кто порадовался бы новостям: мой брат Балан.
— Вестей с Авалона я не получала, — отозвалась Моргейна, чувствуя на себе взгляд Гвенвифар; или это она смотрит на Ланселета? — Однако и Балана я не видела вот уже много лет; пожалуй, его новости посвежее моих.
— Он вон там, — сообщил Ланселет, указывая на пирующих в зале. — Артур пригласил его сюда как моего родича; с твоей стороны было бы куда как любезно отнести ему вина с нашего стола. Как любой мужчина, он весьма порадуется женскому вниманию, даже если женщина эта — его родственница, а не возлюбленная.
Моргейна взяла со стола на возвышении один из кубков — тот, что из рога, отделанного деревом, — и дала знак слуге наполнить его вином. А затем, неся кубок в ладонях, обошла стол кругом, не без удовольствия ощущая на себе взоры рыцарей, даже при том, что знала: после стольких месяцев похода так они смотрели бы на любую изысканную, нарядно одетую женщину, и никакой это не комплимент ее красоте. По крайней мере, Балан, ее кузен, почти что брат, не станет пялиться на нее так жадно.
— Приветствую тебя, родич. Ланселет, брат твой, посылает тебе вина с королевского стола.
— Молю тебя пригубить первой, госпожа, — учтиво отозвался Балан, и тут же изумленно заморгал. — Моргейна, да это ты? Я тебя едва узнал: знатная дама, да и только! Я-то тебя всегда представлял в платье, как на Авалоне носят; но ты воистину похожа на мою мать как две капли воды. Как Владычица?
Моргейна поднесла кубок к губам: при здешнем дворе это было знаком учтивости, и только; но сам обычай, по всей видимости, восходил к тем временам, когда дары короля приходилось отведывать на глазах у гостя, ибо случалось и так, что владыкам-соперникам подсыпали яду. Молодая женщина вернула гостю кубок, Балан жадно отхлебнул вина — и вновь поднял глаза.
— Я надеялась узнать о Вивиане от тебя, родич… я не была на Авалоне вот уже много лет, — промолвила Моргейна.
— Да, я слышал, что ты жила при дворе Лота, — кивнул Балан. — Уж не поссорилась ли ты с Моргаузой? Говорят, женщины с нею с трудом уживаются…
Моргейна покачала головой:
— Нет, но мне хотелось оказаться как можно дальше, чтобы не угодить часом в постель Лота; а вот это, поверь мне, куда как непросто. От Оркнеев до Каэрлеона немало миль, да и то едва ли достаточно…
— Так что ты перебралась ко двору Артура и поступила в свиту к его королеве, — подвел итог Балан. — Да уж, смею заметить, здешний двор куда благопристойнее Моргаузиного. Гвенвифар держит своих девушек в строгости, глаз с них не спускает и замуж выдает удачно… вижу, госпожа Грифлета уже первенца носит. А тебе она мужа разве не подыскала, родственница?
— А ты, никак, мне предложение делаешь, сэр Балан? — деланно отшутилась молодая женщина.
— Не будь мы в родстве столь близком, уж я бы поймал тебя на слове, — усмехнулся Балан. — Но доходили до меня слухи, будто Артур, дескать, прочит тебя в жены Кэю, и подумал я, что лучшего и желать нельзя, раз Авалон ты в конце концов покинула…
— Кэй заглядывается на меня не больше, чем я на него, — резко отпарировала Моргейна, — а я вовсе не говорила, что на Авалон возвращаться не собираюсь; однако произойдет это лишь тогда, когда Вивиана сама пришлет за мною, призывая назад.
— Когда я еще мальцом был, — проговорил Балан, — и на мгновение, под взглядом его темных глаз Моргейне померещилось, что между этим дюжим здоровяком и Ланселетом и впрямь есть некое сходство, — дурно я думал о Владычице, ну, о Вивиане: дескать, не любит она меня так, как полагается родной матери. Но с тех пор я поумнел. У жрицы нет времени растить сына. Вот она и поручила меня заботам той, у которой другого дела нет, и дала мне в приемные братья Балина… О да, в детстве я переживал: дескать, зачем я больше привязан к Балину, чем к нашему Ланселету, который — моя собственная плоть и кровь? Но теперь я знаю, что Балин мне и впрямь брат, он мне по сердцу, а Ланселет, хотя я и восхищаюсь им как превосходным рыцарем, каковой он и есть, всегда останется для меня чужим. Скажу больше, — серьезно добавил Балан, — отослав меня на воспитание к госпоже Присцилле, Вивиана поместила меня в дом, где мне суждено было узнать истинного Господа и Христа. И ныне странным мне кажется, что, живи я на Авалоне со своею родней, я вырос бы язычником, вроде Ланселета…
Моргейна улыбнулась краем губ:
— Ну, здесь я твоей признательности не разделю; думается мне, дурно поступила Владычица в том, что собственный ее сын отрекся от ее богов. Но даже Вивиана частенько мне говаривала: должно людям получать то религиозное и духовное наставление, что лучше всего им подходит, — то ли, что в состоянии дать она, либо иное. Будь я в душе набожной христианкой, вне всякого сомнения, Вивиана позволила бы мне жить той верой, что крепка в моем сердце. Однако ж, хотя до одиннадцати лет меня воспитывала Игрейна, христианка самая что ни на есть ревностная, думаю, мне самой судьбою предначертано было видеть явления духа так, как приходят они к нам от Богини.
— Здесь Балин поспорил бы с тобою успешнее, чем я, — промолвил Балан, — он куда набожнее меня и в вере тверже. Мне, верно, следовало бы возразить тебе, что, как наверняка сказали бы священники, есть одна и только одна истинная вера и ее-то и должно держаться мужам и женам. Но ты мне родственница, и знаю я, что мать моя — достойная женщина, и верю я, что в день последнего Суда даже Христос примет в расчет ее добродетель. Что до остального, так я не священник и не вижу, почему бы не оставить все это церковникам, в таких вопросах искушенным. Я всей душой люблю Балина, да только надо было ему стать священником, а не воином; уж больно он совестлив и чуток и в вере ревностен. — Балан глянул в сторону возвышения. — А скажи, приемная сестрица, — ты ведь знаешь его лучше, чем я, — что так гнетет сердце брата нашего Ланселета?
Моргейна потупилась:
— Если мне то и ведомо, Балан, не моя это тайна и не мне ее выдавать.
— Ты права, веля мне не вмешиваться в чужие дела, — отозвался Балан, — да только горько видеть мне, как он страдает, а он ведь и впрямь несчастен. Дурно думал я о матери, потому что отослала она меня прочь совсем маленьким, но она дала мне любящую приемную мать и брата моих лет, что рос со мною бок о бок и во всем был заодно со мною, и дом тоже. А вот с Ланселетом она обошлась куда хуже. Дома он себя нигде не чувствовал, ни на Авалоне, ни при дворе Бана Бенвикского, где до него и дела никому не было, — мало ли вокруг бегает королевских бастардов! Воистину, плохо поступила с ним Вивиана; хотелось бы мне, чтобы Артур дал ему жену и Ланселет обрел наконец дом!
— Что ж, — беспечно отозвалась Моргейна, — ежели король захочет выдать меня за Ланселета, так ему достаточно только день назвать.
— Ты и Ланселет? А вы, часом, не слишком близкая родня? — осведомился Балан и на мгновение призадумался. — Нет, пожалуй, что и нет; Игрейна с Вивианой — сводные сестры, а не родные, а Горлойс с Баном Бенвикском вообще не в родстве. Хотя кое-кто из церковников, пожалуй, сказал бы: в том, что касается брака, приемная родня приравнивается к кровной… ну что ж, Моргейна, с радостью выпью я за ваш союз в день, когда Артур отдаст тебя моему брату и повелит тебе любить его и заботиться о нем как следует, не чета Вивиане. И никому из вас не придется уезжать от двора: ты — любимица королевы, а Ланселет — ближайший друг короля. От души надеюсь, что так оно и выйдет! — Балан задержал на ней взгляд, исполненный дружелюбного участия. — Ты ведь уже в возрасте; Артуру давным-давно пора отдать тебя замуж.
«А с какой стати король должен отдавать меня кому-либо, точно я — его лошадь или пес?» — удивилась про себя Моргейна, но пожала плечами; она слишком долго прожила на Авалоне и теперь то и дело забывала: римляне повсюду ввели в правило, что женщины — лишь собственность своих мужчин. Мир изменился безвозвратно, и бессмысленно бунтовать против того, чего не изменишь.
Вскорости после того Моргейна двинулась назад вдоль огромного пиршественного стола — свадебного подарка от Гвенвифар Артуру. Просторный зал Каэрлеона, при всей его вместительности, оказался слишком мал: в какой-то момент ей пришлось перебираться через скамьи, притиснутые к самой стене, обходя крутой изгиб. Слуги и поварята с дымящимися блюдами и чашами тоже кое-как протискивались боком.
— А не здесь ли Кевин? — воззвал Артур. — Нет? Тогда придется нам попросить спеть Моргейну: я изголодался по арфам и цивилизованной жизни. Вот уж не удивляюсь, что саксы всю свою жизнь проводят в сражениях и войнах: слышал я унылые завывания их певцов и скажу, что дома им сидеть незачем!
Моргейна попросила одного из подручных Кэя принести из ее комнаты арфу. Перелезая через изгиб скамьи, паренек споткнулся и потерял равновесие; но проворный Ланселет, поддержав мальчика и арфу, спас инструмент от неминуемого падения.
— Очень великодушно было со стороны моего тестя послать мне этот огромный круглый пиршественный стол, — нахмурясь, промолвил Артур, — однако во всем Каэрлеоне нет для него зала достаточно вместительного. Когда мы раз и навсегда выдворим саксов из нашей земли, думаю, придется нам построить для этого стола отдельный чертог!
— Значит, не судьба этому чертогу быть построенным, — рассмеялся Кэй. — Сказать: «Когда мы раз и навсегда выдворим саксов» — все равно, что утверждать: «Когда возвратится Иисус», или «Когда заледенеет ад», или «Когда на яблонях Гластонбери земляника созреет».
— Или «когда король Пелинор поймает своего дракона», — хихикнула Мелеас.
— Не следует вам насмехаться над Пелиноровым драконом, — улыбнулся Артур, — ибо ходят слухи, будто чудище видели снова, и король выступил в поход, дабы на сей раз непременно отыскать его и убить; и даже справился у мерлина, не знает ли тот каких-либо заговоров на поимку дракона!
— О да, конечно же, его видели — все равно как тролля на холмах, что под лучами солнца обращается в камень, или стоячие камни, что водят хороводы в ночь полнолуния, — поддразнил Ланселет. — Всегда находятся люди, способные увидеть чего угодно: одним являются святые с чудесами, а другим — драконы или древний народ фэйри. Однако в жизни я не встречал ни мужчины, ни женщины, которым и впрямь довелось бы переведаться с драконом либо с фэйри.
И Моргейна поневоле вспомнила тот день на Авалоне, когда, отправившись искать корешки и травы, она забрела в чуждые пределы, и женщину-фэйри, что говорила с нею и просила отдать ей на воспитание ребенка… что же она, Моргейна, такое видела? Или все это — лишь порождение больной фантазии беременной женщины?
— И это говоришь ты — ты, кто воспитывался как Ланселет Озерный? — тихо переспросила она. Ланселет обернулся к собеседнице.
— Порою все это кажется мне нереальным, ненастоящим… разве с тобою не так же, сестра?
— Да, так; однако ж порою я ужасно тоскую по Авалону, — отозвалась она.
— Да, вот и я тоже, — промолвил он. С той памятной ночи Артуровой свадьбы Ланселет ни разу, ни словом ни взглядом, не давал Моргейне понять, что когда-либо питал к ней чувства иные, нежели как к подруге детства и приемной сестре. Моргейне казалось, что она давно уже смирилась с этой мукой, но вот она встретила такой неизбывно-ласковый взгляд его темных, прекрасных глаз — и боль пронзила ее с новой силой.
«Рано или поздно все выйдет так, как сказал Балан: мы оба — свободны, сестра короля и его лучший друг…»
— Ну так вот: когда мы раз и навсегда избавимся от саксов… и нечего тут смеяться, как будто речь идет о вымысле и небылице! — промолвил Артур. — Теперь это вполне достижимо, и, думается мне, саксы об этом отлично знают, — вот тогда я отстрою себе замок и огромный пиршественный зал — такой, чтобы даже этот стол с легкостью туда поместился!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49